Первая любовь

Критики называют Николая ИВЕНШЕВА продолжателем линии Шукшина, той ее ветви, которая «страшит и завораживает одновременно». Печатался в журналах «Октябрь», «Наш современник», «Москва» и в «Учительской газете» (№ 34 за 2003 год). Работал учителем. Предлагаем вашему вниманию рассказ Николая Ивеншева «Первая любовь». Его рекомендуют для чтения в шестом классе, хотя сам писатель считает, что этот рассказ больше для взрослых, педагогов и не педагогов. «Согласитесь, что любовь-то первая приходит прежде всего по отношению к животному миру – собакам, кошкам, ящеркам», – пишет нам Николай Ивеншев.

Дедушка ходил за калиной и наткнулся в овраге на лисьего щенка, потерялся тот.

– Ничего, – как бы сам себя уговаривал дома дед, – мамка отыщется. Ее сердце приведет. Долго выбирали имя лисенку. Дед хотел назвать ее Агафьей. Чудачина-простофиля! Имя какое-то заплесневелое, пахнет старой ватной фуфайкой. Бабушка тоже отмочила – хотела назвать лису Лизкой. Оно бы ничего, да только в честь умершей дочери нельзя называть, погибнет существо. Об этом Саше сказала колдунья тетя Марья Ермишина. Все устроилось, как хотел того Саша, – назвали лисенка Зоей.

Саша весь день до вечера ходил десятикратным именинником: словно его наградили многопредметным ножиком, дали порулить на тракторе, взрослые ребята взяли его в лес за диким луком-черемшой, и словно из города приехала мама, где она жила с каким-то другим отцом. Все эти «словно» надо собрать вместе, и того не хватит.

Саша, конечно, начал потчевать маленького зверька, но от шоколадной конфеты «Ласточка», котлеты, мелко порезанных яблок, пирожка с черной смородиной Зоя отказалась. Тогда Саша отправился к колдунье. Тетка Марья Ермишина жила на пригорке. Изба такая: словно взяли гармошку, отрезали у нее басы и лады и плюхнули на землю остальное – живи, колдунья, в мехах от хромки.

Тетка Марья Ермишина посмотрела на Сашу, читала мысли. Прочитала и посадила его на выскобленную желтую скамейку. Тут же тетка Марья нырнула под занавески и принесла хлеба и молока. Спервоначала Саша не стал есть, а вдруг все это заколдовано: откусит и превратится в мышку. В мышку, а не в тигра. В тигра бы хорошо обернуться, зайти в свой класс и напугать Кольку Бурханова, Мишку Слепцова, Александру Григорьевну Тепферр. По-немецки ее фамилия означает «храбрый». Самая трусливая в классе Ленка-Еленка, но он ее пугать не будет.

Тетка Марья, колдунья, пристально глядела на него, и он отщипнул-таки мякиш, проглотил, взглянул в ермишинское трюмо. Сам он не уменьшился: уши те же, глаза, нос – на месте. И тогда он стал расспрашивать тетку Марью. Бабушке своей он не очень-то верил, потому что бабушка фантазерка, просто вруниха.

– Теть Марь, а что маленькие лисятки кушают?

Колдунья потянула воздух своими пухлыми ноздрями.

– Может, еловые шишки? Грибы? – заискивал мальчик.

А тетка Марья затянула потуже платок и строго приказала:

– Захватишь с собой вот это молоко. Мо-ло-ко-мо-ло-ко!

Да, конечно, главная пища – завороженное молоко.

И он побежал домой с чужой эмалированной кружкой, плеснул в чайное блюдечко и поставил под нос Зое. Она дернулась, словно потянулась со сна, вытянула кверху мордочку и опасливо ткнулась в блюдце, залакала.

И Сашке от этого сделалось так хорошо! И он понял, что кормить – это славно, а еще лучше увидеть, как лисенок улыбается все сильнее и сильнее. Когда лисенок нахлебался молока, Саша осторожно взял его на руки и засунул себе за пазуху.

Спать с Зоенькой мальчишке не разрешил дед.

