Павел БАСИНСКИЙ: Лучшее произведение Толстого – это сам Толстой

Документальный роман о Горьком «Страсти по Максиму». Сборник литературоведческих эссе о классиках и современниках «Московский пленник». «Русский роман, или Жизнь и приключения Джона Половинкина», литературная игра с элементами мистики, детектива, политики, любовной интриги, семейных историй. И наконец, аналитическая биография «Лев Толстой: бегство из рая», изданная к столетию со дня смерти графа Толстого и удостоенная в конце минувшего года литературной премии «Большая книга». Такова далеко не полная библиография Павла Басинского, писателя и критика, одного из заметнейших игроков на современном отечественном литературном поле.

Чем взял он жюри «Большой книги», которое предпочло его не менее именитым Александру Иличевскому и Виктору Пелевину, чей роман «t», кстати, также овеян «толстовским мифом»? Возможно, судей подкупила строгая форма документальной хроники, когда само полотно повествования – живое и захватывающее – строится исключительно на мемуарах, дневниках, письмах очевидцев, не разбавленных ни единым домыслом или художественной виньеткой. При этом он сумел из этих, казалось бы, всем известных документов вычленить такие детали, мимо которых прежде равнодушно проходили, отбрасывая их за незначительностью. Описывая ту роковую ночь с 27 на 28 октября 1910 года, когда Толстой под покровом темноты тайно покидает Ясную Поляну, Басинский, ссылаясь на дневники самого графа, его дочери Александры, ее подруги Варвары Феокритовой и врача Маковицкого, напоминает, как обезумевший от страха быть застигнутым на месте «преступления» Толстой по дороге на конюшню заблудился в собственном саду, оцарапался весь, потерял шапку. Как беззвучно, лишь бы не разбудить жену, собирал вещи. Как сидел в углу конюшни с растерянным лицом. Плохо вся эта лихорадочная кутерьма вяжется с устоявшимся мифом о величественном и многозначительном «исходе» пророка. Так же как не вяжется с ним и травля, которую устроили на больного, умирающего старика газетчики, со вкусом и ехидством смакуя каждый его шаг, опрашивая официанток и кондукторов, не упуская из виду даже яичницу, которую позволил себе вегетарианец Толстой в привокзальном буфете. Да потому что не было никакого исхода. Точно так же, как не было ни мегеры жены, ни жены-ангела, ни мужа-тирана, ни мужа-подкаблучника. Были просто люди, со своей правдой и своей же неправдой, и вписывать их поступки и помыслы в некую устоявшуюся схему – путь ложный. За это литературных премий не дают…- Павел Валерьевич, когда биографы берутся за малоизученные жизнеописания, это понятно: слыть первопроходцем почетно и завидно. Но ведь Толстой вроде бы изучен вдоль и поперек, каждое мгновение его жизни помянуто и описано, каждая строчка интерпретирована, и не раз. Неужели тема не исчерпана?- На первый взгляд это действительно так: для серьезных толстоведов во всяком случае большинство из приведенных мною фактов не секрет. Другое дело, знают ли об этом те, кто профессионально жизнью и творчеством Толстого никогда не занимался? А если и знают, то какие выводы делают? Не понимают ли под черным белое, а под белым, напротив, черное? Я Толстого любил всегда, читал о нем немало, но, заканчивая книгу, внезапно понял, что, анализируя и сопоставляя факты, на какие-то вроде бы хрестоматийные вещи взглянул совершенно другими глазами. Более того, пиши я сегодня, уже многое бы переделал: Толстой – из тех фигур, о которых понять все и до конца просто невозможно. Ну, например, каково самое расхожее представление о позднем Толстом? Эдакий сердитый, упрямый ментор, который бесконечно всех поучает, изрекая некие истины и сентенции. Ничего подобного. Эксцентричный – да, остроумный – безусловно, прекрасно разбиравшийся в людях, но при этом еще и слабый, сентиментальный, слишком даже уступчивый. Его знаменитая идея непротивления злу насилием проистекала из особенностей его собственного характера: ему проще было соглашаться, нежели настаивать на своем. Он и уступал жене, Черткову, и чем дальше, тем сильнее запутывался.И в свой уход, который мы привыкли воспринимать как некий жест, зашифрованное послание потомкам, он ничего такого не вкладывал. Просто бежал с пятьюдесятью рублями в кармане, не разбирая дороги, без четкого плана. Только чтобы оставили в покое, перестали оценивать и расшифровывать. Добился тем самым, правда, совершенно обратного эффекта.- Но, уйдя из Ясной Поляны, куда-то он все же планировал прийти?