Педагогика без границ . Сто лет спустя

Осенью 2009 года вышел 27-й том тридцатитомного собрания сочинений Василия Васильевича Розанова. Увы, не только что в школе, но и в институте я имени этого русского писателя даже не слышал. Потом как-то где-то что-то о нем промелькнуло. В 1971 году из шестого тома Краткой литературной энциклопедии я узнал, что он был фигурой одиозной, презирал политику, печатал охранно-монархические статьи. Что Ленин включил его в число приверженцев правительства. И только тогда, когда у нас начали легально печатать Розанова, я впервые начал читать его. Так что более пятидесяти лет я прожил, не зная такого русского философа, писателя, критика, литератора, журналиста. (История повторяется на другом витке. Сегодня большинство учителей литературы никогда не читали выдающегося русского методиста Марию Александровну Рыбникову, на чьих работах я сформировался как учитель и методист и кто стал для меня главным ориентиром в учительской моей жизни. Рядом с ней я понимаю, насколько недостаточно то, что я делаю и в классе, и в литературной работе. Но что поделаешь, на безрыбниковье и Айзерман – рыба.) Потом купил несколько однотомников Розанова, его двухтомник, конечно же, книгу «Сумерки просвещения». А когда пятнадцать лет назад начало выходить тридцатитомное собрание сочинений, в течение пяти лет покупал первые десять томов. Но от тома к тому росла цена книг, и больше я их не покупал. Исключением стал 27-й том. В нем напечатана известная работа Розанова «Иудаизм». Но она занимает лишь первые сто страниц. Остальные 650 – статьи и очерки 1898-1901 гг. Несколько десятков из них посвящены образованию. Тема эта особая для писателя.

Учившийся в трех русских гимназиях трех разных городов, дважды оставленный на второй год, после окончания университета в течение 12 лет преподававший историю, географию и латинский язык в Брянской прогимназии, Елецкой гимназии и прогимназии в городе Белом Смоленской губернии, изведавший на себе, что такое, как написано в словаре, «скромное учительское жалованье», Розанов хорошо знал эту тему. К тому же учителем гимназии, а потом и директором уездных гимназий был его брат Иван, который после смерти отца по просьбе матери взял к себе двух младших братьев, в том числе и Василия.

И вот теперь, спустя более чем сто лет, я читаю статьи Василия Васильевича Розанова об образовании. Казалось бы, все другое. Ни тебе инноваций, ни стандартов, ни портфолио, ни ЕГЭ, ни модернизации народного образования, ни современных информационных технологий. И во главе всего не три ведомства, одно из которых разрабатывает стратегию образования, другое ведет по этому пути школы, а третье проверяет, что из всего этого получается, хотя в губерниях, городах, районах одно ведомство, а всего одно – Министерство народного просвещения.

Но читаешь эти столетней давности статьи и поражаешься тому, как много в них о нас самих сказано. (Казалось бы, совсем недавно и у нас было много писателей, которые следили за судьбой школы и чьи, как их тогда называли, «педагогические раздумья» волновали людей. С.Л.Соловейчик рассказывал мне, что после иных его статей приходило более тысячи писем.) Книга же Розанова и малотиражная, и дорогостоящая, то есть она широкой учительской аудитории недоступна. А посему постараюсь возможно полнее ее представить.

Читая книгу, видишь, что в ней выражена определенная концепция образования. Исходит она из отрицания той концепции образования, которую так хорошо знал автор этой книги и как гимназист, и как учитель гимназии. «Христианское понятие, по которому свет, просвещение есть высшее земное дело, есть украшающее и возвеличивающее человека занятие – нам совершенно чуждо. Оно чуждо нам во всех проявлениях: в науке, литературе, но впереди всего – в школе».

Точкой отсчета в целостной педагогической системе Розанова, главным в учебном заведении является ученик. Он называет его «главным лицом школы, для которого она и существует». И от того, как ученик учится в школе, как живет в ней, зависит не только будущее его самого, но и судьба общества, страны. «Возьмем ли мы лживость, вытекающую из страха ученика в школе; эта практика школьного обмана, которая хоть и без программ, но проходится усерднее всякого программного предмета – она отражается в большой жизни, во взрослой жизни. Этим круговоротом лживых людей образуется «течение», против которого немощен каждый идти».

