Здравствуйте, Антон Павлович!

Язык Чехова определен, как «здравствуйте», прост, как «дайте стакан чаю»…

Владимир Маяковский

Проблема концептуализации знаний старших школьников, на мой взгляд, сегодня актуальна, пожалуй, даже больше, чем всегда. Она волнует не только меня как педагога, методиста и председателя региональной предметной комиссии ЕГЭ по литературе, но и многих моих коллег-учителей. Почему знания наших учеников, даже в пределах школьной программы, нередко фрагментарные, эклектичные, несистемные и напоминают лоскутное полотно? Пожалуй, есть ряд причин. В условиях информационного бума, перегруженности сознания детей цифрового поколения знаками, переполненности медиапространства текстами разной природы оперативная память долго не удерживает информацию или же эта информация быстро вытесняется другой, более актуальной и интересной для ребенка, чем учебная. Немало способствуют этому «информационное потребительство» (Александр Асмолов) как следствие массово распространенной среди школьников практики прогугливания и бездумного скачивания информации без ее осмысления, а также информационный серфинг – скольжение по волнам смыслов без погружения. Конечно, эти тревожные симптомы характерны далеко не для всех школьников, но исключения, как известно, лишь подтверждают правило.

За последние годы сложился новый портрет ученика – «арендатора», потребителя информации, в которой он временно нуждается для достижения ближайшей прагматичной цели – написать итоговое сочинение, ВПР, сдать ОГЭ или ЕГЭ. И отношение к знаниям у многих детей сегодня не личностное, не ценностное, а скорее узкопрагматичное. Оно порождено все более утверждающимся информационным подходом к обучению, который в отличие от ценностно-смыслового нередко сводится к работе с информацией на основе простейших мыслительных операций и преимущественно эксплуатирования механической памяти.

В информационной педагогической парадигме меньше всего задействованы механизмы личностной интериоризации (Лев Выготский), вот почему любые оценочные процедуры легко выявляют поверхностный, несистемный характер результатов познания, и не только личностных и метапредметных, но даже предметных. Ведь информация, в сущности, – это чужое знание, выраженное в текстовой или иной языковой форме, готовое, личностно не освоенное и не присвоенное. А знание – это информация, наделенная личностным смыслом, встроенная в твой духовный мир, в твою ценностную систему координат.

Только в личностных смыслах чужая боль переживается как своя, и тогда чувства Татьяны Лариной, Григория Мелехова или Мцыри находят отклик в душе современного читателя, отзываются и побуждают к саморефлексии. Если же нет у ребенка личностной эмпатии и эмоционально-чувственного опыта, опыта понимания и переживания, не сформирована элементарная культура восприятия, не будет и входа в чужой текст, сочувствия герою. И учитель призван помочь школьнику открыть «образ мира, в слове явленный» (Борис Пастернак), пережить и прожить текст как личностное со-бытие, яркое и незабываемое. А для того чтобы состоялась встреча ребенка с текстом, должно случиться личное знакомство читателя XXI века с Пушкиным или Достоевским, Чеховым или Бродским. Читательский опыт и есть череда таких важных для растущего человека встреч, а значит, открытых и прожитых им, осмысленных или, возможно, переосмысленных ценностей, которые преломляются в душе как «отсветы событий, встреч и лиц» новыми оттенками смыслов.

Концепт встречи

Поделюсь своим опытом, как с этой точки зрения можно провести обобщающий урок по творчеству Антона Чехова в 10‑м классе, используя разные способы и приемы рефлексии. «Здравствуйте, Антон Павлович!» – так предложила бы я сформулировать тему урока. Звучит необычно, по меньшей мере нестандартно и уж точно не соответствует каноническим требованиям и програм­мным формулировкам вроде «Особенности художественного творчества А.П.Чехова». Хотя речь пойдет и об этом тоже! Но тема должна быть своеобразным крючком, зацепкой, катализатором познавательного интереса. Она должна будоражить и вызывать у ребят вопросы: почему «здравствуйте», хотя творчество уже изучено, почему «Антон Павлович» вместо программных фамилии и инициалов какого-то (очередного из многих!) классика, которые выпускники, не секрет, постоянно путают на экзаменах?..

