Трагедия бестелесного эльфа

Если окинете взором путь, пройденный гениальным русским танцовщиком с польскими корнями Вацлавом Нижинским (1889‑1950) в XX веке, определите его не иначе, как трагедией. Его называли «бог танца», «человек-птица», «восьмое чудо света», по выразительности образов, исключительной пластике и феноменальной технике с артистом никто не мог сравниться. Танец Нижинского завораживал, прыжок, во время которого он словно парил в воздухе, повергал зрителей в неистовство, погружал в мистический транс. Невозможно было забыть его в «Видении розы». Его Петрушка заставлял людей смеяться и плакать, не случайно именно в этом образе артист «сидит» на своей могильной плите на кладбище «Монмартр» в Париже.

«Я не поверила своим глазам, – вспоминала прима Мариинки Тамара Карсавина, – какой-то мальчик одним прыжком поднялся над головами своих товарищей и словно повис в воздухе». «Его лицо, кожа, даже рост в каждом балете казались иными», – писал мемуарист. Федор Иванович Шаляпин на выпускном «Дон Жуане» Императорской балетной школы пришел за кулисы и, повернувшись к Петипа, сказал: «Разве я не говорил вам давным-давно, что этот маль­чик станет гордостью России?» И, расцеловав Вац­лава, добавил: «Славушка, прошу тебя, продолжай танце­вать так, как сегодня».

Нижинский был одним из тех, кто принес мировую славу русскому балету: переформатировав его, он отвел должное место мужским партиям, которым до него не придавалось значения. Виртуоз-исполнитель классических балетов вначале на сцене Мариинского театра, а потом в знаменитых «Русских сезонах» Дягилева, Нижинский внес невероятную экспрессию в четыре свои постановки. «Послеполуденный отдых фавна» на музыку Дебюсси (1912) с волшебными движениями, снятыми с древнегреческих ваз, и «Весна священная» Стравинского (1913) с языческими славянскими плясками навсегда перевернули представление публики о балете. Потрясли, очаровали, испугали, эмоций на премьере «Фавна…» в Париже было столько, что миниатюру повторили дважды. «Весну…» и поняли, и не поняли, ощутив одно – свершилось что-то глобальное. Нижинского нарекли основателем неклассического стиля в балете. В постановках «Игр» Дебюсси (1913) и «Тиля Уленшпигеля» Рихарда Штрауса (1916) он подтвердил это. Нижинскому поклонялся Огюст Роден, Айседора Дункан мечтала родить от него ребенка. Чарли Чаплин признался в своей книге, что одним из гениев, которых встречалось ему очень мало, был Нижинский, «таинственная мрачность которого шла от миров иных», «каждое движение было поэзией, каждый прыжок – полетом в страну фантазии».

Только полет этот оказался слишком коротким: из 60 с лишним лет, отведенных Нижинскому, танцевал он разве что лет десять. Пять на сцене Мариинки и столько же (с перерывами) в «Русском балете» Дягилева. Объехал полмира с гастрольными турне. Но после 1919 года с разной степенью успеха Вацлав Фомич и его преданная жена Ромола Пульски тридцать лет боролись с его душевной болезнью. Предпринимая отчаянные попытки выбраться, артист все больше погружался во мрак…

История Нижинского бесконечно волнует художников, его образ не раз брались воплотить на сцене и на экране, в живописи и музыке, но этот эльф при всей его силе так бестелесен, что ускользает. И мнится, что всякий раз танцовщик с иронией смотрит на современников: «Ну что сегодня будем интерпретировать, в моей жизни много чего интересного?» Вахтанговский режиссер Лейла Абу-аль-Кишек, поставив на Симоновской сцене спектакль «Нижинский. Гениальный идиот» по тексту Ники Симоновой «Танец солнца», делает попытку приблизиться к ауре жизни гения, понять, по каким законам она развивалась и возможен ли был иной исход. Александр Бенуа описывал Нижинского как «полукота-полузмею, дьявольски гибкого, женоподобного», поэтому не вызывает удивления то, что в главной роли женщина (Аделина Гизатуллина). Более того, исполнительница стала главной удачей спектакля, который не ориентирован на хореографию, постановщики, используя возможности камерной сцены, крупным планом дают портреты основных персонажей.

И прежде всего Нижинского. Действие спектакля, как сама жизнь артиста, делится на две части. И актриса неуловимым образом разграничивает эти два периода: светлый – вхождения в профессию и вообще в фантастический мир, который никогда не станет реальным для ее героя, и начало мрака во второй части. Она и играет этого «полукота-полузмею», струну, стержень в облике земного человека, пружину, которая ежесекундно готова распрямиться и помочь взлететь его душе и телу над миром. Если присмотреться, герой ее даже внешне похож на «япончика» Вацу, как его прозвали в училище. На этой ноте взлета актриса существует в первой половине спектакля, тонко передавая зачарованность своего героя карнавалом из персонажей, где главенствует над всеми Петрушка. Пока его создатель, композитор Стравинский (эту роль с большим юмором исполняет Ян Гахарманов), мучается над «Весной священной».

Лучшими сценами актрисы стали те, где ее Нижинский сочиняет свои балеты, рождая новый язык танца. Эти движения, повороты, прыжки в «Фавне…» и бешеный ритм плясок в «Весне…» нам хорошо известны, но здесь все впервые и наперекор традиции, и зритель ощущает волшебство этих моментов.

В спектакле не делают акцента на личных взаимоотношениях Нижинского с Дягилевым, который сыграл роковую роль в его жизни. Он вознес артиста к мировой славе, отняв у него свободу. Оплачивал все его потребности и одаривал подарками, но не заключал контрактов и не платил гонораров, относясь к Вацлаву как к рабу. Сергей Павлович появляется в двух обликах – молодого соблазнителя а-ля ди Каприо (Сергей Батаев) и – после их трехлетней размолвки с Вацлавом из-за его женитьбы – весьма уставшего от жизни человека (Денис Самойлов). Но, увы, того «Дьявола-Монстра-Нерона», который мог, по словам современников, прикинуться и «лучезарным солнцем», и «Геркулесом с Петром Великим», мы так и не увидели. «Орел, душивший маленьких птичек» и перед смертью признавший себя погубителем Нижинского, сделал свое дело.

…У могилы Дягилева на кладбище Сан-Микеле в Венеции всегда лежат пробитые дождем и присыпанные пылью пуанты фанаток с заклинаниями. Интересно, что написал бы на своих балетных туфлях Нижинский – поклонился бы своему «Леонардо да Винчи» или с негодованием отверг «орла»?