Гонорар за Саньку

Друзья принесли в Новосибирский корпункт нашей газеты лирические стихи преподавателя русского языка и литературы Аллы Юрьевны Минеевой (это девичья ее фамилия, взятая в качестве псевдонима). Стихи пронзительные, смелые. Но кто бы знал, какая душевная боль породила эти строки! И что предшествовало их появлению на свет…

Все началось весной, когда зацвела черемуха.
Шесть лет назад, в такой же день, Алла Юрьевна вернулась домой, отведя итоговое родительское собрание, и получила приглашение зайти в военкомат. Позже она запретила себе вспоминать подробности: иначе жить не захочется. А жить надо: сыночек Санька в тот год пошел в первый класс. Правда, когда ей сообщили, что муж погиб, что сын будет гордиться его подвигом, его орденом, она одинаково не хотела слышать ни про орден, ни про сына. Черная мгла схватила сердце ледяными щупальцами и сжимала с каждым днем сильней, пока оно не превратилось в твердый камушек такой плотности, что в нем ни для кого не осталось тепла и любви. Одна нескончаемая боль. Озлобившееся на всех сердце. Когда на новогоднем празднике старшеклассников (Алла Юрьевна дежурила в тот вечер) учительница начальных классов, нарядившаяся цыганкой, предсказала коллеге судьбу – “Пять лет будешь плакать, а потом счастье улыбнется”, Алла услышала в этой фразе лишь циничную издевку.Ответила мгновенной пощечиной, которую все видели.
И вдруг теперь, когда особенно щедро зацвела черемуха, ей внезапно стало стыдно за свою публичную истерику – теперь она так это расценивала. Проснулась, вспомнила, и так захотелось извиниться! “Сегодня же пойду и все объясню!” Глянула на часы – впервые проспала! А до автобусной остановки еще добежать надо…
Она и побежала, но у тротуара притормозила видавшая виды белая “Волга”.
– Садитесь, подвезу, – открылась дверца, мягкий голос, застенчивая улыбка, глаза яркой бирюзы над бирюзовым воротом водолазки. – Я из соседнего дома, вижу – опаздываете.
Алла в узенькой юбке неловко втиснулась в проем, опустила к ногам сумку с новыми пособиями:
– До остановки, пожалуйста.
Но остановку миновали, а машина набирала скорость. Алла переполошилась:
– Куда вы меня везете?! Сейчас же остановитесь!!!
– Не бойтесь, – водитель грустно улыбнулся, – прямо к школьному крыльцу доставлю. Мы с вами встречались на школьном собрании. Вы меня, конечно, не помните. Моя дочка вашу школу закончила. Теперь после колледжа собирается в университет поступать, да русский там надо сдавать…
У крылечка Алла Юрьевна попыталась вручить водителю десятку “на бензин”, но он со смехом оттолкнул ее руку, легонько подбросив на своей ладони. И только тут она увидела, что он без пальцев. Как же горе ожесточило ее, что она перестала замечать даже такое!
– Хотите, я позанимаюсь с вашей девочкой. Бесплатно,- внезапно выпалила она. – Вот вам мой телефон…
Так началась эта странная дружба. Странная, потому что Алексей (так звали водителя) почти не разговаривал с нею и только тревожно, пристально всматривался. Три раза в неделю он приходил вместе с дочкой, открытой, привлекательной и сердечной девушкой, совершенство которой нарушал лишь белый рубчик на переносице.
Пока женщины плутали в лабиринтах грамматики и орфографии, мужчины (а Санька преисполнился вдруг необычайной деловитости и мужского достоинства) играли в шахматы, чинили форточки, дверные замки и водопроводные краны, точили ножи, а однажды пошли в магазин за белилами и выкрасили ободранные окна и двери.
Алла восхищалась сыном и не уставала повторять:
– Посмотри, у Алексея почти нет правой руки, а он все умеет делать.
Сам же Санька так влюбился в Алексея, что уже с утра караулил его у крыльца: вдруг тот появится во дворе. Алексей учил хилого неспортивного Саньку забивать гол, готовить рыболовецкие снасти, читать радиосхемы и азбуку Морзе, осваивать приемы дзюдо.
– Из вас получился бы прекрасный учитель, – улыбнулась наконец и Алла, благодарная за то, что у сына появился старший друг.
– А я и был когда-то учителем, – признался Алексей. – Вел после училища и армии в родной сельской школе и физкультуру, и труд, и физику, и историю… Директор убеждал меня закончить пединститут, а я женился…
– А потом? – не утерпела Алла.
– А потом начался суп с котом, – Алексей замкнулся и съежился. – Давайте лучше соковыжималку починю, а потом мы с Санькой свет на лоджию проведем, будет у него там своя мастерская. А хотите, в субботу отвезу вас за грибами? У меня моторка, а на островах все маслятами покрылось.
В субботу они высадились на острове – он начинался длинным жемчужным языком влажного песка, словно дюны Прибалтики перенеслись в Сибирь. Потом шла щетинка молодых сосен, к изножью которых льнул ковер из золотистых маслят. Оставалось только поклониться этой тихой свежей красоте…
