Илья СМИРНОВ: Башлачев был по-настоящему свободный человек

Наш сегодняшний герой Илья Смирнов по основному образованию историк (истфак МГПИ, диплом под руководством Владимира Борисовича Кобрина); он работал в кожно-венерологическом диспансере, но параллельно с начала 80‑х годов занимался организацией нелегальных рок-концертов и изготовлением соответствующей периодики (журналы «Зеркало», «Ухо» и «Урлайт»). Корреспондент журнала «Знание – сила», автор книг «Время колокольчиков: жизнь и смерть русского рока», «Прекрасный дилетант: Борис Гребенщиков в новейшей истории России», «Регрессанс» (под псевдонимом Авесхан Македонский) и других. В преддверии дня рождения Александра Башлачева (27 мая) в эксклюзивном интервью «УГ» Смирнов рассказал о встречах с легендарным череповецким бардом и об отношении к современной рок-музыке.

– Илья, в начале 80-х годов XX века вы организовывали подпольные концерты рок-музыкантов, имена многих из них сейчас на слуху. Расскажите, с кем из музыкантов вам приходилось работать? Как и где происходили подпольные концерты в то время? Насколько это было опасно для организаторов, музыкантов и зрителей?

– Если соблюдать аптечную точность, то 1981-1988 годы, последний концерт – мемориал Башлачева в Лужниках в ноябре 1988-го. И занимался ваш покорный слуга этим не сам по себе (продюсер в современной терминологии), а в составе большого коллектива, неформальной, но неплохо организованной кооперации, которая сформировалась под крышей студенческого клуба МИФИ «Рокуэлл Кент». Приглашали выступать всех, кто считал себя свободным (не состоял в штате государственных концертных организаций). Список можно восстановить по журналам, которые мы издавали (опять же неофициально), – «Зеркало», «Ухо», «Урлайт», первое время старались открывать каждый номер портретом какой-нибудь группы. Начали демократично, уважая тогдашнее мнение народное, – с «Машины времени», но с ней не заладилось, поскольку Макаревич подался на госслужбу. Как сказали бы древние, в «царские пророки». Потом были «Аквариум», «Зоопарк», «Кино», «Воскресенье», «Автоматические удовлетворители», «Алиса», «ДК» (само по себе и в варианте «Веселые картинки»), «Телевизор», «ДДТ», «Наутилус», «Чайф», «Цемент», Петя Мамонов, Саша Башлачев. Некоторые знамениты до сих пор: Борю Гребенщикова, Юру Шевчука и Костю Кинчева слушают внучата их первой аудитории; некоторые козырные составы 80-х в постперестроечный шоу-бизнес не вписались, как ленинградский «Выход», некоторые оказались эфемерны – «Футбол» Сергея Рыженко или «Зебра» из Третьего медицинского. Особое место занимал Александр Градский. Он-то имел право выступать официально, но находил удовольствие в том, чтобы вносить смятение в тогдашнюю бюрократию специфическим репертуаром, который больше подходил для подполья: «Благодарю тебя, Создатель, // Что я в житейской кутерьме // Не депутат и не издатель, // И не сижу еще в тюрьме…» (на стихи Саши Черного). И потом можно объяснить, что это про царскую Россию, а не про то, что все подумали. Видите: я сформулировал социологическую закономерность и сам же сейчас ее ломаю. Такая материя – искусство.

С точки зрения более строгой материи, правовой, организация концертов в обход государственных концертных организаций (с исполнителями, которые не имели официального статуса) образовывала состав преступления: «частнопредпринимательская деятельность». Над организаторами и музыкантами все время висела уголовная статья. Некоторые были реально арестованы и осуждены. Зрителям ничего не угрожало, кроме потери времени на поездку куда-нибудь в Подмосковье, где вместо музыки их развлекали в разговорном жанре сотрудники ОБХСС (нынешний ОБЭП) плюс КГБ: «Скажите, где вы взяли билеты и почем?» Поскольку сообщество было организовано как кооперация, на своих товарищах никто личной выгоды не наваривал, за такие поползновения мы тут же вычитали из цепочки, не было и мотива сдавать организаторов. Когда эти правила перестали действовать и начался обычный шоу-бизнес, я ушел.

– Чем тогдашняя деятельность по организации концертов отличалась технически и социокультурно от обычного шоу-бизнеса?

– От шоу-бизнеса отличалась именно тем, что это был не бизнес, а кооперация, в организационном плане ближе к КСП (клубам самодеятельной песни). Люди объединяли силы и ресурсы на безвозмездной основе. Естественно, мы не могли вовсе исключить из обращения денежные знаки: аренда аппаратуры, транспорт, некоторое вознаграждение музыкантам (минимальное: индивидуальный гонорар за квартирный концерт составлял рублей 20-25, за полный электрический на всю группу – 250, при этом билет Москва – Ленинград стоил 10 рублей), но организаторы, повторяю, себе ничего не оставляли. Иногда после особо удачных гастролей я питался ржаным хлебом по 12 копеек и перловой кашей. В Москве еще с 70-х работала менеджерская бригада, допускавшая извлечение прибыли («тонина», от Антонины Крыловой, в миру врача на скорой помощи), мы не конфликтовали, в какой-то момент стали сотрудничать под давлением общего врага, но считали свою позицию более правильной в свете ужесточения государственной политики.