Вообще в ценностной концептосфере образования, по моему убеждению, принципиально важен именно концепт встречи (наряду и вместе с другими рядоположными, такими как личность, смысл, развитие, путь и т. д.). Встречи с книгой, со словом, с классиком – как с добрым знакомым, к которому и обращаешься уважительно, как к доброму знакомому, по имени и отчеству и которому есть что по-дружески тебе сказать, есть чем с тобой поделиться… Хочется, чтобы на этом уроке ребята чуть ближе познакомились с Чеховым-человеком, простым и скромным, остроумным и ироничным, весельчаком, душой любой компании и при этом таким одиноким…

Чтобы в итоге что-то больше понять в Чехове-писателе, которому как-то особенно, пожалуй, больше, чем другим, не везло на понимание. Почему? Может, потому что нередко на уроках «легчайшая ткань» его произведений, проникнутых, по словам Юлия Айхенвальда, «тихой элегичностью», подвергается грубому «препарированию» и за теоретическими надстройками и литературоведческими штудиями мы не замечаем чеховских «нежных красок», не чувствуем «малейших трепетаний сердца». А для того чтобы замечать и чувствовать, надо быть чутким читателем, на что надеялся, думается, Антон Павлович, самый деликатный, пожалуй, писатель отечественной литературы. Хотя, надо признать, сам он не раз провоцировал это всеобщее непонимание. Вот хотя бы этим своим утверждением: «Пусть на сцене все будет так же сложно и так же вместе с тем просто, как в жизни.

Люди обедают, только обедают, а в это время слагается их счастье и разбиваются их жизни». Так просто и ясно провозглашал он, по сути, новую драматургическую философию! «Требуют, чтобы были герой, героиня сценически эффектны. Но ведь в жизни не каждую минуту стреляются, вешаются, объясняются в любви. И не каждую минуту говорят умные вещи. Они больше едят, пьют, волочатся, говорят глупости. И вот надо, чтобы это было видно на сцене». Этот принцип жизнеподобия предопределил выбор типа героя и новаторскую чеховскую поэтику. И это была без преувеличения революция в отечественной драматургии, в которой со времен создателя национального театра Александра Островского действовали классическая «одногеройность», жесткая поляризация сил, конфликт характеров и т. д. Чехову опять, уже не в первый раз (как и в отстаивании «малого» жанра рассказа в эпоху господства романа, к примеру), приходилось ломать стереотипы, оспаривать традиции, каноны, массовое мнение…

Конфликт со Временем

Кто, на ваш взгляд, главный герой пьесы «Вишневый сад»? Размышления над этим вопросом могут помочь ребятам понять принцип создания системы характеров и непростую чеховскую философию, которая не укладывается в шаблонное примитивно-категоричное «распределение» персонажей по трем группам-временам: Раневская и Гаев – дворянское прошлое, Лопахин – буржуазное настоящее, Петя и Аня – «светлое будущее» (как делают это обычно дети в сочинениях, на ОГЭ или ЕГЭ). В том-то и дело, что Епиходов для Чехова не менее значим, чем Лопахин или Раневская, а «вечный студент» и «облезлый барин» Петя Трофимов с его фразерством и заклинаниями («Человечество идет к высшей правде, и я в первых рядах», «Мы выше любви!») вызывает у автора точно не больше симпатии, чем Ермолай Лопахин, который согласно авторскому комментарию «правда, купец, но порядочный человек во всех смыслах».

Вот этот-то полифонизм чеховских пьес, предопределяющий отсутствие положительных и отрицательных персонажей и сосуществование в каждом из них, как и в героях романов Достоевского, разных, часто противоположных голосов, и не понятен современным школьникам. И не только им, кстати! В свое время актеры – современники Чехова – не знали, как играть в «Вишневом саде», а режиссеры – как ставить пьесу (судя хотя бы по известной чеховской оценке: «Одно могу сказать: сгубил мне пьесу Станиславский»!). Чего ж мы, собственно, тогда ждем от школьников с их весьма небогатым читательским, духовным, жизненным опытом? Вот почему так важна помощь учителя как более опытного читателя и мудрого собеседника, проводника в непростой чеховский мир с его иронией, подтекстами и «подводным течением».