Пока мальчишки метались по острову, Алексей помогал Алле укладывать в корзины упругие шляпки грибов. Чем-то особенным светились его глаза, но Алла старалась не замечать этого: ее-то женская жизнь закончилась в тридцать лет, а у него семья…
Словно услышав ее мысли, он заговорил неуверенно, глухо:
– Я, наверное, скоро уеду. В красноярскую тайгу. Там, говорят, есть Виссарион, всех принимает. Буду у него пасекой заниматься. После того, как я потерял руку – на стройке у фирмача подрабатывал, зарплаты не хватало вечно, – потерял руку и пчеловодством занялся: курсы в сельхозинституте закончил. Уеду, хоть какая-то польза от меня будет.
– Да что вы?! От чего вы хотите убежать? – Алла так и села на песок рядом с корзиной.
Опустился на колени и Алексей:
– Надоело быть передо всеми виноватым. Сил больше нет. Дома одна ругань. Никто меня там не любит и не понимает. Я давно собирался расстаться с женой – такая скандалистка. Подал еще в прошлом году на развод, но сын – он в 10-м классе учится – говорит: “Если ты уйдешь из дома, тогда я уйду из жизни”. Что мне делать?!
Алла сама не заметила, как взяла его израненную горячую руку в свои ладони. Острая жалость и внезапная слабость толкнули ее к такому близкому и – показалось – родному плечу.
– Мама, – вдруг заверещал над нею Санькин голос, – мы с Дениской поспорили, чем отличается человек от животного. Он говорит, интеллектом. Я говорю, что совестью. Он говорит, собака тоже стыдится, когда лужу на ковре сделает. А я говорю, что…
Алла очнулась, усмехнулась над собою:
– Чувством юмора,наверно, отличается, самоиронией…
Вечером трое мужчин на кухне чистили грибы. Дениска вместе с Санькой весело орали песню “Важней всего мужчина в доме, все остальное – ерунда”. У Алексея оказался красивый драматический тенор: в армии он пел в знаменитом ансамбле. Теперь и “Сиреневый туман”, и “Яблони в цвету”, и “За окнами август” следовали за студенческими и бардовскими песнями. И Алле так захотелось красивого праздника – после многих лет тоски и траура.
В буфете стояла давнишняя бутылка мартини. Накрывая стол, Алла выставила нарядные бокалы, свечи. Восторгу мальчишек не было предела. Но Алексей вдруг опять зажался, замолчал, обхватив себя руками. Отодвинул бокал:
– Спасибо, я не пью.
Она удивилась: рисуется или стесняется пить дорогой напиток? Хотелось избавить от скованности и себя, и его: выслушать до конца, понять эту судьбу, помочь. Стала уговаривать:
– Поверьте, я не та вдовушка, с которой кто-то там пропил отчий дом. Я и сама обычно не пью. Но сегодня такой день замечательный, хочется радоваться жизни…
Жюльен под румяным сыром дразнил запахами. Шутили мальчишки, пел Алексей, смеялась Алла. Она все-таки уговорила его на бокал мартини, и он разговорился…
Это была исповедь о крушении. Но в одном Алла могла помочь: дочери Алексея нужна операция сломанного носа. Стоит 19 тысяч, а денег нет.
– У меня есть долгосрочный вклад, немного поменьше, но можно добавить отпускные, – Алла лихорадочно подсчитывала сумму, а голос внутри снова ожил: “Согреть другому ужин – жилье свое спалю”, этому она учила детей почти пятнадцать лет…
Боясь своей обморочной слабости, она поспешила выпроводить гостя и бормотала, подталкивая его к двери:
– Завтра, в воскресенье, приходите к обеду. Я приготовлю деньги для операции – пока мои отпускные за два месяца, а потом сниму остальные со счета…
Счет был открыт для Санькиного образования в университете, но когда это будет, а операция нужна немедленно!
Утром она сложила все деньги в конверт. Накрыла стол. Но Алексей не пришел ни к обеду, ни к вечеру. Тревога погнала Аллу в соседний дом. Пятый этаж, кажется, здесь он живет. Дверь открыла заплаканная худенькая женщина в ситцевом халате.
– Вы учительница из нашей школы? – женщина глядела затравленно. – У мужа белая горячка. Его родной дядька поил его с 13 лет, для смеха. По пьянке муж сломал дочери нос – музыкой не хотела заниматься. По пьянке и рукой в циркулярку угодил. Потом лечился. Кодировался. Десять лет не пил совсем! А вчера его кто-то подпоил, а ему нельзя, потом с дружком дома всю ночь пил. Все пропало! Ведь он уже вешался однажды, когда сын просил его уйти, оставить нас в покое…
Алла ухватилась за дверь. Земля снова уходила из-под ног, но не в сладкой истоме теперь, а в первобытном ужасе. Конверт жег руку. Она протянула его, дрожа от озноба:
– Это гонорар за моего Саньку. Ваш муж летом с ним занимался…
Женщина опасливо и недоуменно приняла конверт и тут же судорожно захлопнула дверь: из кухни рвался звериный рык.
Алла плелась к себе на ватных ногах. У подъезда две девчушки уговаривали Саньку погулять еще:
– Че дома-то? С твоей матерью от скуки помрешь…
Оранжевая луна беспощадно сияла над морем одинаково серых “хрущевок”.

Галина ФРОЛОВА