– Расскажите, пожалуйста, о вашем общении с Александром Башлачевым. Ваше отношение к этой фигуре тогда и сейчас?

– В первый момент, когда я его услышал (в огромной квартире на Новокузнецкой, вмещавшей человек 80, а если заталкивать посильнее, то и 100), стало понятно: все, чем мы занимаемся, имеет смысл, далеко выходящий за рамки организации молодежного досуга, моды, стиля и прочей фигни. Вот оправдание на суде Осириса: если мы обеспечили такому Автору (с большой буквы) выход на аудиторию, значит, копошились не зря. Мое личное общение с Сашей было в основном деловое, устройство этих самых выходов, техника безопасности, поскольку некоторые его песни представляли собой уже прямой политический криминал («Абсолютный вахтер»), с моей организационной стороны он был человек почти идеальный: никаких звездных комплексов или нетрезвых экзерсисов, если по обстоятельствам места надо было чего-то не петь или каких-то слов не произносить, без малейших, как тогда говорили, понтов заменял ненужное слово на созвучное типа «хрен» или «хвост». Понятно, смысл творчества не сводится к тому, что подростки пишут на заборах, а если у кого-то сводится, значит, такая ему цена. Много лет спустя наши деятели культурки стали яростно отстаивать свободу материться с экрана и сцены, и, наблюдая эту сраматургию, я вспоминал Сашину песню: «… Как славно выйти в чисто поле // И крикнуть там: – Е..на мать! // Мы кузнецы. Чего же боле? // Что можем мы еще сказать?» Он-то был по-настоящему свободный человек, не нуждавшийся в имитации того, что и так очевидно. Знал настоящую цену предметам и отношениям. Оборотная сторона: нежелание выстраивать отношения с нужными людьми (литературная среда его так и не приняла, пока был жив, расшаркиваться стали только после смерти) и бытовая неустроенность. Как говорили в старину на Руси: «Меж двор». «Перекресток железных дорог», который в начале 1988-го разошелся крестом.

– Следите ли вы за современным отечественным роком? Если да, какие группы (или исполнителей) вы для себя выделяете?

– В нынешний рок, точнее в рок-подразделение шоу-бизнеса, иногда заглядываю и быстро закрываю. Новые лица – бледные тени старых. Башлачев когда-то советовал товарищам по жанру «туже вязать нить времени». По-моему, последний из владеющих этим мастерством – Игорь Растеряев. Он написал, по крайней мере, три песни, которые не могли бы сочинить за него Гребенщиков, Цой или Майк в 80-е: «Ромашки», «Комбайнеры», «Георгиевская лента». Но Растеряев, к сожалению, быстро эмигрировал из своего неповторимого времени в некую размытую этнику.

– Есть такая точка зрения, что западный рок – это явление скорее внешнее, развлекательное, близкое к тому самому шоу-бизнесу (даже при наличии нескольких исключений, которые, по известной поговорке, лишь подтверждают правило), тогда как русский рок по преимуществу апеллирует к самым глубинным основам человека, экзистенциален, отечественные рокеры – это скорее пророки, нежели те, кто развлекает. Согласны ли вы?

– Любые рокеры – пророки. Или шаманы, кому что больше нравится (хотя ранние, поющие, пророки, как они описаны в Библии, от шаманов мало отличались). Джим Моррисон это осознал раньше нашего БГ. Своеобразие русского рока связано с тем, что в нем соединились две традиции – интернациональная и местная, бардовская, которая в меньшей степени музыкальная, в большей – поэтическая, соответственно, у человека литературоцентричного может возникнуть впечатление исключительной глубины. Если «Звезду Аделаиду» Гребенщикова сравнивать с битловской Love, love me do // You know I love you со стороны текста, можно и поверить в свое национальное превосходство, но ведь не обязательно брать именно эти примеры. «Раньше я тебя любил, // Но сердце больше не поет, // И с момента нашей первой встречи // Скоро будет целый год. // Ты выглядишь так несовременно рядом со мной» Цоя намного лучше Love me do? Пожалуй, хуже. А по части музыки просто ловить нечего, своего Джими Хендрикса в России так и не появилось, лучшие из наших инструменталистов, такие как Курехин или Рыженко, – аккомпаниаторы при особе того или иного поющего поэта. Так что по совокупности достижений нет оснований для противопоставления нашего «экзистенциального» их «развлекательному». Тем более сейчас и то и другое полностью растворилось в сфере обслуживания.

– Возможна ли ситуация, при которой русский рок перестанет быть только частью сферы обслуживания и снова станет явлением культуры? Если да, то что для этого нужно?

– Нельзя дважды вступить в одну и ту же реку, Гераклит не даст соврать. Если человечество переживет цифровую экономику и прочий постиндустриальный деграданс, то родятся новые формы, которые будут так же не похожи на рок, как рок-музыкант не похож на пифию.