Призрак Мотылькова

У Наташи Алексютиной – солнечный дар. В ее слове – экспрессия, легкость и доброта. В Литературном институте Наташа училась у известного русского писателя Николая Евдокимова. Старый мастер, фронтовик, требовательный педагог, он внимательно “слушал молодость”. Отмечал студентку Алексютину за искренность, честность…
Повесть “Призрак Мотылькова” написана специально для читателей “УГ”. Вас ждет увлекательный “сериал” – из номера в номер будет открываться не только мир героев, но и мир молодой писательницы. Надеюсь, что читатели не будут жалеть о времени, которое провели вместе с героями этой доброй и светлой повести.
Лидия СЫЧЕВА, член Союза писателей России

День приносил Софье Ивановне одни неприятности. Во-первых, что-то случилось со звонком. Когда она нажала черную кнопку, он странно всхлипнул, потом жалобно тренькнул и вовсе замолк. Пришлось посылать вечно торчащую у гардероба пятиклассницу Гальку Дубинину по классам. Та с радостным воем понеслась по лестнице, и Софья Ивановна с замершим сердцем подумала о взбучке от директора. Однако обошлось. Зато Галька Дубинина снесла по пути стенгазету 6-го “Б”, за что и была поколочена хулиганом Ширкиным. Красная, с опухшими от слез веками приковыляла она к Софье Ивановне и, причитая по-старушечьи, поклялась мстить Ширкину до последней капли крови. Софья Ивановна дала Гальке яблоко и погладила по голове.
Второй неприятностью стала перебранка с одной из дотошных мамаш. В обязанности дежурной по школе, а значит, Софьи Ивановны, входило открывать и закрывать отдельный гардероб для малышей. А уж как они там раздеваются или одеваются – не ее забота. Конечно, когда слышался пронзительный визг какой-нибудь первоклашки, Софья Ивановна спешила на помощь: всегда кто-то рад стянуть шарфиком девчоночьи косички, но следить за состоянием их одежды – увольте.
Мамаша оказалась недовольна оторванной вешалкой. Она долго трясла перед Софьей Ивановной ярко-красной курткой, задевая при этом по лицу собственного сына, и недоумевала, почему дежурная не помогает детям одеваться.
– Потому что они уже большие, – отвечала Софья Ивановна.
Мамаша доказывала, что высокий рост – не признак зрелости и что малышам так же нужен гардеробщик, как и старшеклассникам.
– Не я составляю штатное расписание, – вздыхала Софья Ивановна.
Дотошная мамаша твердила, что поедет в районное управление образования и во всем разберется сама. Софья Ивановна согласно кивала.
После этого инцидента она выпила валерьянки и стала ждать электрика, которого вызвали, чтобы починить звонок. Однако не замедлила появиться третья неприятность в виде тренера по волейболу.
С пунцовыми от весеннего ветра щеками, с лоснящейся лысиной, благоухающий жуткой смесью одеколона и табака, он заявил, что два дня назад вечером сдал Софье Ивановне ключ не от спортзала, а от собственной квартиры.
– И что же делать? – растерялась Софья Ивановна. – Физрук не говорил, что ключ не подходит.
Тренер по волейболу сощурил и без того узкие глазки и вдруг раскатисто расхохотался.
Софья Ивановна оторопела.
– Замки оказались одинаковыми! – пробасил он и бодрым шагом двинулся по коридору.
Софья Ивановна выпила еще валерьянки.
Наконец, когда погас свет на втором и третьем этажах, а завуч Зинаида Григорьевна, пожилая и прихрамывающая, проковыляла к выходу, пожелав спокойного дежурства, Софья Ивановна вздохнула свободно. Неприятности закончились. Ночь пройдет, и можно отдыхать два дня, не беспокоясь о неисправных звонках, об оторванной табличке “гардероб” и о бездельниках из 10-го “А”, которые во дворе (она видела) демонстративно сожгли шпаргалки по алгебре, показывая на костер глядящему из окна математику, а сами, отвернувшись, смеялись, скручивая новые листы в тонкие папироски. Впрочем, она с детства блуждала в формулах и уравнениях, как в лабиринтах, поэтому докладывать о бездельниках из 10-го “А” не собиралась. Время расставит все по местам.