Необходима глубинная текстовая работа, и не только на уроке, но и во внеурочное время, с выходом в широкое культурно-смысловое пространство, чтобы ребята смогли осознать, что героем пьесы является, по Чехову, не Лопахин или Раневская, а Время, причем в самом широком, философском, онтологическом смысле. И все чеховские персонажи – заложники этого вечно утекающего, ускользающего, неостановимого и неудержимого Времени (зрительный образ его можно представить, обратившись к тематически близкой картине «Постоянство памяти», на которой Сальвадор Дали воссоздает «текучие» часы, как говорят, по аналогии с плавящимся сыром). Не только бывшие владельцы вишневого сада, но и его новый хозяин Лопахин, не один Епиходов – «двадцать два несчастья», но и охваченные радужными надеждами Петя и Аня – все они, по Чехову, в сущности, недотепы. И каждый из них по-своему переживает внутренний психологический конфликт – конфликт со Временем, развивающийся параллельно внешнему, бытовому, связанному с продажей и покупкой вишневого сада.

Символичны в этом отношении слова старого, больного, забытого всеми Фирса: «Эх ты, недотепа! А жизнь-то прошла, словно и не жил…» – слова, в которых выражено и чеховское мироощущение. Судите сами, в дневниках писателя читаем: «Длинные, глупые разговоры, гости, просители, рублевые, двух- и трехрублевые подачки, траты на извозчиков ради больных, не дающих мне ни гроша, – одним словом, такой кавардак, что хоть из дому беги. Берут у меня взаймы и не отдают, книги тащат, временем моим не дорожат. Не хватает только несчастной любви…» Воистину прав Вячеслав Пьецух: «Настоящая литература делается не из стремления к общественному благу, а из себя…»

Расширять поле диалога

Как же приблизить школьников к концептуальному пониманию конфликта пьесы «Вишневый сад», ее героев и, шире, самой природы чеховского мышления, полифоничного в своей основе, часто парадоксального? Практика убеждает, что методически целесообразно для этого расширить поле диалога и интерпретации за счет введения в него произведений других видов искусства (тем более что в действующей модели ЕГЭ предлагается сочинение с ориентацией на диалог искусств). В частности, можно обсудить с ребятами известный памятник скульптора Леонтия Усова, который поставлен писателю в Томске, на набережной реки Томь, в 2004 году.

Этот памятник, созданный на средства горожан, всегда вызывает бурные споры. Почему? Какой образ Антона Павловича он воссоздает? Непривычно ироничный, в чем-то даже карикатурный образ простого человека, угловатого, с узенькими плечиками и треугольной фигурой, с непропорционально большими ногами, босиком (обувь якобы потеряна в непролазной томской грязи), в нелепой шляпе, перекошенных очках и с зонтом, который он держит тоже непривычно – по горизонтали – за спиной. Ничего монументального и помпезного. Недотепа! Даже просто элементарного уважения по отношению к классику русской литературы как-то не чувствуется…

Многое объяснит ребятам – реалистично и в то же время весело, по-чеховски – ироничная надпись на памятнике: «Антон Павлович в Томске глазами пьяного мужика, лежащего в канаве и не читавшего «Каштанку». А еще, по легенде, томичи «отомстили» писателю, следовавшему на остров Сахалин, за весьма нелестный отзыв об их городе (кстати, как и о Тюмени, других сибирских городах!). В связи с этим стоит сравнить эти первоначальные впечатления писателя с его поздним отзывом о Сибири и ее людях: «Боже мой, как богата Россия хорошими людьми. Если бы не холод, отнимающий у Сибири лето, и если бы не чиновники, развращающие крестьян и ссыльных, то Сибирь была бы богатейшей и счастливейшей землей». Возможно, это вызовет у ребят желание почитать очерки «Из Сибири», познакомиться с Чеховым-публицистом…

А по контрасту с карикатурным памятником в Томске можно предложить учащимся другой, более классический скульптурный портрет Антона Павловича, который создал Георгий Иванович Мотовилов. Над чем размышляет доктор Чехов, заботой которого всегда было, конечно, исцеление не только тела, но и души, врачевание социальное? Может, как Николай Гоголь, взирающий на своих Чичиковых, Коробочек и Плюшкиных (я имею в виду знаменитый памятник скульптора Николая Андреевича Андреева на Никитском бульваре), думает: «И до какой ничтожности, мелочности, гадости мог снизойти человек?» Или, мысленно обращаясь к бедному дяде Ване, мечтает: «Мы отдохнем! Мы услышим ангелов, мы увидим все небо в алмазах, мы увидим, как все зло земное, все наши страдания потонут в милосердии, которое наполнит собою весь мир, и наша жизнь станет тихою, нежною, сладкою, как ласка. Я верую, верую» (предлагаю обсудить вариант интерпретации этих слов, звучащих надрывно-безнадежно в финале спектакля «Дядя Ваня» Театра имени Евгения Вахтангова). Кто знает…

