Рывок к свободе

Продолжение. Начало в №42-52 за 2020 год и в №1-2 за 2021 год

Начавшуюся еще при советской власти горбачевскую перестройку можно назвать оптимистической трагедией. Оптимистической, потому что в стране дохнуло свободой, трагедией, потому что не смогли ею воспользоваться. В образовании тоже был сделан смелый рывок к обновлению школы, кульминацией которого стал состоявшийся 20-22 декабря 1988 года Всесоюзный съезд работников народного образования.

Даже по своей форме он выглядел переходным: в президиуме съезда – чуть ли не весь состав Политбюро ЦК КПСС как олицетворение уходящего, на трибуне – председатель только что созданного Госкомитета по образованию СССР, он же зачинатель перемен в советской школе Геннадий Ягодин. Страна еще живет в тисках жесткой вертикали управления, в Конституции сохраняется статья 6 о руководящей и направляющей роли единственной политической партии, а с трибуны учительского съезда слетают новые слова «демократия», «освобождение», «автономность».

Без боязни ошибиться можно сказать: если перестройка в стране началась с Михаила Горбачева, в образовании старт ей дали Геннадий Ягодин и сплоченная им команда. Мог бы назвать многих поименно, но есть опасность незаслуженно кого-то забыть. Уже название его доклада на съезде «Через демократизацию и гуманизацию к новому качеству образования» было дерзкой заявкой на перемены, а содержание взорвало сначала делегатов съезда, затем и всю страну.

В числе первых Ягодин поставил вопрос о возможности самостоятельного выбора в старших классах ряда предметов для углубленного образования в зависимости от индивидуальных способностей учащегося. Это был намеренный удар по единой школе Надежды Крупской. Из 22 школьных предметов обязательными предлагалось сделать интегрированные курсы языка, литературы, обществоведения, новейшей истории и естествознания. «Пока это только идея», – смягчает удар докладчик, но зал уже горячо ему аплодирует. Рассуждая о целесообразности включения в их число математики, он обращается к воспоминаниям Пущина о Пушкине: «Все профессора с благоговением смотрели на возрастающий талант Пушкина. Преподаватель математики Карцев, глядя на долго переминавшегося и молчащего у доски Пушкина: «Ну, так чему же равен «х»? Пушкин: «Нулю». Карцев: «У Вас, Пушкин, в моем классе всегда нуль. Садитесь, пишите свои стихи». Из чего Ягодин заключает: «Нет, не кончил бы Пушкин нашей школы!»

Не заставлять учиться, а создавать приоритеты, мотивирующие приобретение знаний, так был впервые поставлен вопрос на педагогическом съезде. «Мы думаем, – говорил Ягодин, – что разное содержание образования позволит нам разрешить перевод из класса в класс неаттестованных по некоторым предметам учащихся». И зал снова поддерживает его аплодисментами. Среди делегатов 40 процентов – учителя, и они понимают, чем ставить «удовлетворительно» при отсутствии знаний, честнее и педагогичнее выдать аттестат с вкладышем, где дан перечень изученных предметов и полученных отметок. И, напротив, для тех, кто способен и одарен, предлагалось разрешить экстернат.

Еще один удар по единой школе был сделан предложением разрешить более половины содержания образования определять союзным республикам и местным органам управления, с тем чтобы отразить в обучении национальные и региональные особенности. Этот тезис доклада будет бурно обсуждаться на секциях следующего дня, его тоже одобрят и впоследствии частично воплотят в региональных компонентах государственного стандарта.

Важнейшая и даже вечная проблема образования – учебники. «Их должно быть много и разных», – говорит докладчик и предлагает новый порядок отбора и издания учебной литературы. Учебник может написать любой специалист, после одобрения его экспертной комиссией он печатается небольшим тиражом и рассылается, чтобы учителя могли ознакомиться с ним. Через год или два учителя направляют заявку на понравившийся им учебник, и по числу заявок определяется, какие из них следует издавать. Идея принимается делегатами, но Ягодин призывает идти еще дальше. «Несколько дней назад, – говорит он, – я подписал уникальный приказ, позволяющий ученику на экзамене выразить свою точку зрения по предмету, отличающуюся от точки зрения учителя и учебника».

В школе есть отметка за поведение, фактически за послушание, за безропотное выполнение всего, что прикажут. Она становится надпредметной характеристикой и в условиях авторитарного государства может восприниматься не только как дисциплинарное, но и как политическое непослушание. Ягодин справедливо называет ее кнутом в руках педагогов, позволяющим осуществлять социальный отбор наиболее удобных, управляемых людей и, как следствие, подавление творчества и инициативы. Он также предлагает поразмышлять над возможностью отмены как оценки за поведение, так и обязательной характеристики, сделать аттестат единственной и достаточной мерой выпускника.

Делегаты Прибалтийских республик, реже Украины и Белоруссии по многим вопросам выражали на съезде особое мнение. Предлагалось, в частности, перевести изучение общественных наук в вузах на факультативную основу. Им возражал ректор Московского физико-технического института Николай Карлов, утверждая, что факультативы посещают лишь один процент студентов. Он предложил отдавать социально-гуманитарным предметам не менее 15 процентов учебного плана с правом студента изучать их по выбору.

