Драма на Черной речке. 180 лет назад оборвалась жизнь Александра Пушкина

Столько времени прошло, но до сих пор боль утраты не оставляет. Ведь, если бы не пуля Дантеса, блистательный стихотворец и прозаик мог – на радость потомкам! – пополнить список своих шедевров. Но разве способен был Александр Сергеевич успокоить свой буйный нрав, охладить кровь? Конечно, нет. Толпы недоброжелателей все равно ходили бы за ним по пятам. И он снова выходил бы к барьеру, чтобы защитить свою честь…

Свидание состоялось в доме мадам N.N. (за двумя буквами скрывалась Идалия Полетика, незаконная дочь графа Григория Строганова – ). Сия интриганка, к слову, троюродная сестра Натали, будучи в сговоре с Дантесом, пригласила ее к себе, а сама покинула квартиру. Пушкина неожиданного застала там Дантеса и, когда «она осталась с глазу на глаз с ним, тот вынул пистолет и грозил застрелиться, если она не отдаст ему себя».

Славный малый

В конце декабря 1836 года поэт в письме к отцу, Александру Львовичу, сообщал: «Моя свояченица Катерина выходит замуж за барона Геккерена, племянника и приемного сына посланника голландского короля. Это очень красивый и славный малый, весьма в моде, богатый, и на четыре года моложе своей невесты…»

В этих строках нет ни злости, ни неприязни. Стало быть, Жорж Дантес Пушкину еще не враг? Однако конфликт между поэтом и 24-летним французским кавалергардом не забыт.

В ноябре 1836 года Пушкин получил анонимное послание, в котором содержался намек на чрезмерное внимание Дантеса к его жене. И поэт, решив, что автором пасквиля был голландский посланник Луи ван Геккерен, послал вызов на дуэль его приемному сыну Жоржу.

Однако тот вскоре стал женихом сестры жены Пушкина, и тот раздумал стреляться. Вернее, его уговорили… Однако с будущим родственником он знаться не собирался и на свадьбу Дантеса и Екатерины Гончаровой в январе 1837 года не приехал.

Совет императора

Геккерен пытался примирить Пушкина и Дантеса, однако Александр Сергеевич сухо ответил, что, невзирая на родство, не желает иметь никаких отношений с его Жоржем.

Но судьба сводила двух врагов еще не раз – на светских раутах, в знатных петербургских домах. «Молодой Геккерен продолжал, в присутствии своей жены, подчеркивать свою страсть к г-же Пушкиной, – вспоминал вскоре после роковой дуэли поэт Петр Вяземский. – Городские сплетни возобновились, и оскорбительное внимание общества обратилось с удвоенной силой на действующих лиц драмы, происходящей на его глазах…»

Ну а Дантес уж не волочился за Натали, а ее преследовал. Хорош, повеса! Едва вышел из-под венца с одной сестрой, так тут же стал охотиться за другой!

Натали же, по отзывам современников, не очень-то отвергала ухаживания родственника. Хотя и сам Николай Первый «советовал ей быть, сколько можно осторожнее и беречь свою репутацию и для самой себя, и для счастия мужа, при известной его ревности».

Пушкин же был горяч сверх всякой меры. Драматург и поэт Владимир Сологуб писал, что Пушкин в припадках ревности с кинжалом в руках допрашивал жену, верна ли она ему.

Увы, никто, в том числе и супруга, не обращали внимания страдания Пушкина. «Она (Натали – В.Б.) никогда не изменяла чести, но она медленно, ежеминутно терзала восприимчивую и пламенную душу Пушкина – замечала дочь историка Карамзина, княгиня Екатерина Мещерская. – В сущности она сделала только то, что ежедневно делают многие из наших блистательных дам, которых однако ж из-за этого принимают не хуже прежнего; но она не так искусно умела скрыть свое кокетство, и, что еще важнее, она не поняла, что ее муж иначе был создан, чем слабые и снисходительные мужья этих дам».

Убийственная работа

По свидетельству няни детей поэта, в декабре 1836-го и в начале января 1837 года Пушкин был сам не свой – целыми днями разъезжал по Санкт-Петербургу или, запершись в кабинете, бегал из угла в угол. При звонке в прихожей выбегал туда и кричал прислуге: «Если письмо по городской почте – не принимать!», а сам, вырвав письмо из рук слуги, бросался опять в кабинет и что-то громко кричал по-французски. «Тогда, бывало, к нему и с детьми не подходи, – заключала няня, – раскричится и вон выгонит».

Впрочем, порой грустные мысли выветривались. За неделю до дуэли Пушкин в доме поэта Петра Плетнева был весел и много говорил. За день или два до поединка он посетил Ивана Крылова и тоже выглядел оживленным, осыпал крестницу баснописца Савельеву любезностями. И вдруг, будто о чем-то вспомнив, торопливо простился с хозяином.

Рифма давно не шла в затуманенную голову Пушкина. Планы, однако, он строил. Надворный советник Дмитрий Келлер, побывавший у поэта недели за три до дуэли, привел его слова: «Я до сих пор ничего еще не написал, занимался единственно собиранием материалов: хочу составить себе идею обо всем труде, потом напишу историю Петра в год или в течение полугода и стану исправлять по документам». В разговоре Александр Сергеевич сокрушался, что «эта работа убийственная, если бы я наперед знал, я бы не взялся за нее».

