«Жизнь, ты бьешь меня под вздох…». Послесловие к судьбе Евгения Евтушенко

На старом кладбище в Переделкине сегодня похоронят Евгения Евтушенко. Он найдет успокоение неподалеку от своей дачи, рядом с могилой Бориса Пастернака и другими корифеями отечественной литературы. Умер стихотворец в Америке, но вернулся в Россию. Навсегда.

Недавно увидел в газете большое фото: заполненный стадион, на фоне трибун – высокая, худощавая фигура. Сначала подумал, что это – вратарь во время футбольного матча. Оказалось, на снимке был запечатлен Евтушенко,

То было время интеллигентных стадионов. Трибуны заполняли не болельщики футбола, а болельщики стихов. Перед ними выступали поэты: молодые, красивые, талантливые.

Книги Вознесенского, Рождественского, Ахмадулиной, Евтушенко выходили стотысячными тиражами. Но этого было мало! Что творилось в книжных магазинах – на улице Кирова (ныне – Мясницкой), Горького (Тверской), когда «выбрасывали» поэтические сборники! За ними выстраивалась километровые очереди!

Но вожделенная книжка доставалась лишь «спринтерам» – тем, кто оказывался не дальше сотни метров от прилавка. Остальные уходили с темными от огорчения лицами. Девушки плакали…

Евтушенко – самородок. Первое стихотворение – «Я проснулся рано-рано…» – он написал в пять лет. Учился мало, знал много. Зачем ему было корпеть над учебниками, если он знал ответы на все вопросы жизни?

Он творил семь десятилетий. Первая публикация – в 1949-м, в «Советском спорте», куда забрел он, «неумытый, голодный, ушастый. / Я ходил туда в синей маечке, / Я печататься жаждал ужасно!»

Ну а последние стихи… Может, они запрятаны где-то в ящике его письменного стола в доме в американском городе Талса, где поэт жил последние четверть века?

Стихами Евтушенко отмерял годы: «За тридцать мне. / Мне страшно по ночам…» «До сорока, до сорока / схватить удачу за рога…» «Где мне могилу выроют? / Знаю одно – на Руси…»

Говорить, что Евтушенко – большой талант, излишне. Это давно известно. Но вполне может быть, что иные грани дарования поэта его читателям и почитателям, неведомы. Наверняка близкие поэта соберут – или попробуют собрать его несметное творческое наследие. Не исключено, отыщут что-то потаенное, сокровенное…

Разумеется, далеко не все из наследия Евтушенко, поражает. Но у него достаточно много ярких, искренних, афористичных стихотворений. Не стану перечислять, то есть, навязывать. У каждого – свой Евтушенко, как и свои Пушкин, Бунин, Цветаева…

Он всегда был актуален. В поэзии Евтушенко и в песнях на его стихи стучало сердце, бился пульс времени. В нем запечатлена история страны, мысли и дела ее граждан: «Носил он брюки узкие, / читал Хемингуэя. / «Вкусы, брат, не русские…- » / внушал отец, мрачнея…»

Евтушенко писал о рабочих, солдатах, архитекторах, поэтах, космонавтах. И, конечно, о женщинах: «Не разлюбил я ни одной любимой, но был на прегрешенья неленивый….»

Он сочинял стихи о стройках коммунизма, Братской ГЭС, прославлял Фиделя Кастро, Сальвадора Альенде. Спрашивал: «Хотят ли русские войны?» Скорбел по убитому Кеннеди: «Американцы, где ваш президент?» Со слезами вспоминал «Бабий Яр»…

Евтушенко ругал Сталина (правда, в юности воспевал: «Он думает о стране, о мире, / Он думает обо мне»). Преклонялся перед Ильичем: «И если никто не поможет, / то Ленин поможет тебе». Восхищался хрущевской эпохой: «Весь мир – кукурузный початок, / похрустывающий на зубах!»

Он был пылким, увлекающимся, верил в сказки. Даже в то, что можно построить идеальное общество. Говорил об этом всерьез, с придыханием: «Коммунизм для меня – самый высший интим. / А о самом интимном не треплются».

Утверждая, что «поэт в России больше, чем поэт», Евтушенко в большей степени имел в виду себя. Он был не только стихотворцем, но и политиком, трибуном, проповедником. В этом смысле он походил на Маяковского. Таким же энергичным глашатаем был другой «шестидесятник» – Рождественский…

Евтушенко был жаден до впечатлений. Все время куда-то собирался, откуда-то возвращался (он объездил без малого 100 (!) стран, его произведения переведены на 70 с лишним языков). Хотел увидеть все, что происходило на земле, побывать везде. «Беременность» впечатлениями была постоянной: «Мне нравится и на коньках кататься и, черкая пером, не спать ночей. Мне нравится в лицо врагу смеяться и женщину нести через ручей…»

Пиджак поэта был Евтушенко к лицу, но казался слишком узким. Он и фотохудожником был, и критиком, и прозаиком – автором романов, повестей, мемуаров. Написал сценарии к фильмам «Я – Куба», «Похороны Сталина». В последней картине выступил и в качестве режиссера. И, наконец, Евтушенко – составитель трехтомной антологии русской поэзии.

Он потрясающе читал свои стихи. Экспрессивно двигался, меняя ритмы, жесты. Казалось, он загорается изнутри и даже начинает светиться. В нем, несомненно, жил и рвался на свободу актер.

