Когда это было, и с нами ли…. Стремились домой, а стали на родине врагами

Ухоженные клумбы, замысловато выложенные камнями разных размеров. Около клумб соседнего дома мы часто видели одну и ту же женщину: то со шлангом для полива, то с ведром и лопатой. Стало понятно, что все цветочное разнообразие – результат ее трудов. Затем мы увидели ее в парке со скандинавскими палками. Познакомились. Оказалось, Юлия Федоровна СИВАКОВА каждый день проходит пять километров, плюс к этому почти ежедневная работа на клумбах в сезон. И лет ей не около 75, как мы полагали, – в июле будет 93 года. Когда мы были в гостях у Юлии Федоровны, она сказала, что березы, растущие вдоль всего дома со стороны улицы, – это тоже ее посадки, только давние, когда она с мужем стала жить здесь. Квартира полна картин, фотографий и необычной мебели. В коридоре на стене висят большие фотографии макетов Троице-Сергиевой лавры в разные периоды ее существования. Юлия Федоровна рассказала нам о своей жизни. В ней было столько событий, людей и испытаний, что этот рассказ вполне мог бы быть книгой или фильмом.

– Детство мое пришлось на войну. Жили мы в городе Мглин. Сейчас это Брянская область, в 1941 году город относился к Орловской области. Город древний, XII века. Там до сих пор стоит большой каменный Успенский собор в стиле классицизма, построенный в честь победы над Наполеоном.Немцы вошли в город 17 августа. Сначала уничтожили всех евреев. Полторы тысячи человек расстреляли. Детей, женщин, стариков… Кого застали в домах. Погнали в городской сад. Мы туда танцевать ходили, вальсировали под духовой оркестр. Я еще была маленькая, но сестры старшие без меня не ходили. Ну вот, а немцы погнали туда людей. Горожане выкопали там огромные ямы. В домике рядом немцы евреев раздевали, они все выходили голышом, а потом – пуля в затылок, и лети в яму! Мы с тех пор в саду ни разу и не бывали. Это уже не сад, а общая могила, сплошная.Семья у нас большая была: семь девочек и брат, я до войны окончила восемь классов. В 1942 году немцам надо было собрать 300 человек молодежи для вывоза в Германию. Наши соседи показали на нас – мол, детей много. Забрали меня и сестру Аню, старше меня. Угнали нас 2 мая.- И вы попали в концлагерь?- Да, в Дрездене. Жили за колючей проволокой. Работали там на цейсовском заводе по 12 часов. Одна неделя – с 6 утра до 6 вечера, вторая – с 6 вечера до 6 утра. Делали какие-то детали на токарных станках. Нас водили строем на работу: один полицай впереди, другой сзади. Разговаривать нельзя. На заводе даже в туалет одной нельзя. Немка провожала. Собирала человек 5‑7 и вела через цех.Было совсем голодно. Утром – мутная темная вода вроде чая и кусочек хлебушка тоненький, в обед, около 12, – какой-то суп жидкий. И все. Как-то выжили…Главное было не заболеть. Больных посылали в тот лагерь, где умирали. Больные были не нужны. За провинности – туда же.Страшно было… У меня однажды случилось воспаление среднего уха. Я немножко по-немецки объяснялась, немка-надсмотрщица хоть и разозлилась, но чем-то капнула, в ухе зашипело. К счастью, помогло.- Юлия Федоровна, когда и как вас освободили?- Наши войска пришли 8 мая 1945 года. А освободились мы, можно сказать, сами. Мы с сестрой и приятельницей несколько раз лазили в подвал, где хранилась картошка, репа, брюква… Грызли их. Вот спрыгнули через форточку туда втроем, еще одна девочка на шухере стояла. Потом подхожу я к форточке, смотрю: на дорожке – ноги, брюки, немец стоит. Нас убили бы сразу, если бы нашли в подвале. Сердце оборвалось… Что делать? Потом ноги исчезли, но далеко ли ушел?