Гастроли в столице удались

​В Москве с гастролями побывал Академический малый драматический театр – Театр Европы под руководством его художественного руководителя Льва ДОДИНА. На двух площадках столицы – сценах Театра имени В.Маяковского и Et Cetera – гости из Питера показали спектакли «Коварство и любовь», «Бесы», «Враг народа», «Жизнь и судьба». Конечно, москвичам было интересно узнать мнение Льва Абрамовича о нынешних отношениях культуры и зрителей.

Один из наших спектаклей называется «Враг народа», по-настоящему врагом народа можно назвать только того, кто ищет врагов народа или кого-то называет врагом народа, потому что это всегда желание кого-то кому-то противопоставить, призывать к борьбе и, значит, к взаимному насилию. Смотря и читая обсуждения 20-летия 93-го года, ощущаешь, что как будто 20 лет не прошло, что никакие уроки не сделаны и что мы снова и снова готовы к борьбе и взаимоуничтожению. Это производит довольно страшное впечатление. Поэтому хорошо было бы, если бы из нашего лексикона это понятие исчезло. К сожалению, оно существует, существовало, ведь написана пьеса почти 150 лет назад, мы ее поставили, сохраняя текст Ибсена, там нет неибсеновских слов. Актуальность проблемы поражает прежде всего, хотя Ибсен писал пьесу об одном из самых демократических на то время обществ, о том, чего нам еще достигать и достигать. «Ненавижу политиков всех и всяких, ненавижу революционеров всех и всяких, ненавижу антиреволюционеров всех и всяких, – писал Ибсен, – потому что имеет смысл единственная революция – это революция духа». К сожалению, до этой революции мы никак добраться не можем, но, собственно, весь мир добраться не может, если говорить серьезно. Но мы все-таки, как всегда, впереди планеты всей. Действие пьесы происходит не только на норвежской почве, а, скорее, на почве человеческой природы и человеческих душ. Поэтому надо было максимально попытаться разобраться в себе, в том, что происходит вокруг нас, в философии Ибсена, потому что очень много связано и с Кантом, которого мы достаточно плохо знаем, и с Ницше, из которого начала вырастать, по сути, вся новая драма. Ибсен – родоначальник новой драмы, поэтому скорее надо было много в чем разобраться в себе и многое что узнать нового вообще с точки зрения взгляда на человека. Наша хваленая советская образованность, которую сегодня так много вспоминают, очень узкая, ограниченная и советская. Мы же изучали не историю, а краткий курс ВКП(б), превращенный в историю, поэтому многим сегодня кажется, когда что-то говорят то, что не входило в краткий курс, что это ложь, потому что их так с детства учили. Мы учили не философию, а исторический материализм, уроки литературы были о том, как все не правы: в чем не прав Пушкин, в чем не прав Тургенев, в чем ошибался Достоевский. Так, для нас сохранилось, что герой «Горя от ума» – рыцарь без страха и упрека, своего рода Павка Корчагин, а на самом деле его прототип – сумасшедший, доведенный до сумасшествия Чаадаев, но этому в школе не учили. У меня вызывает оптимизм сегодняшняя молодежь, про которую так много говорят плохого, потому что, может быть, она и недообразована, и очень многого не знает, но зато она не знает и очень многих предрассудков, не имеет ложных знаний, которые, безусловно, выдавало советское образование, от которого очень трудно отойти. Теперь бы этих молодых, которые не имеют ложных знаний, загрузить знаниями подлинными. Тут, мне кажется, поскольку школа пока при всех реорганизациях все равно многого не достигает и остается все-таки очень в узких рамках, очень многое может сделать действительно искусство – и театр, и музыка, и, наверное, кино, хотя, мне кажется, пока оно делает в основном все прямо противоположное. Сегодня как никогда просветительский, образовательный пафос искусства особенно важен, потому что если в учебниках истории правды нет, то она должна быть хотя бы на сцене, в книгах. Надо сказать, что в литературе она начинает снова появляться; в отличие, скажем, от кино литература сегодня возвращается, она более свободна, менее предрассудочна, возникает реальная проза. С чем-то можно спорить, с чем-то можно не соглашаться, но здесь, мне кажется, мы движемся вперед. Я думаю, что постепенно мы все равно вернемся к серьезному театру, хотя сегодня, конечно, очень сильный крен в сторону театра развлекающего, отвлекающего или имитирующего остроту вопросов, а на самом деле жутко упрощающего эту остроту.Людям трудно признать, что свобода и движение вперед всегда означают новые сложности, новые проблемы. Свобода, в общем, гораздо сложнее, чем несвобода, вот то, с чем мы за эти 20 лет так и не смогли примириться. Ибсен считал, что: «Человек ненавидит свободных людей, потому что он, собственно, считает рабство свободой». Казалось бы, это написано очень давно, но я думаю, что элемент пропаганды во всем этом есть. Когда СССР вспоминают с ностальгией пожилые люди, это можно понять, потому что там была молодость, была юность, как когда-то Петр Ильич Фоменко замечательно сформулировал: «Как хорошо мы плохо жили!» Молодость находит увлекательность в любой жизни, даже в отсутствии еды можно найти свою романтику. Но это шутка, а исторически мы жили очень плохо, очень страшно. Все то, что сегодня мы так пригвождаем, включая пошлость, нежелание образования, – это все на самом деле плоды того, что воспитывала долгие годы советская власть, когда уничтожали подлинную русскую культуру и заменяли ее советской культурой, когда людей приучали к неправде и культуре неправды. Чего стоил весь тот культурный суверенитет, о котором сегодня вдруг так стали говорить, если как только скрепы упали, оказалось, что за душой ничего нет. Значит, эту душу надо или обретать заново, или находить какие-то корни отнюдь не в советском прошлом. Собственно, это и есть миссия театра, вообще искусства и культуры. Но для этого надо действительно освободиться от оков лжекультуры и лжеискусства. Или мы мыслим эстетикой и правдой фильмов Германа, скажем, «Хрусталев, машину!», или мы мыслим «Трактористами», «Кубанскими казаками».