– Ты будешь ворочаться, – цедил слова вместе с компотом дед, – будешь ворочаться и раздавишь лисенка.

– Не раздавлю, – закапризничал было Саша, но сам-то понимал – вдруг действительно?

Лисенку постелили рядом на полу, даже подушку «думку» под голову дали. И Сашка ночью три раза вставал, глядел на Зою и думал о том, что хорошо, что он сам живой, а не мертвый, а то бы у него не было лисенка, врунихи бабушки и мамы. Если человек мертвый, то у него ничего нет, один Бог – так серьезно сказывала бабушка.

Саша проснулся от того, что в комнате пахло пирожками с картошкой. Этот запах для него как будильник. Проснулся и сразу на пол взглянул, возле себя. Там – вязаный кружок половичка, «думка» – и все, никакой лиски, никакой Зойки.

И сразу же его изнутри что-то лизнуло, и это что-то готово было выдрать из него все самое хорошее. Тут появилась бабушка и затараторила, застрочила как из пулемета:

– Зойка твоя совсем очумела. Проснулась и к моей кровати подскочила, зубами за одеяло вцепилась. «Вставай, – калякает, – старая ты образина, вставай такая-растакая». Человеческим языком все это, как я вот тебе. Сказанула, шмыгнула на шесток, печную заслонку отодвинула, спички из-за спины у себя выхватила и дровишки – чирк-подпалила.

– Где? Где она? – негодуя, перебил Саша.

– Как где? С дедушкой вон газетку в сенях читает.

Зоя и вправду оказалась в сенях. Она любопытничала, глядела, как дедушка выстругивал ребристую балку, из его рубанка вылетала деревянная пена. В сенях пахло сосновым лесом. Дедушка от струганья всегда веселый. Он сердитый, когда гребет навоз в калде. А от струганья веселый, радостный. И почти всегда он запевает одно и то же – «По диким степям Забайкалья».

Лиска лежала в белой пене и не обращала внимания на Сашу, обидно.

– Ну, погоди! – думал мальчик. – Проголодаешься, сама приплетешься.

Но Саша не утерпел все же и принес блюдце с молоком. На этот раз лисенок полакал чинно-благородно, с остановками, так вот тетка Поля Муравова пьет чай, блюдечко губами ощупывает, ставит его так, будто боится раскокать, осторожничает.

Бабушка позвала к столу на пирожки. Кликнула бабушка колким голосом, пригрозила, что если он сейчас не сядет за стол, то лисенка опять в лес отправят. И они заспорили с дедом об отправке. Дед говорил, что надо отнести сразу – природа требует. Какая такая природа? А бабушка – молодчина:

– Пускай побудет маленько.

Бабушка на этот раз была лучше. Так вот постоянно один человек лучше другого. Бывает ведь, что и бабушка, и дедушка, и мама хуже, чем Ленка-Еленка. То есть Ленка-Еленка лучше всех. Или вот сейчас лиска Зоя лучше всех их, вместе взятых. Одна беда: сегодня срочно надо сдать книжки. Из библиотеки открытку прислали. Надо сдать «Робинзона Крузо» – очень хорошая книженция, и надо сдать стихи. Стихи Саша не читал. Во всех стихах все время написано про траву, про месяц, про родину раздольную и про то, что эту родину надо любить. Но ведь когда говорят «надо», всегда очень скучно. И что это такое, Родина? Учительница Александра Григорьевна говорит, что Родина – это твоя речка, твой дом, яблоня, место, на котором живешь. Лес – это понятно. А вот про место – враки. Надо ли любить пылищу летом и холодную грязь осенью? Что-то учительница вместе со своими поэтами напутала.

Никакой речи не могло быть о том, чтобы лисенка взять с собой в библиотеку. Не дали дед с бабушкой.

Всегда в библиотеке Саше казалось хорошо и интересно жить. Уж очень хорошая Светлана Захаровна. Глаза у нее мягкие и голос такой же ласковый. И она тоже частенько делалась самым любимым человеком. Тут, в уголке, находились старые коричневые и темно-синие книги с вклеенными картинками. Картинки занавешены туманной бумагой. Отвернешь эту пленку, Бог мой! Гиппопотамы! Слоны! Носороги и древнющие ящеры! Огромные, целый дом они могут проглотить и не подавиться.

