Открытие логики живого

Почти четыре года интеллектуальная Франция обсуждает роман Лорана Бине «Седьмая функция языка», только что ставший доступным русскому читателю. Это обычный детектив с артефактом, редкой вещью, вожделенным предметом поиска преступников и следователей. Только вещь эта не драгоценность, а какая-то функция языка, помогающая не просто осмыслять предметы, но вскрывать их изнаночную сторону и тем самым влиять на них. Как и положено в хорошем детективе, все герои, а это лучшие французские философы, оказываются хоть на время заложниками собственных страстей, наговорив много лишнего там, где не следовало.

Семиотика – наука о знаках и значительном. Только семиотика знает, как дорожный знак, слово или телесный жест создают систему понимания. Почему мы, видя дорожный знак «кирпич», думаем не о строительных кирпичах, а о запретах? Вопреки Бине, семиотика никогда не вскрывает изнанки вещей, ей достаточно того, что сообщают сами вещи: что кирпич не только лежит, но и мешает движению.
Как философское учение семиотика возникла в начале ХХ века благодаря американцу Ч.-С. Пирсу и швейцарцу Ф. де Соссюру, но как профессиональное занятие она, как и кибернетика, развивалась в эпоху холодной войны. На первый план исследований тогда вышли безупречная передача информации, сравнение простых и сложных систем, объективные ограничения естественных (переданных нам природой) знаков. Но если безупречная работа знаковой системы изучалась систематически, способствуя развитию программирования, то способность видеть в природе знаки и руководства к действию долгое время была на втором плане. Только в 1980‑е годы острота экологических проблем заставила видеть в природных знаках нечто большее, чем просто симптомы, заставила понимать специфику природы как системы. В 2018 году случился ренессанс этой биологической семиотики.
Так, вышедшая прошлым летом книга канадца Марселя Данези «О сигаретах, высоких каблуках и других интересных вещах» сразу стала бестселлером в англоязычных странах и обязательной для цитирования специалистами. Данези, пишущий в год не меньше книги, видит в семиотике науку, не просто помещающую вещь в систему, но необычным образом сочетающую вещи. Почему сигарета была некогда модной, как и высокий каблук? Версия Данези проста: эти вещи входили в сценарий ухаживания. Курящему мужчине было легче завести разговор не напрямую, а как бы косвенно, в клубах дыма. И женщина на каблуках отвечала на внимание как бы пританцовывая и сохраняя интригу. Мы знаем брачные танцы птиц и зверей, но в человеческом мире на место инстинкта становится распознавание признаков и значений, употребление искусственных вещей как орудий для совсем новой игры.
А легендарный журнал Тартуского университета «Труды по знаковым системам», основанный Юрием Михайловичем Лотманом, посвятил один из выпусков 2018 года тому, что произошло в экологической семиотике за последние десятилетия. Калеви Кулль в нескольких статьях подробно анализирует работы Умберто Эко тех лет, в частности доклад о собачьем лае. Все мы знаем Эко-романиста, и его исследование собачьего лая, по сути, роман об истоках культуры.
Эко говорил, что в классической философии, от Платона до Декарта, человеческие знаки, причастные логосу (социально значимому смыслу), отличались от знаков, которые друг другу подают животные. Ведь цель животных – поиск пищи, поддержание самих себя, а не создание новых смыслов. Но в эпоху барокко, писал Эко, отношение к животным поменялось, потому что все знаковые системы стали рассматриваться как производящие смысл. Гербарий или египетская стела, каталог кофе и китайская Книга перемен для ученого эпохи барокко вроде Атанасиуса Кирхера равно производители смысла. Тогда и собачий лай осмыслен и вполне может быть признан языком, и, более того, многозначительным, раз собака может сказать словом «гав» больше, чем мы говорим целыми долгими разговорами. Собаке не надо лаять целый день, как нам целый день приходится говорить, значит, лай содержательнее наших речей! Но тогда как быть с тем, что этот лай угрожает, но ничего особо не сообщает? Философия того времени решила, что собака просто хочет жить и есть, но ее зверская природа прорывается среди тех знаков, которые обозначают ее желания, как бы проступает в этих «разрывах» ее естественных желаний. Некоторые мыслители даже считали, что животные одержимы дьяволом из-за греха Адама, а некоторые – наоборот, что они слишком хорошо помнят рай и поэтому из-за тоски не могут не быть такими сердитыми. Но тогда «гав» – это не сверхзнак, а, наоборот, недознак.
Эко как мастер детектива очень точно почувствовал, что самое главное говорится не в «словах», а в разрывах между словами, как улика незаметно прячется между вещами. Кулль тонко замечает, что это не просто разрыв, а перебивание разговора. До того как «гав» стало сверхсловом или невнятным шумом, собака перебила наши размышления о ней этим «гав», наподобие того как в Евангелии петух пробудил совесть апостола Петра, до этого маскировавшего словами свое знакомство с казненным Иисусом. Получается, что сначала мы испытываем потрясение или страх при встрече с живым, а потом уже определяем, где невнятный шум, а где более чем полновесное «слово».
Константино Мармо в этом же выпуске «Трудов по знаковым системам» вспомнил, как Эко вез его на машине в Болонью: как раз эта поездка была полна потрясения и страха. Эко гнал со скоростью на грани превышения, забывал включать поворотники, принуждая автомобиль к шуму и ярости. Более того, Эко часто отрывался от руля, чтобы зажечь сигарету, и его сигарета плясала зажженным огнем очарования. Так Эко своей манерой вождения сказал больше, чем докладом, показав, как яростный лай или агрессивная манера вождения вдруг может перейти в очаровательность предельного лаконизма – важно только немного испугаться вначале. Тогда понятнее и как связаны брачные танцы животных и флирт с каблуками и сигаретой после страхов Первой мировой войны.
Память о мировой войне заставляет нас вспомнить эпизод из жизни семейства русского поэта Вячеслава Иванова, переселившегося в Италию через несколько лет после революции. Когда он и его семья перешли в католичество, то, по воспоминаниям дочери поэта, праздник обернулся легким нонсенсом: случайная собеседница предложила присмотреться, кто из прохожих возле храма на какое животное похож. Резкая перемена жизни позволила увидеть уже не характерные признаки людей, толкуем ли мы их биологически или социально, но важность и значительность даже самых провокационных знаков.