Моя первая школа мне снится ночами. Леонид ЮЗЕФОВИЧ

Книги 62-летнего прозаика Леонида Юзефовича переведены на французский, немецкий, итальянский, испанский. Он автор сценариев сериалов «Гибель империи», «Сыщик Путилин», а также фильмов, поставленных по его книгам. Недавно писатель стал лауреатом главной награды (3 миллиона рублей) Национальной литературной премии «Большая книга-2009» за роман «Журавли и карлики». Сразу после церемонии награждения Юзефович дал интервью нашему корреспонденту.

– Леонид Абрамович, вы тридцать лет отдали литературному труду, а «Большая книга-2009» – это всего лишь ваша вторая награда. Что она для вас значит?

– Для меня это признание и новые тиражи. Значит, меня прочтут больше людей. Это приятно. Помню, в школе я выиграл конкурс на лучшее сочинение. Никогда не забуду, как шел на подкашивающихся от волнения ногах через весь класс, чтобы получить из рук учительницы поощрительный приз – книжку Александра Беляева «Человек-амфибия». В тот миг я был на седьмом небе от счастья.

– Считается, что всякая премия – это рулетка, поскольку трудно просчитать, кто победит. А вы азартный человек?

– Нет. Никогда не любил играть. Мне это скучно. Я не считаю лауреатство в «Большой книге» победой. Слово какое-то неподходящее. Мы не на стадионе и не в бою, а в финал премии вышли не соперники, а коллеги.

– «Большая книга» впервые досталась петербургскому автору. Не считаете это символичным?

– Я все-таки не петербургский автор. Просто сейчас я живу иногда в Петербурге. Но если быть точным, то я пермский человек. Хотя и родился в Москве, но детство и молодость мои прошли в Перми. Там моя родина. Я был и остаюсь уральцем.

– По первой профессии вы историк. Как эта довольно точная наука соотносится с писательством, где много вымысла?

– Как писательство соотносится с любой профессией, также оно и соотносится с преподаванием истории. Правда, сейчас я уже не преподаю – вышел на пенсию. А вообще, я простой школьный учитель, в свое время много преподавал и ужасно любил это делать. Моя первая школа, куда я пришел после Пермского университета и службы в армии, мне снится ночами. До сих пор помню запах раздевалки, столовой, коридоров. И с теми детьми, которых я тогда учил, мы поддерживаем дружеские отношения.

– Вы влюблялись в своих учениц?

– Случалось. Но это было очень-очень давно, когда разница в возрасте у нас была небольшая. Один раз влюбился особенно сильно. Я тогда был студентом на практике, а она училась в том классе, к которому меня прикрепили. Но это мое чувство не получило тогда никакого развития.

– Что послужило толчком к написанию романа «Журавли и карлики»?

– Я посчитал, что в литературе должным образом не отражена жизнь маленького человека-интеллигента начала 90-х, каковым являюсь и я сам. Там в героях ходят олигархи, киллеры или полковники ФСБ. Мне кажется, что для многих из нас воспоминание об том жестком времени оказались вытесненными из коллективной памяти, поскольку эти воспоминания не самые приятные. Вот мне и захотелось их закрепить в литературе, в новейшей истории. Так сказать, снова ввести в широкий обиход.

– Чем же вам приглянулись те переломные годы?

– Да многим. Как сказал поэт Николай Глазков: «Чем столетие интересней для историка, / Тем для современника печальней». Совершенно справедливо. Не поспоришь.

– Откуда такое причудливое название – «Журавли и карлики»?

– Это метафора. Но придумал ее не я. Это известный миф о вечной войне журавлей и карликов, которые «через людей бьются меж собой не на живот, а на смерть». Этот миф есть у многих народов, и некоторые авторы его использовали, начиная с Гомера, у которого он есть в «Илиаде». В моей книге на эту тему размышляет один из персонажей. В романе эта конструкция не является несущей, это скорее декоративный элемент, розочка на фасаде. Спиноза говорил, что у Бога все времена одновременно лежат на ладони. Вот эта метафора меня и волновала больше всего. И ее можно было вынести на обложку. Но я этого не сделал, потому что больше Спинозы люблю журавлей.

– Сюжет романа крутится вокруг самозванцев. Их там четыре: молодой монгол, геолог из перестроечной Москвы, авантюрист времен Османской империи XVII века и «чудом уцелевший» цесаревич Алексей, объявившийся в Забайкалье в Гражданскую войну. Вы считаете, что самозванцы играют большую роль в российской истории?

– Конечно. И не только в российской. Когда я работал над документальной книгой «Самые знаменитые самозванцы», то убедился в том, что их было огромное число во Франции, Монголии, Китае, Англии, Римской империи. Это совсем не типично русская проблема, как нам это иногда кажется.

– Почему же тогда в книге мало западного антуража?

– Потому что я живу в России. Вот и самозванцы у меня русские. Это моя страна и моя история.

– Вы думаете, что в наш век ДНК-анализа тема самозванцев актуальна?

– Думаю, что она будет актуальна всегда. Причем меня не интересует политическая составляющая этого явления. Самозванец мне интересен как человек, которому тесно в границах своего «я». А в иные эпохи просто нет другого способа выйти за границы себя, кроме как начать жить под чужим именем. И в наше время, уверен, таких людей полно.