Главное, чтобы диалог искусств рождал на уроке атмосферу думания, полифонию суждений, создавал образ живого и разного Антона Павловича. А продолжить разговор можно во внеурочное время, в киноклубе, например, посмотрев и обсудив автобиографический фильм «Сюжет для небольшого рассказа» (1969 год), прекрасные экранизации чеховских произведений («Дама с собачкой», «Попрыгунья», «Человек в футляре» и др.).

«Жизнь идет и идет, а куда – неизвестно…»

Однажды Ольга Книппер спросила писателя: «Что такое жизнь?» Как вы думаете, с чем сравнил жизнь Антон Павлович? Этот вопрос можно адресовать и ученикам. По опыту знаю, обычно они называют поле, степь, дорогу, сад и другие символические образы чеховской поэтики, весьма убедительно при этом, что ценно, доказывая свою позицию. Тем неожиданнее будет для них ответ Антона Павловича: «Это то же самое, что спросить, что такое морковка. Морковка и есть морковка. И более ничего не известно». Согласитесь, парадоксальный чеховский вариант, как и многочисленные веселые и полные самоиронии псевдонимы писателя, меткие афористические высказывания («Мужчина состоит из мужа и чина», «Медицина – моя законная жена, а любовница – литература» и др.), – прекрасный ресурс для развития креативного мышления школьников, формирования языкового вкуса и чувства слова.

Рефлексивную «работу понимания» (Владимир Зинченко), направленную на целостное восприятие чеховской пьесы «Вишневый сад» и концептуализацию знаний учеников, целесообразно организовать по вопросам, возвращающим к тексту: «Какой фразой, символической во многом, начинается пьеса?» («Пришел поезд, слава богу. Который час?»); «Кто ее произносит? Кто может так ценить время?» (Ермолай Лопахин, предприниматель, который усвоил: время – деньги); «А почему у него нет часов? Важная чеховская деталь!» (На уровне чеховского подтекста зритель должен понять, что Лопахину свойственно постоянное и острое внутреннее ощущение времени.) И в доказательство ребята вспомнят лопахинское: «Мы нос друг перед другом дерем, а жизнь знай себе идет».

Удивительно, как эта реплика героя перекликается с дневниковой записью самого Антона Павловича: «Жизнь идет и идет, а куда – неизвестно…» Убеждена, что чтение дневников писателя (а это может стать основой исследовательской работы или проекта) откроет ребятам много нового о Чехове-человеке, у которого, в частности, были свои особые отношения со Временем (не случайно именно мотив погони за временем, неостановимым и неудержимым, организует сюжет и создает кольцевую композицию «Вишневого сада»). Знаете, как, например, писатель объяснял странное, никому не понятное решение поехать на остров-тюрьму Сахалин? «Я в самом деле еду на Сахалин, но не ради одних только арестантов, а так, вообще, хочется вычеркнуть из жизни год или полтора».

Получилось в итоге 4 долгих месяца в дороге («Я не ехал, я полоскался в грязи», – читаем в его дневниковых записях) и 3 месяца на острове, где он провел перепись населения, знакомясь с историями и жизнью 10000 ссыльных, перекочевавших потом в книгу «Остров Сахалин» и многие чеховские рассказы. Но главное – ему удалось привлечь внимание общественности к проблемам каторжан и ссыльных и добиться реального улучшения условий их содержания. Это ли не гражданский подвиг, простой и человечный, как и все у Антона Павловича? Без осознания значения этой поездки, обострившей болезнь писателя и ускорившей его уход, невозможно понимание – глубинное, концептуальное – «Вишневого сада», «Палаты №6» и других поздних произведений, проникнутых новым мироощущением («У меня все просахалинено»). Именно после Сахалина в литературном гардеробе Чехова, по его выражению, появился «строгий арестантский халат». И та особенная чеховская грусть, неизбывная, щемящая, вытягивающая душу.