Софья Ивановна любила эту сумеречную вечернюю тишину. За окном в ее каморке – фиолетовые блики. Не видна серая грязь весенних дорог, только легкая синева нерастаявшего снега да желтые глаза дома напротив. На маленьких кухнях – ужин. Чья-то кошка сидит на подоконнике. “Вот опять окно, где опять не спят…”
Как давно это было. Она, в платьице из голубого крепдешина, косы уложены в корону, губы строго поджаты, но под ресницами нет-нет да и мелькнет девчоночья улыбка. Двадцать с небольшим. Школа в крохотном городке (это теперь он разросся до нескольких десятков тысяч жителей, а тогда был большим селом), сияющая солнцем весна и 7-й “Б” в количестве тридцати одного человека. Именно 7-й “Б”, словно таких же смешливых, непоседливых, упрямых и несносных ребят в других классах не было. Олечка Лебедкина с белой челкой на глазах, никогда не уступающая в спорах, читающая взахлеб Есенина и плачущая из-за двоек. Дима Соколов, несусветный шалопай, чуть не сбивший ее около универмага на велосипеде. Сам упал, поцарапал коленку, но виду, что больно, не подал. Путая Горького с Пришвиным, выдерживал хохот всего класса с видом легендарной личности. И Мотыльков…
При воспоминании о нем Софья Ивановна поежилась. Будто обдало ее тотчас холодом колючих мотыльковских глаз. Угрюмый мальчишка с коротко стриженными темными волосами. Самого маленького роста в классе, в вечно пузырящихся на коленях штанах. Это он сорвал ей первое сочинение, приклеив классный журнал к столу. Он засунул в шкаф с методической литературой лязгающий челюстями череп (ее потом отпаивали сорок минут). Его работу по литературе она захлопнула дома с такой силой, что полетела, звеня, на пол хрупкая хрустальная статуэтка. Там он писал: “Вапрос “Как я провел школьные каникулы?” считаю не каректным. Скем – могу сказать. С девушкой. Где – тоже. Дома. Но к а к – извините”.
Отдышалась она, лишь оставив его на второй год. “Мотылек, – кричали те, кто сумел перейти в 9-й, – не упорхни в начальную школу”. Он угрюмо отмалчивался и с Софьей Ивановной не здоровался. Потом она ушла в декрет, а вернувшись, узнала, что Мотыльков отчислен из школы за неудовлетворительное поведение.
Как же его звали, неожиданно спросила себя Софья Ивановна, и не смогла ответить. То ли Гена, то ли Слава… А может, и Павел…
Она пожала плечами, накинула на себя связанный в свободное пенсионерское время жилет и отправилась проверять, все ли классы закрыты. Гулкие школьные коридоры, казалось, хранили еще память о разноголосом хаосе перемен. В одном месте Софье Ивановне почудился даже чей-то хрипловатый смешок. Она улыбнулась, подумав, что Ширкин и ночью не может оставить в покое школу.
Проходя мимо кабинета русского языка и литературы, Софья Ивановна тронула старую, отполированную сотнями ладоней ручку двери. Когда-то здесь была ее станция. Приезжали и уезжали юные пассажиры, мимоходом касаясь чеховских фраков, вдыхая аромат гоголевских малороссийских баек, дивясь толстовской обстоятельности, а она все оставалась между прошлым и настоящим.
Софья Ивановна вздохнула и… почувствовала, как дверь медленно отворяется. Где-то рядом опять раздался хрипловатый смешок, и бывшей учительнице стало зябко. Начиная дрожать, она все же заглянула в темный кабинет.
За первой партой среднего ряда сидела фигура. Полупрозрачная, слегка фосфоресцирующая, бросающаяся в глаза какой-то напряженной прямотой. Даже без очков Софья Ивановна смогла узнать эту коротко стриженную голову.
– Не может быть! – прошептала она, сразу вспомнив имя – Сеня! Сеня Мотыльков! – и захлопнула дверь.
Добежав до своей каморки, Софья Ивановна рухнула на диван. Сердце дрожало. Ноги тряслись.
Софья Ивановна опять выпила валерьянки, заперла дверь и немного успокоилась. Что за чушь, подумала она, с чего вдруг такие галлюцинации? Проверялась ведь у невропатолога, все нормально, и кардиограмма в порядке… Снова эта литераторша забыла закрыть кабинет, придется нажаловаться на нее. И ключ не сдала!
Софья Ивановна глянула на всякий случай в ящик для ключей. Нет, от кабинета N 33 не было.
Как же я ее прокараулила? – удивилась Софья Ивановна, наверное, из-за этой лысой волейбольной улитки, навязалось же наваждение на мою голову! То мячи у него пропадают, то ключи совпадают. Лысина – признак коварства… Но что же делать?
Задав себе такой вопрос, Софья Ивановна задумалась. В собственной психической неуравновешенности она признаться не могла, потому что ничего подобного с ней никогда не случалось. Наркотики Софья Ивановна не употребляла, водку не пила. Валерьанка? Но в аптеке заверяют, что в таблетках сплошная трава и ничего больше. Может, лгут? Впрочем, как бы там ни было, она чувствовала, что это – не сон и не бред, что в кабинете N 33 сидел самый настоящий призрачный Мотыльков и она, как дежурная по школе, как бывший педагог, как атеистка, наконец, должна разобраться в ситуации. А значит, должна встать и подняться на второй этаж в класс русского языка и литературы.