Но вот сейчас книги, даже эти, показались ему скучными. Светлана Захаровна спросила: «Уж не заболел ли?»

Когда он пришел домой, то дед не стругал и бабушка была дома, в передней избе. И оба они молчали. Но молчали не так, как обычно. Молчали они испуганно.

Бабушка, как увидела Сашу, плечами зашевелила, пальцы теребит – и шмыгнула в чулан, загромыхала там печной заслонкой. Дедушка сморкался в бабушкину выкинутую косынку.

– Почему сморкаешься? – тихонько, чуя недоброе, спросил Саша, – а где лисенок?

– Лисенок, что лисенок?.. Лисенок? Ничего лисенок, что ему сделается, лисенок… – затараторил дед и укутал нос в клетчатую косынку.

– Снесли в лес? – испугался Саша.

– Лисенок… бабушка знает… я ничего… – наконец-то переборол себя дед.

Бабушка это слышала, вышла, скрестила руки на фартуке. Губы у нее стали тонкими, с приподнятыми краями.

– Лежит, – деревянным голосом сказала бабушка, как будто скрипнула своей прялкой.

– Спит?

– Лежит, – еще раз крутанулось колесо прялки, – в кладовке.

Саша не стал ждать. Он выбежал во двор – к кладовке, плечом сунул дверь, как-то испуганно ухнувшую. Внутри кладовой стояли два ларя: один с пшеницей, другой с посыпкой. А между ними действительно лежала его Зоя. Так не лежат лисы ни взрослые ни маленькие. И мальчик сразу понял: мертва. Оказывается, тетка Дуня Елянюшкина, соседка, увидела лисенка в своем дворе. Он носился за цыплятами, играл, конечно. Но тетка Дуня напугалась, что он передушит цыплят. Она сломала тут же прутик и, догнав лисенка, легонько щелкнула по носу. Лисенок брякнулся и растянулся. Вот так и лежит, такого принесли в кладовую. Тетка Дуня не думала, что лисенок наш. Думала, из лесу, приблудился.

– Погладь, попрощайся, – кивнул дед, и глаза у него повлажнели.

Бабушка была тверже деда:

– Мы похороним лисенка в огороде, крест поставим.

Саша не захотел идти хоронить. Похоронами ничего не вернешь. Он только сейчас понял, что до этого случая он все на свете приобретал. Приобретал до школы, приобретал в первом классе. И чем дальше жил, тем всего делалось больше: солнышка больше, травы, еды, даже мамы больше. А вот сейчас кто-то невидимый пришел и нагло хрумкнул, откусил часть его солнышка, часть мамы, часть неба. Хуже того, он знал о том, что это не последняя потеря, что еще будет, будет, будет. И будет так до тех пор, пока опять тот же невидимый, чужой, нелепый, жестокий, холодный не съест все солнышко, все небо, всю маму, все живое. И даже камни.

Бабушка с дедом ушли закапывать в огороде лиску, а Саша тоже хлопнул калиткой. Он пошел к тетке Марье Ермишиной. Она, по-мужски расставив ноги, сидела на своем перевязанном жестяными лентами сундуке. Тетка будто и не видела мальчишку, уставилась в угол, как завороженная.

В сундуке у нее – всякие колдовские зелья, привороты и отвороты.

Он кашлянул, и женщина дернулась всем телом. Испугалась что ли чего?

– Теть Марь, расколдуйте меня. Мне плохо, – тихонько проговорил мальчик.

Она подняла свои темно-коричневые глаза. И в глазах ее колыхнулось такое, от чего Саша почувствовал в своей груди тающий комок. Это, наверное, сердце.

Она поднялась с сундука, шагнула к своему исцарапанному кошкой шкафчику, зазвенела там стеклянным и не по-русски залопотала. Колдунья дала Саше выпить коричневой, пахнущей больницей воды.

– Талыбалды, халамламлам, хантыканты, талыбалды, халамламлам…

P.S.

Рассказ печатается в сокращении.