О чем она, эта чеховская грусть? Как бы вы определили главные темы творчества писателя? Поиск ответов на эти вопросы поможет ученикам подняться от поверхностных, часто примитивно-бытовых представлений на более высокий, концептуальный уровень понимания чеховской концепции мира и человека. С этой целью учитель может предложить ребятам посмотреть другую известную чеховскую пьесу – «Три сестры», сквозным лейтмотивом в которой звучит с разными интонациями – от радужно-счастливой и утвердительной до безысходно-драматичной – «В Москву, в Москву». Читатели, зрители недоумевали: «Почему они не едут? Купите им билеты! Что, паровоз сломался?» В прекрасной постановке этой пьесы в знаменитой «Табакерке» паровоз, стоящий на сцене в течение всего действия и являющийся главной декорацией, символизирует иллюзорность и недостижимость прекрасной мечты трех сестер.

Чеховскую трагедию неизменности подчеркивает и постоянное обращение актеров к большим круглым металлическим часам, которые висят над сценой и показывают каждый раз одно и то же время. И бунт доктора Чебутыкина, который в отчаянии крушит часовой механизм, – это бунт против беспощадного Времени, перед которым человек, увы, бессилен. Металлический диск часов с грохотом падает, часовые пружины и детали разлетаются во все стороны, символизируя крушение надежд трех сестер на судьбоносные перемены и другую, новую, счастливую жизнь. Так, благодаря театральной образности, выразительным зрительным и звуковым деталям, новому ракурсу осмысления и интерпретации художественного материала ребята лучше поймут то, что исследователи называют чеховским «подводным течением», помогающим писателю изобразить не драму в жизни, а драму жизни. И главные чеховские темы просты и вечны – «Пропала жизнь», «Человек износился», «Поэзия, потонувшая в прозе бытия»…

Рецепты доктора Чехова

Как не допустить эту драму жизни? Обнаруживая болезнь, доктор Чехов точно ставит диагноз и побуждает нас задуматься о способах и средствах лечения. Каковы рецепты доктора Чехова? Это может стать содержанием индивидуального или группового опережающего задания, исследовательским или творческим проектом, работа над которыми расширит круг чтения детей, позволит поразмышлять над добрыми советами Антона Павловича: «Бди, копти и не траться на суету», «Не успокаивайтесь, не давайте усыплять себя!», «Надо себя дрессировать», «Нужно по капле выдавливать из себя раба» и др.

В этом контексте учащиеся могут ознакомиться и с чеховской «программой», как стать воспитанным человеком, она изложена в письме к брату Николаю, написанном в марте 1886 года. Интересно будет, думаю, обсудить, к примеру, почему, по Чехову, воспитанные люди «сострадательны не к одним только нищим и кошкам», «не унижают себя, чтобы вызвать в другом сочувствие», «если они имеют в себе талант, то уважают его» и «жертвуют для него покоем, женщинами, вином, суетой». И тогда учащимся проще будет представить, какая нужна была огромная внутренняя душевная работа, чтобы вышло то, что вышло из обыкновенного мальчика, родившегося в сквалыжном, выморочном городе Таганроге, на Полицейской улице, мальчика, которого секли за корку хлеба, скормленную собаке, которого заставляли петь на клиросе и торговать в лавке колониальных товаров, который по два года сидел в 3‑м и 5‑м классах, был воспитан на чинопочитании и любил обедать у богатых родственников.

«В детстве у меня не было детства», – говорил Антон Павлович. Отсюда и вечное чеховское стремление к свободе, которое прорастало в душной мещанско-обывательской таганрогской среде, и чеховский талант чувствовать чужую боль, и готовность всегда и всем прийти на помощь, и осознание, что «человеку нужно не три аршина земли, не усадьба, а весь земной шар, вся природа, где на просторе он смог бы проявить все свойства и особенности своего свободного духа!» (так звучал полемичный ответ Чехова Льву Толстому на его рассказ «Много ли человеку земли нужно?», в котором одержимый стяжательством Пахом заканчивает жизнь в могиле в три аршина земли).