Что там в фильмах против призраков рекомендуют? – силилась вспомнить Софья Ивановна. – В мультиках, которые смотрит внучка, показывают какие-то бластеры. Но что за глупость, где я достану эти штучки? И Бог мой, бедный Мотыльков, куда ему до тех диснеевских страшилищ?
Софья Ивановна даже усмехнулась, представив охоту на тщедушного бывшего ученика. Совсем не поправился и не вырос, посетовала она и тут же одернула себя: “Думать о призраке, как о живом человеке. Тьфу!”
Стрелка настенных часов, затрясясь, прыгнула на час ночи, а Софья Ивановна, не взирая на пережитое волнение, сладко зевнула. Рука ее потянулась было к телефону, но тут же вернулась обратно. Так поздно беспокоить сына она не хотела.
Закрыть школу да уйти домой, подумала Софья Ивановна, а рано утром прибежать и досидеть до смены. Это лучше, чем дрожать всю ночь от страха.
Она быстро заперла ящик с ключами, надела плащ и вышла из каморки. Однако на лавочке возле входной двери заметила знакомую фигуру. Та болтала ногами в ожидании ее.
Софья Ивановна ахнула. Стриженая голова тотчас повернулась к ней. Призрачный Мотыльков мало чем отличался от того, настоящего, только выражение глаз у него изменилось. Оно стало запуганным и жалким. Именно это придало Софье Ивановне силы. Она схватилась за стоящую рядом швабру и строго спросила:
– Сеня Мотыльков, это ты?
Стриженая голова кивнула.
– А кто тебе разрешил бродить по ночной школе? Что тебе здесь надо? Милицию вызвать?
Фигура испуганно соскочила со скамейки и метнулась под лестницу. Там она скрючилась в три погибели и уставилась на Софью Ивановну жалобным взглядом.
Софья Ивановна опустилась на стул гардеробщицы.
– Сеня, Сеня, и в призраках тебе покоя нет. Все люди, как люди, ты же по школам летаешь. Недоучился, что ли? Зачем ты здесь? Видишь, детям тут уютно, ремонт тем летом делали, свой сад во дворе вырастили. Что ты пугать-то надумал? Ладно, взрослые переживут, а если малыши тебя увидят? Ты о них подумал?
Осознавая, что начинает нести чушь, Софья Ивановна тем не менее не могла остановиться.
– Что за мода такая пошла на всякую сверхъестественность, как будто настоящего мало?! Саму жизнь разучились воспринимать, как чудо, я не говорю уж о неспособности любить друг друга. Впору перечитывать Чехова, пока до полного опошления не дошло…
Софья Ивановна умолкла, заметив как фигура производит неясные движения. Прищурясь, рассмотрела их и сдавленно кашлянула. Призрак вытирал слезы. Вернее, сочилось что-то жемчужное из его глаз, оставляя на бледном лице сверкающие полоски. Потом фигура медленно выпрямилась, голова ее упала на грудь и так, печальная, поплыла она в густой полумрак коридора.
Софья Ивановна без сил свалилась на диван. Закрыла глаза, и последней ее мыслью стало: “Надо снова сходить к невропатологу. А еще лучше, к психиатру. Пусть делают полное обследование”.
Ни в какую поликлинику Софья Ивановна, конечно, не пошла. За суетой выходных дней история с призраком подзабылась. Единственное, что она предприняла для внутреннего успокоения, это поход к бывшей коллеге, биологичке Анечке Громовой.
Анечка, выйдя на пенсию, жила с двумя своими пудельками, летним сбором грибов и ягод, их продажей и редкими поездками к дочери в Саратов. Софье Ивановне она обрадовалась. Тут же выставила на стол блины с малиновым вареньем и ванильные бублики. Они долго жаловались друг другу на мизерную пенсию, на равнодушие правительства, на курящую молодежь, на плохое медицинское обслуживание. Прихлебывали чай, гладили пудельков и иногда замолкали в поисках новой темы. В такие минуты Софья Ивановна думала о том, как быстро пролетели годы. Анечка, сейчас располневшая и до сих пор красящая морковной помадой губы, когда-то была стремительной, как ветер. Ходила в походы с ребятами, создавала Красную книгу края, выбивала экскурсии в заповедник и бегала к Софье Ивановне, тогдашней Соне Кисленко, за советом, как обратить на себя внимание Гошки (физрука Георгия Александровича).