- Да ничего он не планировал! Едва выбравшись из усадьбы, он уже не знал, куда ему ехать. И хотя побег свой обдумывал целых 25 лет, в результате так ни к чему и не пришел, и ничего, кроме отчаяния, им не двигало. По одной из версий он направлялся к сестре Маше, в Шамординский монастырь, не предполагая, впрочем, долго там задерживаться. В Шамордине он до этого часто бывал, его очень любили и мать-игуменья, и монашки. Но главное – он надеялся, что его, отлученного от церкви, в православной обители искать не станут. Куда дальше? Возможно, в Болгарию. Но для этого нужны документы, а у Льва Николаевича даже паспорта не было – убеждения не позволяли. Значит, надо ехать в Новочеркасск, где живет его дальний родственник, муж племянницы, служивший юристом. Он и должен был выправить Толстому бумаги на выезд. Если бы тут сорвалось – тогда Кавказ. Но это тоже планом не назовешь: что значит Кавказ, не по горам же он лазить собирался?Но, думаю, основной вопрос не куда он шел, а что в этот момент творилось в его душе. А царил там полный раздрай. Вся пронзительность этой истории в том, что, с одной стороны, он бежал от больной жены, боясь умереть в результате очередного скандала, с другой – чувствовал перед ней колоссальную неизбывную вину.- Чем за полвека до описываемых событий Софья Андреевна покорила Толстого?- Если посмотреть на всех его «перспективных» невест, а Толстой не женился долго и выбирал тщательно, становится понятно, что ни одна из них на него не «тянула», масштаб его личности был им не по плечу. С ролью его жены не справилась бы ни Валерия Арсеньева, ни Елизавета Берс, старшая сестра Софьи Андреевны, которую Толстой сильно оскорбил, сначала дав надежду, а в итоге сделав предложение Соне. Но я его прекрасно понимаю: в этой восемнадцатилетней девочке он увидел, а скорее, интуитивно почувствовал настоящий характер. В ней было все: ум, талант великой матери, воспитателя, хозяйки, сотрудницы. Никто другой не выдержал бы его духовного переворота. Впрочем, не приняла его и Софья Андреевна. Но ей при этом хватило сил сохранить семью. И это ее личный подвиг. Хотя, кто знает, может, ему действительно нужна была жена чуть попроще. Но я лично с трудом представляю себе рядом с Толстым другую женщину.- Павел Валерьевич, то есть когда некоторые особо острые на язык современники сравнивали Софью Андреевну со сварливой Ксантиппой, утверждая, что она Льву Николаевичу всю жизнь поломала, это было, по крайней мере, несправедливо?- Никто никому ничего не ломал. Да, их отношения складывались непросто, но они друг друга стоили. Она заставляла его страдать, и он нередко отвечал ей тем же: не позволял, к примеру, нанимать кормилиц, хотя у нее после родов очень болела грудь. Но возьмите любую знаменитую писательскую семью, у кого вообще, кроме Аксаковых, все сложилось чинно и мирно? Ни у кого ровным счетом! Однако после смерти мужа именно Софья Андреевна категорически отказалась продавать яснополянский дом, а ведь за право вывезти его в Америку миллион предлагали, и сыновья, остро нуждавшиеся в деньгах, уже были согласны. А Софья Андреевна настояла на том, чтобы дом навсегда остался в России и превратился в музей.Досье «УГ»Павел Басинский. Родился в 1961 году в Волгоградской области. Учился на факультете иностранных языков Саратовского университета, окончил Литературный институт им. Горького. Защитил кандидатскую диссертацию по теме «Горький и Ницше». Лауреат премии «Антибукер», обладатель премии «Большая книга», входит в постоянное жюри премии А.Солженицына и премии «Ясная Поляна». Член Союза писателей. Академик Академии русской современной словесности.Тем не менее, изучая документы и воспоминания, именно к дневникам графини Толстой я относился с наибольшей осторожностью. Потому что они необычайно убедительны. Софья Андреевна обладала просто потрясающим литературным публицистическим даром. Ее проза была куда как заурядна, а вот ежедневные записки столь глубоки и пронзительны, что могли уверить кого угодно и в чем угодно. Благодаря им, кстати, и сложилось в обществе еще одно распространенное мнение о ней как о несчастной страдалице, которая родила гению кучу детей, тринадцать раз переписала набело «Войну и мир», кормила, поила, лечила, а он в итоге ее бросил. И лишь сопоставляя разные факты и свидетельства, можно хотя бы попытаться разобраться, кто прав, кто виноват. В итоге, правда, все равно придешь к выводу, что нет ни тех, ни других, а есть лишь драма двух незаурядных людей.