«У меня экзамен в университете забвения». Нобелевская премия заново открыла поэзию Тумаса Транстрёмера

В этом году многие любящие поэзию открыли для себя имя шведского мастера с труднопроизносимой фамилией – Тумаса Транстрёмера, получившего Нобелевскую премию по литературе. По опросу сайта премии, до этого слышали о поэте и тем более читали о нем всего 14% читающей англоязычной публики. Основная причина (помимо той, что поэзией сейчас вообще интересуются значительно меньше, чем раньше) в том, что Транстрёмер считается представителем поэтического авангарда, проще говоря, пишет без рифм да еще с головокружительным метафоризмом. Тем не менее его книги переведены более чем на 60 языков мира, и для части культурной элиты он олицетворяет Швецию следом за Сведенборгом, Стриндбергом и Бергманом.

Немного о самом поэте. Тумас Йоста Транстрёмер родился в Стокгольме 15 апреля 1931 года. Сын школьной учительницы и журналиста. Окончил Стокгольмский университет, где изучал историю литературы, историю религии и психологию, имеет ученую степень бакалавра искусств. Однако стал врачом-психологом, работал сначала в тюрьме для несовершеннолетних, позже – с людьми, получившими тяжкие увечья на рабочих местах. Интересно, что Транстрёмер также профессиональный пианист. После тяжелого инсульта в начале 1990-х, из-за которого у него отнялась правая часть тела, пропали речь и способность владеть пером, научился писать левой рукой и даже стал исполнять музыку для «левой руки» на фортепиано. Сочинять начал в 13 лет. Удивительно, но он продолжал писать и после инсульта – последняя его книжка вышла в 2004 году. Транстрёмер – автор 12 сборников стихов и автобиографической прозы, лауреат всех возможных европейских поэтических премий: от премии Бельмана (1966 год) до премии Петрарки (1981 год).Мою радость от известия о Нобелевке этого года по литературе можно сравнить с тщеславием золотоискателя, который нашел самородок, долго любовался им в одиночестве и вот наконец показал людям: в родной для меня Чувашии имя шведского поэта хорошо известно местной читающей интеллигенции еще с середины 1990-х годов. Ввел его в культурный российский контекст выдающийся русско-чувашский поэт отнюдь не местного масштаба Геннадий Айги. Тоже авангардист и тоже включенный в шорт-листы Нобелевской премии, но так и не доживший до ее вручения, он активно пропагандировал поразившую его поэзию Транстрёмера и призывал потенциальных переводчиков учить шведский.Мне повезло и в том, что подруга подарила мне редкую книгу избранных стихотворений Транстрёмера из 10 его сборников в русских переводах свободным стихом Александры Афиногеновой и Алексея Прокопьева. Тогда я и выяснила, что автор этих стихов обладает исключительной силой вводить в транс, иное состояние, в котором видится суть вещей. Уже в его первой книге «17 стихотворений» есть строчка, которая преследует меня уже давно:«Пробуждение – прыжок с парашютом из сна».(«Preludium»)Попробуйте закрыть глаза и представить себе этот гипнотический образ. Одно время мне казалось, что я могу снять целый фильм, отталкиваясь от этого образа.Мотив сна – и как состояния невключенности в то, что другие называют «жизнь», и как царства вечности, оно же смерти, и пробуждения (от чего? куда?), как граница миров у Транстрёмера – особенно впечатляющ. В его стихах слышится уверенная врачебная интонация, и все-таки пугает, как просто шведскому Вергилию (только у него свои, очень специфические «круги») удается перевести нас за эту границу.ЗвонИ певчий дрозд спел свою песнь над костями умерших. Мы стояли под деревом, чувствуя, как время уходит сквозь пальцы. Школьный двор переходит в церковный: в кладбище – так две реки сливаются в море.Послушный рычаг дельтаплана поднимал ввысь колокольный звон,Оставлявший по себе властную тишину на земле,И дерева спокойные шаги, и дерева спокойные шаги.Этот дрозд Транстрёмера удивительно перекликается с птицей из последнего стихотворения в цикле «Письма римскому другу» Иосифа Бродского (кстати, тот любил поэзию шведа и посвятил ему два стихотворения). У Бродского упоминание единственного живого существа в картине оставленного человеком мира тоже вызывает дрожь, но совсем другую. Сравните:Зелень лавра, доходящая до дрожи.Дверь распахнутая, пыльное оконце.Стул покинутый, оставленное ложе.Ткань, впитавшая полуденное солнце.Понт шумит за черной изгородью пиний.Чье-то судно с ветром борется у мыса.На рассохшейся скамейке – Старший Плиний.Дрозд щебечет в шевелюре кипариса.У Бродского этот контраст живого и неживого несет облегчение страдания, слезы катарсиса, интонация Транстрёмера вызывает другой холодок – от его трезвого знания, что эти два мира настолько едины и нет смысла и дальше закрывать на это глаза. Мир в этом стихотворении двуплановый, точнее надплановый, в своем мгновении вечности напоминает о похожем феномене времени, которое поражает в «Шуме и ярости» Фолкнера, когда все герои будто сосуществуют одновременно в прошлом, настоящем и будущем.Вообще поэзия Транстрёмера настолько многослойна, полна тайны и визуально точна, что часто вызывает ассоциации с образами кинематографических исследователей мгновений вечности – Ингмара Бергмана и Андрея Тарковского. Помните минуты парения Хари и Кельвина под музыку Баха в «Солярисе»? Это очень схоже с тем, как описывает Транстрёмер свои ощущения от картины Вермеера «Девушка, читающая у окна»:Спокойное дыхание… Неизвестная синяя ткань, пришпиленнаяК спинке стульев.Золотые клепки с невиданной скоростью влетели в комнатуИ резко застыли,Словно они никогда ничем иным не были, как самой неподвижностью.В ушах шумит от глубины или высоты.Это давление с той стороны стены.Оно подвешивает в воздухе каждый фактИ сообщает кисти устойчивость.(«Вермеер»)Закончу моим любимым стихотворением Тумаса Транстрёмера, открывающего миру подсознание современного человека даже в своем нынешнем состоянии, когда он не говорит и не пишет. Есть вещи, которые не надо объяснять, потому что слова не объяснят их, – и это свидетельство настоящей поэзии.МадригалЯ получил в наследство темный лес, куда редко хожу. Но наступит день,Когда живые и мертвые поменяются местами. И тогда лес придетВ движение. У нас есть надежда. Тяжелейшие преступления остаютсяНераскрытыми, несмотря на старания множества полицейских. ТочноТак же в нашей жизни существует великая нераскрытая любовь.Я получил в наследство темный лес, но сегодня иду в другой – в светлый.Все живое, что умеет петь, – змеится, виляет, ползает! Весна – и воздухНевероятно насыщен. У меня экзамен в университете забвения, и теперьЯ – с пустыми руками, как рубашка на бельевой веревке.P.S.  О том, какие смыслы теряются и приобретаются при переводе поэзии Транстрёмера на русский язык, читайте на нашем сайте www.ug.ru.