Не свет, а тьма

Развязка уже близка. Дантес – то ли и впрямь влюбленный в Натали, то ли решивший окончательно извести недруга – обнаглел вконец и потребовал у нее свидания…

Незадолго до смерти Наталия Николаевна Пушкина, по заверению ее дочери Александры от второго брака, призналась, что та встреча состоялась. При том уверяла: «Бог свидетель, что оно было столь же кратко, сколько невинно. Единственным извинением мне может послужить моя неопытность на почве страдания…»

Свидание состоялось в доме мадам N.N. (за двумя буквами скрывалась Идалия Полетика, незаконная дочь графа Григория Строганова – В.Б.). Сия интриганка, к слову, троюродная сестра Натали, будучи в сговоре с Дантесом, пригласила ее к себе, а сама покинула квартиру. Пушкина неожиданного застала там Дантеса и, когда «она осталась с глазу на глаз с ним, тот вынул пистолет и грозил застрелиться, если она не отдаст ему себя».

Так утверждала княгиня Вера Вяземская. Ну а этот слух принесла ей Полетика. Наверняка она жадно расспрашивала Натали, как прошло «рандэ-ву»…

Как же мерзок был петербургский свет! Да и не свет это, а тьма – злословных завистников, отвратительных сплетников, которые «для потехи раздували чуть затаившийся пожар».

Подлец и шалопай

Вскоре Пушкин был уведомлен злорадным корреспондентом о том, что Натали имела свидание с его злейшим врагом. Вне себя от ярости он помчался к Натали, требуя объяснений. Получив их, Пушкин тут же отправил Геккерену известное письмо.

Слов он уже не выбирал: «…Подобно старой развратнице, вы подстерегали мою жену во всех углах, чтобы говорить ей о любви вашего незаконнорожденного или так называемого сына; и когда больной сифилисом, он оставался дома, вы говорили, что он умирает от любви к ней; вы ей бормотали: «возвратите мне моего сына!» «…Я не могу позволить, чтобы ваш сын после своего гнусного поведения осмеливался разговаривать с моей женой и еще того менее – обращаться к ней с казарменными каламбурами и разыгрывать перед нею самоотвержение и несчастную любовь, тогда как он только подлец и шалопай…»

Геккерен немедленно ответил Пушкину, что Дантес вызывает его на дуэль, и поединок должен состояться в «кратчайший срок». Об этом узнал царь и приказал шефу жандармов Бенкендорфу предупредить схватку. Однако тот нарочно послал людей не на Черную речку, где сговорились встретиться дуэлянты, а в другую сторону…

Удивительное спокойствие

Для Пушкина это был двадцать первый вызов на дуэль. Но состоялось всего четыре поединка, да и то они были бескровными. Может, поэт надеялся, что таковой будет и дуэль с Дантесом? Вряд ли, ибо ненависть его сжигала…

Однако перед поединком Пушкин успокоился. Или делал вид… На балу у княгини Марии Разумовской был весел, много шутил. Да и в утро дуэли, 27 января (по старому стилю) 1837 года проснулся в хорошем расположении духа, «после чаю много писал – часу до 11-го».

По свидетельству поэта Василия Жуковского, «его спокойствие было удивительное; он занимался своим «Современником» и за час перед тем, как ему ехать стреляться, написал письмо к Ишимовой (сочинительнице «Русской истории для детей», трудившейся и для его журнала)».

Как же не хочется приближаться к роковой развязке! Побудем еще немного с живым Пушкиным…

Днем он заехал в кондитерскую Вольфа на Невском проспекте, выпил стакан лимонада. Дождался Константина Данзаса, своего секунданта, после чего оба сели в сани, чтобы ехать на Черную речку. Пушкин выглядел беззаботным, словно ехал не на смертный бой, а веселиться к друзьям…

У Дворцового моста им встретился экипаж, в котором сидела Натали. «Данзас узнал ее, надежда в нем блеснула, встреча эта могла поправить все. Но жена Пушкина была близорука; а Пушкин смотрел в другую сторону….»

Кровь на снегу

На месте дуэли у Черной речки поэт был нетерпелив, желая скорее приступить к поединку. Все было почти как в «Евгении Онегине»: «Вот пистолеты уж блеснули, / Гремит о шомпол молоток. / В граненый ствол уходят пули, / И щелкнул в первый раз курок…»

Пушкин первым дошел до барьера, которым служила брошенная на снег шинель, и стал целиться. Однако противник выпалил первым. Падая, поэт воскликнул по-французски: «Je crois que j\’ai la cuisse fracassee!» (Кажется, y меня раздроблено бедро).

Снег обагрился кровью, но Пушкин нашел в себе силы для ответного выстрела. Узнав, что лишь ранил Дантеса, поэт не огорчился: «Странно. Я думал, что мне доставит удовольствие его убить, но я чувствую теперь, что нет… Впрочем, все равно. Как только мы поправимся, снова начнем».

Жить несчастному Александру Сергеевичу оставалось меньше двух дней.

Фото с сайта www.7lostworlds, www.graphnet.ru, www.playcast.ru