Эксперимент в чистом виде. Социальные последствия ЕГЭ

Первое исследование социальных последствий введения единого государственного экзамена завершено под руководством профессора социологии Азера ЭФЕНДИЕВА в Государственном университете – Высшей школе экономики.

– Азер Гамидович, ЕГЭ задумывался как точная, рационально организованная система. По идее экзамен должен был разрешить множество проблем, таких как оценка деятельности школы, поступление в вузы и особенно их социальную доступность. Получится ли выполнить эти задачи?

– Единый государственный экзамен должен был сформировать механизм доступности высшего образования, который во многом стихийно сформировался в 90-е годы. В советское время у нас были установлены определенные квоты для детей рабочих и крестьян, и проблема подготовки высококвалифицированных специалистов решалась в ущерб интеллектуальной конкуренции. Затем считалось, что были сформированы конкурентные демократические механизмы доступности высшего образования на основе саморегулирующегося рынка и минимизации государственного контроля. Но они не могли работать в полную силу из-за некоторых социально-экономических условий. В частности, недостаточно высокого уровня среднего образования, необходимости дополнительной подготовки для поступления в вуз и создания промежуточного элемента в виде подготовительных курсов, репетиторов. Конкуренция фактически формировалась лишь среди тех, кто мог пройти этот экономический барьер. Поэтому возникла необходимость в ЕГЭ как механизме государственного регулирования доступности высшего образования.

– Какие корректировки необходимы, чтобы замысел был осуществлен?

– О едином экзамене говорят много. Но в чистом виде он проводится лишь в трех регионах России- Якутии, Чувашии и Марий Эл. Там все школы работают на ЕГЭ и все вузы региона принимают по результатам госэкзамена на все специальности.

Для сравнения изучали данные студентов-четверокурсников, не сдававших ЕГЭ, обучающихся по тем же специальностям, что и молодежь первого и второго курсов, поступившая в вуз на основе ЕГЭ. Причем одна из главных драм сегодняшней высшей школы – это не то, что все хотят поступить, а что хотят учиться именно на престижных факультетах. В исследовании постоянно отслеживалась эта проблема, что сказалось на отборе факультетов и специальностей.

Изменения социальной структуры студенчества также оценивались по месту жительства, образованию и профессионально-должностному положению родителей, совокупному материальному положению и культурному капиталу семьи.

Проводя исследование, мы исходили из того, что доступность высшего образования определяется не только социально-экономическими факторами. Опыт развитых стран показывает, что социальная структура студенчества, независимо от того, платное обучение в вузе или бесплатное, остается примерно одинаковой. Иными словами, создается материальная преграда или нет, дети пролетариев все равно не идут учиться, потому что сказываются факторы, ограничивающие интересы молодежи из этой среды. Анализ французских социологов показал, что если дети рабочих «идут» в интеллигенцию, то они потом чаще всего не оправдывают материальных и умственных затрат. У них нет связей, чтобы достичь определенного социального положения, и получается, что надежды родителей не сбываются.

С культурной и социокультурной точки зрения стремление получить высшее образование возникает лишь в семьях с особыми жизненными установками – как правило, в среде среднего класса и высших слоях общества.

По всем высшим учебным заведениям среди студентов дети из сел составляют от силы 4-5%. А в Йошкар-Оле – 30-40%. Потому что республиканские университеты давно «пашут на делянках» своих деревень, и один из главных ресурсов поступающих в вуз – это сельские школьники. По этому параметру не обнаружено серьезных различий между теми, кто поступил с ЕГЭ (1-й и 2-й курсы) и без ЕГЭ (4-й курс).

Второе – образование родителей. Здесь начинается очередная драма. Для нас стало новостью, что благодаря ЕГЭ уменьшается количество детей в вузах, чьи отцы имеют высшее образование, и стало больше ребят, чьи отцы имеют среднее техническое образование.

В отношении профессионально-должностных характеристик отцов произошло существенное изменение, четко закрепленное по всем параметрам. Детей, чьи отцы – рядовые работники, стало больше на одну треть.

Что касается культурного потенциала семей, то здесь отмечены лишь несущественные различия между студентами первого, второго и четвертого курсов. То есть выходит, что прирост студентов получился за счет детей рядовых работников, но только тех, чей культурный и материальный потенциал был на уровне семей прежних студентов. Поэтому на основании проведенного исследования можно сказать четко: ЕГЭ позволил людям, которые из-за чувства социальной неполноценности не претендовали на поступление в вуз, стать более уверенными. Таких студентов примерно 10%. Они признались, что, если бы не удачные результаты сдачи госэкзамена, они никогда бы и не подумали о получении высшего образования.

– Но это же хороший результат!

– Да, казалось бы, все хорошо. Однако ЕГЭ в социальном аспекте задумывался как механизм, который уменьшает социально-экономические различия. Но это сегодня реализуется явно не в полной мере, так как в два раза увеличились объемы подготовительных курсов. То есть репетиторы, которых раньше находили в вузах, теперь уходят в школы, и оказалось, что сегодня 30% сельских ребят прошли подготовительные курсы, действующие теперь на селе. Таким образом, исследование показало, что реализация ЕГЭ в том виде, как он задумывался, затруднена.

Кроме того, уровень современной массовой средней школы таков, что становятся актуальными вопросы: насколько знания и умения студентов, поступивших на основе ЕГЭ, соответствуют высшему образованию? Как новое социальное соотношение и последствия внедрения ЕГЭ повлияют на саму высшую школу? Это требует научного, в том числе социологического, исследования учебы студентов, поступивших на основе ЕГЭ, – их взлетов и неудач на пути к высшему образованию.