В характере и содержании выступлений делегатов Всесоюзного съезда легко просматривался присущий перестройке дух новаторства и надежд. «Я хочу сказать – мы свободны» – такими словами завершил доклад Ягодин, что было не совсем так. Образование и педагоги оставались идеологически и административно закрепощенными. Все, включая докладчика, оглядывались на однопартийный президиум съезда и действовавшие политические установки. «Февральский Пленум ЦК КПСС, – говорил докладчик, – определил, что получение профессионального образования должно осуществляться, как правило, на базе средней общеобразовательной школы». Подобная ссылка на партийное решение тогда означала недопустимость иного подхода, хотя была ошибочна по сути, воспроизводила утопическую концепцию трудовой школы Надежды Крупской. Даже развивала ее, предлагая «постепенное преобразование части профессионально-технических училищ в общеобразовательные школы с профессиональным уклоном». Это была уступка ошибкам прошлого, и здесь докладчик не добился консенсуса. Когда в бушующий страстями зал был вброшен вопрос «Должна ли школа давать профессию выпускникам?», одна половина зала закричала: «Да!», другая: «Нет!». На съезде дважды звучала просьба к правительству страны остановить передачу профтехучилищ отраслевым министерствам и их предприятиям. Но рыночная экономика уже набирала силу, многие профтех­училища вскоре благополучно приватизировали, на их базе открывались казино, банки, фитнесы.

Выступления делегатов съезда напоминали качели, одни толкали сильно вперед, другие боязливо тормозили движение. Представители союзных республик однозначно поддержали новое для них право самостоятельно учреждать учебные заведения, формировать их структуры и штаты. Ожидаемо остро они поставили вопросы национальной школы, требуя преподавания в них на родном языке. Опережая их, Ягодин уже в докладе, ссылаясь на мировую практику, предложил «подумать об издании учебников сразу на двух языках». Но прибалтийские делегаты требовали большего – придания национальному языку государственного статуса. Поддержки не нашли, даже министр народного образования Белоруссии Михаил Демчук назвал это прежде­временным. Как же он ошибся в уже недалекой перспективе!

Съезд выявил яркие личности лидеров образования. Многие из них еще были под гипнозом старых идей, но уже освобождались от них. Будущий министр образования России Эдуард Днепров в своем выступлении также вначале добрым словом помянул «первый съезд по просвещению 1918 года, где выступал Ленин и где были заложены основы нашей советской школы», затем же, не смущаясь собственного противоречия, заявил: «Новая школа начинается сегодня». И стал громить старую, ленинскую.

Директор Московского детского музыкального театра Наталия Сац не соглашалась с новой тенденцией «как можно раньше выделять из общей массы наиболее способных детей». «Ребенок, – подчеркивала она, – не всегда раскрывается в детстве». Вольфганг Моцарт и Сергей Прокофьев были гениальными с трех лет, но Чайковский только с 18 лет начал понимать, что он композитор, Арам Хачатурян – тоже. Совет мудрой женщины, забытый сегодня и перечеркнутый модой (или педагогической ошибкой?) на отбор одаренных с начальной школы, принуждением к созданию «Сириусов», формированию гениев в пробирке.

Приглушенно, но все же обсуждались вопросы политической свободы и воспитания. Первый секретарь ЦК ВЛКСМ Виктор Мироненко определил задачу так: «Чтобы каждый научился думать, что говорит, говорить, что думает, и делать, что сказал». Красивые слова без возможности их реализации и тогда, и сейчас. Народный учитель СССР Владимир Караковский предложил «реабилитировать идею коммунистического воспитания», зал деликатно промолчал. Директор школы из Челябинской области Анатолий Бароненко с трибуны пожаловался на учителя, который отказался стать классным руководителем. «Пришлось мне, как директору, власть употребить», – выдал он свой «педагогический» прием, а заодно и принципы управления школой. Сегодня уже так не забалуешь, от классного руководства не откажешься без риска потерять работу.

Тогда же на съезде впервые прозвучала мысль о необходимости введения в штаты школы психологов. Академик РАО Владимир Загвязинский ее не поддержал: «Педагог и психолог – это одно и то же». Знаю, что такую точку зрения разделял и Ягодин, но жизнь рассудила иначе.

Многие выступавшие близко подходили к мысли «чтобы изменить школу, нужно изменить общество», но боялись ее затронуть всерьез. Известный уже тогда педагог, а сегодня и академик Шалва Амонашвили объяснял: «60 лет мы не творили, а исполняли. Учитель так страшно напуган, что выводить его из этого состояния придется очень долго». Он не ошибся, в таком состоянии учитель живет и сегодня.

Собравший более 5 тысяч демократически избранных учительством делегатов, занявший три дня и выслушавший свыше 500 ораторов на секциях и пленарке съезд сумел выйти на трудный компромисс. Даже самые требовательные прибалтийские делегации согласились принять общую резолюцию. Геннадий Ягодин сумел увлечь съезд своей программой перемен. Но этого не сумели сделать политики: 8 декабря 1991 года состоялось Беловежское соглашение, и СССР перестал существовать. После был сделан еще один рывок к свободе образования, который возглавил Эдуард Днепров. Он стал ярким, но лишь кратким эпизодом в истории образования. Перестройка остановилась и в обществе, и в образовании. Будем верить, не навсегда.

Игорь СМИРНОВ, доктор философских наук, член-корреспондент РАО

Читайте в следующем номере очерк Игоря Смирнова «Драма двух столетий. Научные концепции Вахтерова и Днепрова».