Вслед за поэтом Северяниным Евтушенко мог воскликнуть: «Я повсеградно оэкранен! Я повсесердно утвержден!» Впрочем, одни лавры ему все-таки не достались – Нобелевские.

Он вполне заслужил премию, особенно в пору расцвета – в 60-70-е годы. Но за это время и в последующее, до наших дней эту литературную награду из подлинных, без прикрас поэтов дали только Бродскому. Ну а самый последний великий лауреат-стихотворец – Пастернак (1958 год).

Чилиец Неруда был хорош, но не выдающий же?! Итальянец Монтале, Уолкотт с острова Сент-Люсия – без комментариев. Американец Дилан вообще музыкант, отметили же его как поэта. Правда, он писал тексты к своим песням. Но разве они нерукотворные?

Итак, Бродский удостоен Нобелевской премии, Евтушенко – же обошли (он номинировался лишь раз, в 1963 году). Но это не значит, что дарование первого выше, чем у второго. Может, и наоборот…

Бродский был не только талантлив, но и – бодался с властью, возражал ей. А это в глазах западных экспертов, влияющих на премию – несомненное достоинство (о, dissidens!). Евтушенко же пытался с властью поладить. Для Запада – большой минус.

Бродский, кстати, не любил Евтушенко. Как, впрочем, и Вознесенского… Евтушенко что-то нехорошее сказал про Бродского, и тот при всяком удобном случае «полоскал» коллегу и заодно его стихи. Евтушенко отвечал, но – без злобы. Написал стихотворение «Брат мой, враг мой», где были такие строки: «Мы с тобою не договорим./ Мы с тобою не договоримся…»

Обоих уж нет на этом свете. Может, на том – помирятся?

…Евтушенко был в СССР persona grata и non grata одновременно. Он разъезжал по свету, о многом говорил. Порой о том, о чем следовало молчать. И делал то, что запрещалось.

Его одергивали, грозили, наказывали. Но – не жестоко. Однако всегда прощали.

Почему Евтушенко пользовался таким расположением власти? Есть лишь мнения и слухи на этот счет. Но вряд ли стоит углубляться в подробности. Да и ответа на этот вопрос все равно нет. Уста тех, кто мог открыть тайну, сомкнуты навсегда…

Но, так или иначе, Евтушенко несколько десятилетий был в Советском Союзе символом инакомыслия. Выходил из общего строя, сбивался с парадного шага. И за свою дерзость бывал бит…

Учась в Литинституте, Евтушенко отказался критиковать роман Дудинцева «Не хлебом единым». За это его прогнали из старинной усадьбы на Тверском бульваре, где родился Герцен, а потом стали готовить «инженеров человеческих душ».

Спустя несколько лет Евтушенко опубликовал свою «Преждевременную биографию». Ничего крамольного в ней не было, но… он напечатал свое сочинение в обход советской цензуры, во Франции! За это был высмеян поэтом Михалковым в едкой сатире «Молодому дарованию», вышедшей в «Известиях». И в злобной статье «Куда ведет хлестаковщина», опубликованной в «Комсомольской правде», Евтушенко здорово досталось – от трех яростных, спущенных с цепи советской пропагандой, обличителей.

В хор осуждающий Евтушенко, влился даже голос первого космонавта планеты. «Вы писатель, поэт, говорят, талантливый, – эти слова Гагарина были помещены на страницах той же «Комсомолки». – А вы опубликовали в зарубежной прессе такое о нашей стране и о наших людях, что мне становится стыдно за вас. Неужели чувства гордости и патриотизма, без которых я не мыслю поэтического вдохновения, покинуло вас, лишь только вы пересекли границы Отечества?..»

Но Евтушенко не обиделся на Гагарина. И на журнал «Пограничник», который тоже его больно задел, не затаил зла.

В 1968-м, когда Советская армия вошла в Чехословакию, поэт написал стихотворение, в котором были такие строки: «Танки идут по Праге / в затканой крови рассвета. / Танки идут по правде, / которая не газета». И за эту пылкую искренность ему досталось…

Евтушенко защищал диссидентов – Солженицын, Синявского, того же Бродского. Да и помогал он, по слухам, своему будущему врагу…

Каким же был Евгений Александрович Евтушенко? Может, таким, как на собственном стихотворном портрете:

«Я разный –

я натруженный и праздный.

Я целе-

и нецелесообразный.

Я весь несовместимый,

неудобный,

застенчивый и наглый,

злой и добрый.

Я так люблю,

чтоб все перемежалось!

И столько всякого во мне перемешалось

от запада

и до востока,

от зависти

и до восторга!»

Взрывные, экстравагантные поступки, неожиданные заявления были частью его имиджа. Лишь к зрелым годам Евтушенко успокоился. Но началась гласность, и уже можно было говорить все, что угодно. И не только ему – всем. Потому голос Евтушенко утонул в хоре других голосов.

Шло время, а поэт был все так же неутомим. Хотя сил у него становилось все меньше, а недугов – все больше. Он улыбался реже, слабее…

Евтушенко сам себе отмеривал земной срок: «Жизнь, ты бьешь меня под вздох, / А не уложить. / До 73-х / Собираюсь жить».

Потом несколько раз менял цифры. Наконец, остановился на таком варианте: «…Я до ста (для рифмы – трех) / Собираюсь жить».

Увы, великий поэт ошибся. Хотя действовал по плану. Замыслов у него оставалось еще лет на двадцать.

Фото с сайта www.bskltd.ru