Окунувшись в воспоминания, они немного посмеялись. Обсудили бывших учеников, и тут Софья Ивановна как бы невзначай спросила, известна ли Анечке судьба Сени Мотылькова. Анечка отрицательно покачала головой. Потом предположила:
– Скорее всего сидит в тюрьме. Такой был вредный парень, не приведи Господь. Один раз в походе поймал несколько бабочек и на ветку наколол. “Летающий шашлык”, – говорит. Чуть не убила его тогда. С девчонками дрался. Они его на две головы выше, толкнут, упадет и все равно лезет. Комплексом маленького человека страдал, должно быть.
Анечка аппетитно хрустнула бубликом.
– Ань, я вот вспоминаю и отчего-то тревожно на душе, – задумчиво сказала Софья Ивановна. – Сами такие молодые были. Охота, что ли, мне была тогда копаться в 7 “Б”. Того же Мотылькова огрела как-то раз журналом по голове. Идет диктант, а он “бу-бу-бу” да “бу-бу-бу”. Надоел ужасно. Хотела выгнать, да директор тогда запретил это. Пришлось треснуть. Класс захохотал. Продолжаю, и снова “бу-бу-бу”. На него посмотрю – тишина. А потом Лебедкина сказала, что это Соколов болтал. А Сеня красный сидел и злой, но паразита не выдал.
– Теперь, конечно, самое время в психологию ударяться, – съязвила Анечка. – Брось. Опыт приходит с годами.
– Да, – вздохнула Софья Ивановна, – но отчего-то тревожно.
На следующее утро, перед тем как идти на смену, она подсела к завтракающей внучке и осторожно спросила:
– Жень, если в помещении появляется призрак, что это значит?
– В школе, что ли? – слизнула с губ сметану внучка.
Софья Ивановна махнула рукой.
– Почему сразу в школе?! Спросила, потому что роман про привидения на дежурстве читаю.
– А-а, – протянула внучка и, встав за булкой, пробормотала. – Фиг его знает, отчего они появляются. Наверное, чья-то душа после смерти не может успокоиться.
– После смерти?! – ужаснулась Софья Ивановна.
– А ты что думала, что живой человек умеет отделять душу от тела? – усмехнулась внучка. – Они еще бродят, потому что сами натворили гадостей или им их наделали.
На работу Софья Ивановна пришла в подавленном настроении. Неужели Мотылькова уже… нет, и его неприкаянная душа нуждается в утешении? Но что для этого надо сделать? Как помочь несчастному бывшему второгоднику?
Улучив свободную минуту, Софья Ивановна поднялась наверх. Проходя мимо кабинета N 33, невольно вздрогнула, но тут же вздохнула, успокоенная веселым визгом шестиклассниц. Завучихи на месте не оказалось, и Софья Ивановна решила побеседовать с ней вечером, когда школа опустеет.
Сидя в своей каморке, она снова вспоминала поход к Анечке, и снова тревожное ощущение не покидало ее. Сеня Мотыльков. Никогда не видела его родителей, хотя в первый же год работы получила классное руководство. Телефона у них не было. Адрес существовал, но что-то постоянно мешало: то проверка сочинений, то каникулы, то заботы о собственном сыне. На школьный вечер Мотыльков, услыхав о том, что его оставляют на второй год, не явился. Не пришла и Лебедкина. Почему не пришла Олечка? Кажется, они жили в соседних домах… Память услужливо подбросила ей теплый вечер начала июня, белую дорожку у школьного крыльца и где-то там, в глубине двора, одинокую скамейку. Уходя домой после вечера, разгоряченная танцами, счастливая, что отвела спокойно несколько старших классов да еще в первый год работы, она заметила (не надо вилять перед собой), да, заметила два силуэта на скамейке. Высокий и чуть пониже. Два понурых силуэта. Вот где была Олечка Лебедкина! Сидела рядом с ним на скамейке, пока весь класс пел и плясал. Должен же быть кто-то чтобы ему помочь пережить это.
“Но Мотыльков сам не хотел учиться! Выше двойки у него за диктант никогда не было!” – воскликнула Софья Ивановна и тут же услышала свой собственный вопрос: “А ты что сделала, чтобы узнать, почему он не хочет учиться?”
– Какая-то мелодрама! – разозлилась вслух Софья Ивановна. – Если каждому быть нянькой, то жизни не хватит.
Кто-то хрипло кашлянул, и Софья Ивановна схватилась за сердце. Но оказалось, пришел сдать ключи тренер по волейболу. Опять обдав дежурную смесью табака и одеколона, он пожаловался на простуду и сочувственно спросил:
– И не страшно ночью одной?
Софья Ивановна пристально вгляделась в лицо тренера. Однако ничего подозрительного заметить не смогла, хотя и не знала, что он имеет в виду под “подозрительным”.
– Страшно, – ответила она, – привидений боюсь.