Аксиомой для Розанова является и то, что «в настоящее время весь вопрос в школе упирается в учителя». Розанов убежден (но прав ли он в этом?), что талант учителя и талант ученого – это разные таланты: «Грановский не был первоклассным ученым; но он был первоклассным наставником и создал талантом своим, но именно талантом учительства, эпоху в истории наших университетов. Напротив, С.М.Соловьев был первоклассным ученым, но не оставил заметного следа как передатчик науки». А потому о будущем учителе нельзя судить прежде всего по его успехам в науках, изучаемых в университетах. Из лучшего студента может выйти плохой учитель. Из не блиставшего в науках – прекрасный учитель.

В самом деле. «Первое качество учителя – духовное бескорыстие, т. е. чтобы его душа не была замкнутою, а представляла собой как бы проходной двор, открытый каждому, свободный для каждого, сообщающийся с каждым. Вот человек, которого дети с их расспросами, наконец, с их шалостями и претензиями, не будут утомлять. Но какое утомление от этих детей почувствует угрюмый отшельник мысли, который так хотел быть наедине».

И тут возникает вопрос: учительство есть ли талант и призвание? Или учительство может быть от фундамента и до вершины выработано подготовкой? Розанов убежден: «Некоторых сторон учительства нельзя выработать. Например, как выработать первую и основную черту хорошего учителя – синтез этой заинтересованности личностью ученика и содержанием предмета, в силу которой хочется, невольно хочется рассказать, пояснить, переспросить, какое впечатление в душе мальчика оставило это сведение». Но что делать, когда учительская профессия стала массовой, когда, как это происходит в театральных, художественных училищах, при работе со спортсменами, где выбирают, отбирают при большом конкурсе, подобное невозможно при приеме в педагогический институт, где принимают по сертификату, даже не видя лица того, кого принимают, не поговорив с ним и не услышав его? Хотя сам я именно так и поступил в педагогический институт: у меня была золотая медаль, в университет меня не приняли, на другой день я отнес документы в педагогический и тут же уехал в лагерь помощником пионервожатого. Вот так стал учителем и начал в сентябре свой 58-й учительский учебный год.

Все что касается учителя, работы учителя, в центре внимания автора этой книги. Скажем, такая проблема, как репетиторство (естественно, речь идет о занятиях со своими собственными учениками). Ведь «репетиторство само по себе аномалия».

Но вот в маленьком уездном городе, где имеется одно среднее заведение, в последнем выпускном классе учится слабый ученик. «Ученику остается лишь один год до окончания курса; но его знания по курсу таковы, что приблизительно к середине учебного года становится ясно, что он курса кончить не может. Сам он поправиться не в силах». Что же делать? Ведь единственный возможный репетитор – его учитель. Учителю этому нужно разрешить заниматься с собственным учеником, но оплачивать эти занятия должны не родители ученика, а гимназия. (Сам я уже не в первый раз в этом году, в июне, три недели по три раза в неделю и по два часа занимался на добровольных началах с теми учениками своего девятого класса, у которых были проблемы с великим и могучим.) А что касается гимназистов младших классов, то лучших репетиторов, чем старшеклассники, и не найти.

Или вот мундир учителя. Здесь Розанов беспощаден. Ведь мундир «определяет психологию классного урока, торжественно-холодный метод преподавания, форму обращения учеников к учителю – официально-притворную. Мундир и мундирность убивают душу класса. Позвольте учителю давать уроки в штатском платье, как и без всякого вреда для дела делали, по крайней мере, в долгие годы старого времени преподаватели семинарии, и вы сразу измените физиономию класса в сторону задушевности, простоты, искренности, деловитости. Это будет лозунг всем понятный. Все увидят, что формализм отменен, как только увидят, что снят флаг формализма – мундир».

Обратите внимание на эту центральную оппозицию всей педагогической системы: душа – формализм. И вспомните, как у нас и сейчас проверяют работу школ: на первом месте соблюдение всякого рода форм. За всю жизнь мне не делали замечания по содержанию уроков. Но сколько раз при проверке журналов школу ругали за меня, за то, что я записываю то, что делал на самом деле, а не то, что было в соответствии со всякого рода планированиями. И каждый раз в школе мне говорили одно и то же: «Ну мы же вас не заставляем делать то, что вы не хотите. Но пишите в журнал то, что нужно». И с каких это пор составленное методистами примерное планирование становится чуть ли не конституционным документом?