Подождали, выходить надо. Бросили все, вылезли – его нет. Надо было бежать, если немцы заподозрят, что кто-то ворует овощи, всех накажут… А как бежать? Кругом забор. Мы руками, как кошки, вырыли ямочки. Были мы такими маленькими и худыми, лишь бы головы пролезли. Земля там теплая, зимы, считай, не было, вот втроем и вылезли. А у приятельницы сестра у хозяина жила, мы к ней побежали. Страшно было, помню, огромный мост через Эльбу, по нему кто-то шел. Мы под мостом спрятались, переждали. Добежали до этой сестры, спрятались – там был подвал, где она спала, она и нас туда поместила. Было раннее утро, только рассвело. Потом она будит: «Наши пришли!» Выскочили, смотрим – солдаты наши! И вдруг я упала в обморок, не помню ничего… Так я встретила наших.Потом на машинах нас повезли. Везли долго, пересаживали – мы все пропускали машины военных начальников, офицеров, груженные немецкими вещами, мебелью. Мы-то пришли в чем были. Желание было одно – лишь бы домой скорее. А от границы сами на товарных поездах, прицепимся как-то и едем. Питались тем, что находили, – ягоды, яблоки. Денег у нас не было, вещей тоже, платить нечем. Добирались впятером: я с сестрой и еще три девочки, которым нужно было в том же направлении. Доехали до станции километров за двадцать пять – тридцать от нашего Мглина, а дальше пешком.Освободили нас 8 мая, а до дома добрались только 17 октября. Пришли, а у нас двор был большой, большие ворота, они скрипели, когда их открывали. Помню, ворота открыли и кто-то кричит: «Ой, Юля вернулась!» Про Аню я уже не слышала, упала, потеряла сознание, это у меня часто было. Мама все молилась, надеялась, что мы вернемся.- Расскажите, пожалуйста, о вашей семье.- Мой отец Федор Карпович родился в 1898 году, в 16 лет добровольцем пошел на фронт Первой мировой войны, был ранен, награжден Георгиевским крестом, он у меня сейчас хранится. Папины родители были даже неграмотные, крестьяне. А он самоучка, потом всю жизнь работал бухгалтером. Все у него спрашивали, как что написать. Читать очень любил, особенно философские книги. Зимой, помню, привозил целые санки книжек от наших бывших помещиков Дуниных-Борковских. Они жили недалеко, километра полтора от нас. Как я уже говорила, в семье нас было восемь человек детей.В 1933‑м был голодомор, тогда папины родители умерли с голоду. Папа нашел работу в совхозе бухгалтером, ему сразу дали мешок муки. Мама варила жиденький супчик. Отец посылал своим родителям посылки. А папин младший брат девятнадцати лет все получал, но родителям не давал, сам себе варил. А мы не знали! Когда сообщили, что бабушка умерла, мы с папой прошли пешком тридцать километров. Бабушку уже похоронили, а дед сидел как стеклянный, толстый – водянка от голода. Красивый был, с бородой, на Энгельса похож. И тоже через пару дней умер…Младший брат остался жив. Папа готов был его убить. Никто с ним не общался, такое простить нельзя. Папы не стало 1 августа 1949 года, а у меня только сын родился, мне даже не сказали, чтобы молоко не пропало…Мама моя, Мария Павловна, росла вместе с дочками Дуниных-Борковских в их усадьбе в Новой Романовке. Дунины-Борковские – древний дворянский род. И Юлией меня назвала Надежда Константиновна, жена Дмитрия Яковлевича Дунина-Борковского. С ней была очень дружна моя бабушка, работавшая у Дуниных-Борковских няней. Моя бабушка, Татьяна Лукинична, фактически считалась членом их семьи.После революции Дунины-Борковские переехали в Мглин. И мы тоже. А после войны уже мы им помогали, Дунины-Борковские жили у нас некоторое время. Мы были как одна семья.В октябре, когда я вернулась из Германии, пошла в вечернюю школу. Приняли со второй четверти, учителя знакомые, и потом я всегда хорошо училась. Окончила девятый класс с пятерками почти по всем предметам и уехала в Москву. Оставаться в Мглине я не хотела. Относились к нам как к врагам, хотя знали, что нас в Германию угнали насильно.Меня пригласила к себе Екатерина Дмитриевна Дунин-Борковская, которая работала медсестрой в Боткинской больнице и жила в коммуналке. Это был 1946 год. Я поступила в текстильный техникум. Екатерина выдала меня замуж за Юрия Николаевича Вериго из другой мглинской дворянской семьи. Он был на тринадцать лет меня старше, очень хороший человек. (Как мы потом узнали, Юрий Николаевич Вериго – сын Николая Николаевича Вериго, племянника Екатерины Константиновны Брешко-Брешковской, известного деятеля русского революционного движения, народницы, одной из основателей и лидеров партии эсеров, «бабушки русской революции». – Ю.