– У вас, как у историка, сформировалось представление, по каким законам развивается история?

– Нет, конечно. Если кто-то вас будет уверять, будь то Карл Маркс, или я, или кто угодно, что он знает, по каким законам развивается история, бегите от него подальше. Этого никто не знает и, бог даст, никогда не узнает.

– То есть впереди у человечества сплошной хаос?

– Нет. Мы же часть природы. Природа – это хаос или нет? Там есть что-то такое, но это не законы, это какой-то тайный смысл или тайный порядок, что ли. Но я не в состоянии его постичь.

– Действие ваших книг в основном проходит в далеких исторических пластах, в отличие от более современных «Журавлей и карликов». Насколько этот роман был новой для вас практикой?

– С современным материалом всегда труднее работать, чем с историей, поскольку история легко выдерживает спрямления, мифологизацию – все что угодно. С современностью это сделать гораздо сложнее. Ведь все мы современники. Современника не обманешь. Но у меня есть малоизвестные рассказы, действие которых проходит в наши дни. И в «Журавлях и карликах» я продолжил стилистику этих текстов.

– В таком случае ощущаете ли вы свое место в гуще споров о роли 90-х в жизни России?

– Нет. Я очень трудно формулирую концепцию. Я не производитель, я реконструктор. И вижу в этом свое призвание.

– У вас были разные книги, сборники рассказов, повестей, исторические исследования. Почему в этот раз вы засели за роман?

– Понимаете, когда я был еще студентом, ходили разговоры, что роман как жанр умер или умирает. Думаю, они шли еще раньше. Но нельзя игнорировать тот факт, что роман – это такой магнит, который притягивает к себе мелочи и подробности жизни, и ни один другой литературный жанр в этом с ним сравниться не может. Только роман может быть полномасштабным свидетельством о времени. Поэтому мне кажется, что роман живет и в ближайшее время будет продолжать жить.

– Извините за, быть может, нескромный вопрос, но на что вы потратите столь солидные премиальные?

– Пока об этом серьезно не задумывался. Откровенно говоря, у меня нет надобности в больших деньгах. Живу я скромно. У меня нет ни дачи, ни машины. Везде хожу пешком или езжу общественным транспортом. И мне поздно менять образ жизни. Но я люблю путешествовать. Обожаю Монголию. Правда, в последние годы бываю там нечасто в силу возраста. Поскольку там специфические края, где удобства есть только в столице – Улан-Баторе, а страна-то огромная. Я там в юности жил, потом довелось служить офицером. Чудесная страна, всем советую ее посмотреть.

– Когда Михалков там снимал советско-французский фильм «Урга – территория любви», то многие члены съемочной группы жаловались, что у них выработалась идиосинкразия на бескрайние степи – видеть их уже не могли…

– Есть две Монголии: Внешняя, та, которая Монгольская Народная Республика, и Внутренняя Монголия, та, которая ближе к Великой Китайской стене, она является автономной областью в составе Китайской Народной Республики. Они чем-то похожи, но в них обитают разные племена и даже ландшафты немного разнятся. Так вот, Михалков «Ургу» снимал во Внутренней Монголии. А я езжу в Монгольскую Народную Республику. И лес там на севере есть. Я интересовался историей Монголии, написал несколько документальных книг о ней. В «Журавлях и карликах» много страниц посвящено монгольским мотивам.

А еще я люблю бывать на севере Индии. Вот, пожалуй, в Гималаи первым дело сейчас и поеду. На полученные от «Большой книги» деньги смогу там подольше пожить, не стесняя себя особо в средствах.

– Над чем сейчас работаете?

– Только что закончил обновленный, дополненный вариант документальной книги о Монголии, о бароне Унгерне.

– Об этом человеке вы уже опубликовали книгу «Самодержец пустыни: Феномен судьбы барона Р. Ф. Унгерн-Штернберга»…

– Да, но тот вариант вышел 17 лет назад. С тех пор стали доступными новые документы, которые вскрыли некоторые ошибки в исследованиях прошлых лет. Это будет немного другая книга, с новыми фотографиями, обновленными картами, оформленная красиво и броско. Это не беллетристика. Я люблю переписывать старые вещи. Я чувствую, что там есть что-то такое, какой-то важный смысл, который я не смог вытянуть, когда первый раз брался за тему.

– А документальную книгу тяжелее писать, чем роман?

– Это разные жанры. Другой труд. Художественный текст больше истощает психику. А документальная книга требует больше мелкого труда: сидение в архивах, разбор переписки, свидетельства очевидцев…

– Какие у вас кумиры в литературе?

– В русской литературе мой любимый писатель – Николай Лесков. Из англичан очень люблю Джозефа Конрада. О современности мне сложно говорить, поскольку я сам часть этого процесса, и мои суждения не объективны.

– Каким вам представляется ваш читатель?

– Когда пишу, я не думаю об этом. Но недавно в интернет-блоге я наткнулся на отзыв студентки, которая написала, что, прочитав мою книгу о начале 90-х, она стала лучше понимать своих родителей, которые пережили это тяжелое время. И для меня, как для писателя, такой отзыв был важным доводом в пользу моего труда.

Фото автора