Пырьев это умел делать талантливо и профессионально, тогда советская технология не так уж отставала от голливудской. Я недавно увидел кадр из «Трактористов», там Ладынина – одно к одному голливудская звезда. Тогда идеально делали советский Голливуд. Там неправда своя, здесь неправда своя.Мне говорят, что сегодня в обществе, которое представляет собой какое-то общество зрителей, привыкших ходить в театр, есть запрос на спектакли, которые говорят о сегодняшнем, на актуальные спектакли.Но я довольно скептически отношусь к так называемому привычному театральному зрителю. Мне кажется, его вкус сегодня порядочно испорчен. Это даже чувствовалось по нашим гастролям в Москве – люди отучены от серьезного, размышляющего театра. Я думаю, что вообще запрос на серьезный театр, на серьезный разговор, на потрясение, на обнаружение проблем, которые есть в тебе, о которых ты, может быть, даже не знаешь, очень силен и среди тех, кто редко ходит в театр. Мы в последнее время довольно много ездим по России, иногда играем даже в очень маленьких городах, где нет своих профессиональных театров, и обнаруживаем, что очень большое количество вроде бы совсем не театральных людей очень остро и живо откликается на такие самые трудные проблемные и философско-исторические спектакли, как «Жизнь и судьба», «Три сестры». Иногда с ними в чем-то легче разговаривать, чем со столичным зрителем. Мне кажется, что мы очень недооцениваем то, что на самом деле где-то происходит в духовной жизни тех людей, о которых, как пишет тот же Ибсен, «народ должен создать народ». Надо только не бояться идти навстречу этому. Почти каждый раз, когда мы начинаем какую-нибудь новую работу, нам предсказывают, что «ну, это смотреть не будут», «ну, это не нужно». Ну, что там – во «Враге народа» нет любви, ну, что там – производственная пьеса, водопровод обсуждается. Мы ставим «Коварство и любовь» – «ну, это все пафосные слова. Кто сегодня будет смотреть Шиллера?». Я уж не говорю, что, когда мы делали «Жизнь и судьбу» – это было уже довольно много лет назад, – нам говорили: «Ну кому сейчас нужно все это ворошить?» Оказывается, с годами зритель догоняет театр, это становится все нужнее и нужнее, одним из самых больших спросов пользуется «Жизнь и судьба». Людям снова хочется припасть, прошу прощения за красивый оборот, к великому слову и к великой мысли Гроссмана, которого так и не успели прочесть, которого все время разделяют на части. Я все время слышу: «Военные сцены из книги Гроссмана», как будто военные сцены из книги Гроссмана, военные эпизоды могут существовать от невоенных и отдельно от его общей философии. Вообще сейчас во всем мире огромный бум Гроссмана, его открывают как великого русского, великого европейского писателя, очень многое о ХХ веке начинают понимать через него. Я думаю, что нам это еще предстоит, в этом есть элемент надежды. Вообще в том, что что-то предстоит, есть элемент надежды.Гроссман долгие годы был убежденным, героическим советским человеком, прошел весь Сталинград, его близких арестовывали, он был первым советским писателем, который вошел в Треблинку, первым, кто стал писать о концлагерях, его очерк даже в качестве свидетельского показания о Треблинке был оглашен на Нюрнбергском процессе. Он все это прожил и ощутил своим опытом, своей природой, своими нервами, своей кровью. Или надо реализовывать Гроссмана так, как ни трагически это звучит, или же лучше его не трогать. Как делать Толстого, считая, что Ленин был прав, называя его Иудушкой, называя его теорию непротивления злу насилием Иудиной теорией? (Так мне когда-то отвечали поступающие абитуриенты на собеседовании.) Тогда не надо ставить Толстого.У меня очень маленький советский опыт общения с начальством, потому что в основном мне не давали работать в советское время.Когда я начинаю рассказывать сегодняшним молодым режиссерам, как тогда принимали спектакли, они на меня смотрят с недоверием, не верят, что такое могло быть.Я не такой уж общественный человек, мне кажется, я плохой менеджер, так теперь говорят, многие организационные вопросы своего театра решать не умею, но, мне кажется, все-таки уважение к независимости художника и к серьезности художника все равно сегодня, конечно, гораздо выше, в этом смысле у меня особых претензий к тому, как мы общаемся с тем, что у нас принято называть «начальством», нет. Но я пытаюсь и не считать никого начальником, это, в общем, конечно, такое стародавнее слово. Мне действительно хочется уж если общаться с кем-то, то общаться как с коллегами, верить, что я общаюсь с человеком, который заинтересован в пользе дела, когда ты пытаешься человеку доверять и он чувствует, что ты общаешься с ним как с человеком, в которого веришь, он тоже пытается этому соответствовать. Вообще, мне кажется, что взаимное недоверие, которое разъедает наше общество, очень губительно. Все равно, как бы ни было трудно, надо пытаться доверять, надо верить, что в другом человеке всегда есть лучшее, что он может хотеть лучшего, а не только хочет тебе сделать плохо или настоять на своем. Я думаю, это очень важно, на самом деле, собственно, с этого и начинается человеческое общение, человеческое доверие и уважение своей свободы и свободы другого. Давайте выслушаем мнение друг друга, не будем сразу кричать, что «мы не позволим» или «сам дурак», каждый в своем в определенной степени умный и каждый в определенной степени дурак, а какова степень, в конце концов, мы не определяем историю.