Помилуй мя. Символ, а не коммуникационная система

В сознании наших современников церковнославянский язык из коммуникационной системы превращается в символ, который нужно охранять, но не обязательно учить. Мысль о любых изменениях церковнославянских текстов воспринимается очень болезненно. При этом существует значительное количество молитв, на нестандартный язык которых никто не обращает внимания.

Символ, а не коммуникационная системаОтношение наших современников к церковнославянскому языку парадоксально. Живейший общественный интерес удивительным образом сочетается со всеобщим нежеланием изучать этот язык. Даже дореформенная орфография может вызывать трудности. Телевизионный корреспондент, которая недавно брала у меня интервью про петровскую орфографическую реформу, увидев напечатанный по старой орфографии текст, спросила, указывая на букву ять, что это за странная буква. Выяснилось, что она не может прочитать слово хлбъ или звзда. Подобное сочетание интереса к истории орфографических реформ и отсутствия интереса собственно к орфографии очень характерно. На судьбу церковнославянского языка подобное сочетание невежества и активной жизненной позиции оказало самое негативное влияние. Общество видит в этом языке не столько коммуникативную систему, сколько символ, который следует хранить и лелеять, но совершенно не обязательно изучать. Яркий пример подобного отношения к церковнославянской книжности было можно наблюдать в прошлом году, когда на общецерковное обсуждение был вынесен проект «Церковнославянский язык в жизни Церкви в XXI веке». Проект содержал лишь самые общие фразы о церковнославянском языке как языке богослужения и говорил о необходимости редактирования богослужебных текстов. Ни о каком переводе церковных служб на русский язык здесь, конечно же, не говорилось. Да и вообще ничего революционного в этом проекте не было. Однако общественная реакция на этот документ была поразительной. Сам факт его появления был воспринят как покушение на символ. И все бросились этот символ защищать. Накал страстей характеризуют следующие цифры. На портале Межсоборного присутствия для обсуждения были опубликованы проекты 16 документов. На них появилось 2290 комментариев. Причем 2000 комментариев пришлись на два проекта, связанных с языком богослужения. На остальные 14 проектов поступило всего 290 комментариев. А важнейший проект «О миссионерской деятельности» прокомментировали всего два человека. Из-за того что церковнославянские тексты общество воспринимает как символы благочестия, а не как собственно тексты, любые отступления от нормы встречают жесткое сопротивление. Тем больший интерес представляют тексты, на которые пуристические общественные установки не распространяются. Я имею в виду молитвы, составленные почитаемыми русскими старцами второй половины XIX – начала XX в. В большинстве своем эти тексты не предназначались для распространения и для богослужебного использования. Издавались они не как самостоятельные молитвы, а в составе дневников, частных писем и т. д. В состав молитвословов они начали входить многие десятилетия спустя после смерти их создателей. В языковом отношении эти тексты сильно отличаются от стандартного варианта церковнославянского языка. Эти молитвы – факт нерефлексирующего, нефилологического языкового сознания. Авторы не ставят перед собой лингвистических задач, не ищут правильных языковых средств выражения. При этом аудитория не воспринимает составленные авторитетными духовниками молитвы на упрощенном церковнославянском, а иногда и просто на русском языке как опыты русификации богослужения. Отсутствие авторской рефлексии влечет за собой отсутствие рефлексии и у аудитории. Рассмотрим языковые особенности молитв, составленных Иоанном Кронштадтским. В языке этих молитв представлены как русские, так и церковнославянские элементы. Если в стандартных богослужебных книгах русские глагольные формы практически не встречаются, то в молитвах Иоанна Кронштадтского церковнославянские и русские глагольные формы могут соседствовать. Наряду с церковнославянской формой даждь он использовал и русскую форму дай. Нередки у него русские формы исправь, избавь, не отвергни (вместо не отвержи). Русский вариант преобладает в инфинитивных конструкциях (обновить, избавить, просветить, собрать, укрепить, творить, мыслить, чувствовать, желать, говорить, делать и т. п.). Однако иногда встречается и церковнославянская форма (прославляти, жити, миловати, спасати). Формы 2-го л. ед. ч. настоящего времени, наоборот, в основном имеют церковнославянское окончание (очищаеши, врачуеши, обращаеши, претворяеши, отъемлеши и т. п.), при этом несколько раз встречается и русское окончание (восхощешь, можешь). При молитвенном обращении в большинстве случаев присутствует церковнославянская форма звательного падежа (Спасителю, Испытателю, Человеколюбче, Многомилостиве, Всесильне, Заступниче, Жизнодавче, Душе, Троице, Владычице Богородице). Однако в некоторых словах, прежде всего в словах ж. р., она может и отсутствовать (Сила, Утроба, Благостыня, Владычица, Слух, Новый Адам). В области синтаксиса наблюдается такое же сосуществование генетически разнородных, но функционально тождественных элементов. Так, наиболее употребительным средством для выражения придаточного цели является конструкция «да + настоящее время»: не оставляй меня без искушений, аще премудрости и правде Твоей угодно и благопотребно будет, ни единого дня живота моего, да насадится, да утвердится, да очистится и возвысится любовь моя к Тебе и к ближнему моему, и да не явлюся на суде Твоем тощ пред лицем Твоим; обнови мя… да буду чист сердцем и крепок телом для славы Твоего имени. Придаточное цели может также присоединяться с помощью русского союза чтобы: Не попусти, Господи, ни на мгновение, чтобы я творил волю врага Твоего…. но чтобы я творил непрестанно волю Твою единую… Точно так же определительные придаточные могут присоединяться с помощью относительных местоимений иже (церковнославянское) и который (русское): в пространство оправдания Твоего, еже от веры и покаяния сердечнаго; даждь мне, Господи, благодать отвергнуться себя – этого дьявола, которым я сделался по преемству от Адама. Аналогично дополнительные придаточные присоединяются как при помощи русского, так и при помощи церковнославянского союза: вем, Господи, яко и от всех козней и наветов их избавиши мя; Господи, научи меня подавать милостыню охотно… и верить, что… я не теряю, а приобретаю бесконечно больше того, что подаю. Дублирующие друг друга русские и церковнославянские по происхождению формы, находясь рядом, не создают ощущения языкового хаоса. В пределах одного синтагматического отрезка можно отметить тенденцию, когда церковнославянские элементы тяготеют к церковнославянским, а русские к русским. Вот пример русского отрезка из молитвы Иоанна Кронштадтского: «Как же после этого я могу когда-либо отчаиваться в Твоем услышании и помиловании меня окаянного». Через строку тот же текст продолжается по-церковнославянски: «Ты же, о пренеисчетная Благостыня, якоже всегда, сице и во предняя спасай меня по безмерному благоутробию Твоему, яко имя Тебе – Человеколюбец и Спас». В целом язык молитв Иоанна Кронштадтского оказывается по синтаксическому строю и лексическому составу достаточно близким к русскому литературному языку. Во всяком случае на русский литературный язык эти тексты ориентированы не в меньшей, а то и в большей степени, чем на язык стандартных богослужебных книг. Молитвы Иоанна Кронштадтского и других почитаемых подвижников никогда не рассматриваются в контексте полемики о языке богослужения. Являясь фактом нерефлексирующего языкового сознания, они не воспринимаются как нечто необычное, противоречащее традиции. Никому не придет в голову упрекать Иоанна Кронштадтского или оптинских старцев в отказе от славянских форм и предпочтении им русских.  ​Александр КРАВЕЦКИЙ, кандидат филологических наук, старший научный сотрудник ИРЯ РАН