Кто-то скажет, что писатель любил хорошую еду и одежду, красивых женщин, удобные рессорные экипажи. Да, но не как волокита, щеголь, гуляка, привереда, гурман, а как культурный человек, который уважает жизнь и все прекрасное в ней в любых его проявлениях. Что вполне соответствовало, кстати, провозглашенному им принципу «В человеке должно быть все прекрасно: и лицо, и одежда, и душа, и мысли», которому он всю жизнь пытался следовать. Не только «денно и нощно» лечил – один уездный доктор на 25 деревень, в том числе рискуя жизнью, например, во время свирепствовавшей летом 1892 года холеры, но и строил на собственные средства библиотеки и школы: три в Подмосковье и одну в Крыму, проложил шоссейную дорогу в Мелихово, собирал и отправлял книги в таганрогскую библиотеку и для сахалинских школ, поддерживал начинающих литераторов, собирал средства для голодающих. А еще разбивал и выращивал сады, украшая землю (помните: «Вся Россия – наш сад»?).

«Нужно дело делать», – любил повторять Антон Павлович. Этот жизненный принцип лежит в основе чеховской концепции человека, и в подтверждение ученики найдут в пьесе, например, слова того же Ермолая Лопахина: «Когда я тружусь, мне кажется, что я тоже знаю, зачем я живу». Человек, по Чехову, – духовный скиталец, мучительно переживающий противоречия бытия, духовный разлад с собой и миром («О, скорее бы все это прошло, скорее бы изменилась как-нибудь наша нескладная, несчастливая жизнь», – говорит Лопахин), и потому у него обязательно должен быть дом – пристанище души.

Антон Павлович умел не только мечтать, вечная мечта о доме не раз воплощалась им, будь то построенная по возвращении с острова Сахалин усадьба в Мелихове или воздушно-легкая Белая дача в Ялте, куда можно совершить с ребятами заочные экскурсии на уроке или во внеурочное время. «Если б я не был писателем, я стал бы садовником» – об этом таланте многогранного Чехова, созидателя красоты и гармонии, могут быть проекты ребят, рассказывающие, как в Мелихове Антон Павлович посадил 60 вишен, 80 яблонь и 100 кустов сирени, а еще пышные кусты роз и жасмин, берлинские тополя, березы и ели. «Сажать, строить, создавать, выращивать – это была стихия Антона Павловича», – вспоминала его сестра Мария Павловна. И тогда, возможно, ученики лучше поймут чувства бывших хозяев «Вишневого сада» и чеховскую боль: расстаться с домом – это значит разбить свою душу, что неоднократно переживал и сам писатель. «Милый, наивный, старый» дом Чехов всегда изображает как гнездо человеческой души. В пьесе «Вишневый сад» оно разоренное…

Что же советует доктор Чехов нам, вечно мечущимся в погоне за неостановимым временем, уставшим от громких фраз и пламенных призывов? В финале урока могут прозвучать еще некоторые чеховские высказывания-убеждения, например: «Делай свое дело, неси свой крест и веруй», «Я хочу, чтоб наши жены, дети, друзья, ученики любили в нас не имя, не фирму и не ярлык, а обыкновенных людей», «Пока молоды, сильны, бодры, не уставайте делать добро!.. Делайте добро!» и др. Можно предложить ребятам задание атрибутировать слова, героя, произведение, выразить свою позицию, аргументировав ее, или написать домашнее сочинение-рассуждение.

Послесловие

А завершить эту встречу с Антоном Павловичем (с надеждой на новые!) можно работой с цитатой Юлия Айхенвальда, в которую вплетены реминисценции из чеховских рассказов: «Были и есть люди с великими молоточками слова – Чехов принадлежит к их благородному сонму; из-за них человечество не засыпает окончательно, убаюканное шумом тусклых дней, довольное своим крыжовником. Но многие, очень многие сидят в своих футлярах, и никакое слово не пробудит их от вялой дремоты». Таким вот человеком с молоточком и был Антон Павлович. И пусть стучит в наши двери, в сердца детей наших своим совестным молоточком доктор Чехов. Пусть почаще, беря книгу, как доброму знакомому, говорим мы: «Павлович».

Елена ВОЛОДИНА, доцент кафедры социально-гуманитарных дисциплин Тюменского областного государственного института развития регионального образования, кандидат филологических наук, победитель Всероссийского конкурса «Учитель года»-2008, председатель Ассоциации творческих педагогов Тюменской области