П.)- Вы, Юлия Федоровна, сказали, что к вам относились как к врагам. Как удалось избежать лагеря?- Нас, вернувшихся из Германии, сразу в октябре 1945 года хотели отправить на лесоповал на Колыму. И надо было дойти до ближайшей железнодорожной станции Почеп пешком, а там обратиться в контору лесхоза. Нас, семерых девушек, вел специально присланный за нами в Мглин человек. Через некоторое время он нас оставил, показав, по какой дороге идти и куда. Мы честно пошли. Пришли, а женщины говорят, что не было тут никакой конторы лесхоза никогда. Мы даже рассердились, что за издевательство! А теперь я думаю, он нарочно нас туда послал, чтобы нам ничего не было… Обратно шли ночью. Это тридцать километров. Я пришла домой и сразу упала. Ноги распухли. А второй раз за нами не пришли. Потом я уехала в Москву. Так и затерялись мы. Сестра Аня устроилась на работу секретаршей в контору. Она с отличием окончила десять классов. А потом пришла проверка – что за секретарь? Она же в Германии была! Начальник испугался и уволил. На сестру это так подей­ствовало, что она замкнулась и все повторяла: «Я не человек». Сидела дома за шкафом. В огороде, по дому работала, и все… И замуж не вышла.Мы так стремились домой, приехали – и стали врагами…Но я все равно считала себя человеком и не сдалась. Выйдя замуж, поменяла фамилию и перестала указывать в анкетах, что была в Германии. Потом уже я с Юрием Николаевичем стала работать в архитектурных мастерских, мы делали макеты зданий. Там потом и со вторым мужем познакомилась.- Юлия Федоровна, вы говорили, что давали интервью немецкому телевидению на немецком языке. Язык вы выучили, когда были в концлагере?- Я в школе хорошо училась. В лагере речь слушала, она оседала в голове. После войны часто ездили в Германию с Виктором Ивановичем, моим вторым мужем. Он спас Бременскую коллекцию. Немцы к нам хорошо относились, приглашали в Бремен, в Дюссельдорф. И после смерти Виктора Ивановича меня в Бремен приглашали, последний раз я там праздновала девяностолетие.- Юлия Федоровна, вы не держите зла на немцев?- Нет, люди везде люди…Две надсмотрщицы в лагере были, даже фамилии их помню до сих пор, вот те звери.Вот сестра у меня ходила поникшая. А я жила назло всем и всему. Если перспективы никакой, живи той жизнью, что есть. Одна немка, которая работала в лагере, подарила мне комбинезон для работы. Он велик мне был, я его сама перешила, кокетку сделала. А другая принесла мне распрекрасные туфли, серые, на каблуке, в цвет комбинезона, а то мы ходили все в деревянных таких «лодках».Бывало еще, идем вечером строем с работы, какая-нибудь немка ткнет в руку кулечек. Развернешь – там хлеб.- Про вашего мужа Виктора Ивановича Балдина нашим читателям тоже будет интересно узнать.- Виктор Иванович заслуженный архитектор РСФСР. Его главная заслуга как архитектора – реставрация Троице-Сергиевой лавры. Я ему помогала, делала макеты, их фотографии в коридоре висят.Он двадцать пять лет был директором Музея архитектуры имени Щусева. А во время войны служил офицером инженерных войск, прошел боевой путь от Курской дуги до штурма Берлина. В городе Бремен он спас от уничтожения собрание из 364 произведений западноевропейского искусства (два живописных и 362 графических, среди которых рисунки Рембрандта, Рубенса, Коро, Мане, Дега, Ван Дейка, Ван Гога, Тициана и Дюрера). Все эти картины неминуемо погибли бы, если бы в конце войны Виктор Иванович их не вывез из капитулировавшей Германии.Долгое время так называемая Балдинская коллекция хранилась в Музее архитектуры, затем в Эрмитаже. А теперь не знаю, где она. Виктор Иванович хотел вернуть коллекцию в Бремен. Просил меня довести дело до конца. Но как я это сделаю?