Драгоценное право, доставшееся от Бога. Компромисс между устоявшимися структурами Фонд Фридриха Науманна

Преподающий в университете штата Алабама американский политолог Уильям Стюарт собрал с научной скрупулезностью, дополненной освежающей дозой игрового азарта и коллекционерской страсти, 495 толкований федерализма, расположил их по алфавиту, аргументировав цитатами и прокомментировав в проницательной вводной статье. Тем самым он подтвердил многообразие федералистских структур, заключенных в истории понятий, социально-политических институтов и их влияния, а также фантазию научных и политических комментаторов, постоянно находивших и изобретавших новые эпитеты и метафоры, чтобы выразить всю сложность термина «федерализм». Например, Мортон Гродзин описывает американский федерализм как подобие «мраморного пирога», в котором «разноцветные составляющие неразрывно переплетены, так что отличающие их цвета создают вертикальные и горизонтальные прожилки, а также неожиданные завихрения». Из той же кулинарной сферы позаимствовано понятие федерализма как «спагетти» («образ спагетти навеян параллельными тенденциями расхождения и схождения» – Stewart, 1984, р.161) и как «кисло-сладкого блюда», в котором помощь центра хотя и кажется сладкой, однако ее условия и цена кислы, а потому могут отпугнуть.

Снова смещая центр тяжести общества на нижние ступени, мы тем самым пытаемся вернуть отдельному человеку – а вернее, семье – прочную основу, самоопределение, а значит, и гарантии существования, потеря которых стала подлинным несчастием для миллионов.Вильгельм Рёпке. Масса и демократия

Федерализм – стратегия компромисса

Английская терминология последовательно различает федерализм (соотносимый с федеративным государством) и конфедерализм (соотносимый с союзом государств), чему соответствуют два определения: «федералистский» и «конфедералистский». Второе понятие в немецком языке, к сожалению, используется мало, что приводит к разного рода недоразумениям, в первую очередь при обсуждении Конституции Евросоюза.

Чтобы не запутаться во всех этих проблемах толкования и истории понятий, лучше всего, наверное, держаться ближе к дословному пониманию. «Федералисты» в изначальном смысле – «сторонники союза», так что англосаксонское восприятие этого слова, в котором прежде всего слышится централистская тенденция, не совсем уж ошибочно. Европейский союз, по расхожему представлению, является образованием с чертами как конфедеративными (союз государств), так и федеративными (союзное государство). «Федерализм» – не просто противоположность «централизму», это понятие обозначает, кроме того, и альтернативу «автономизму», «партикуляризму», а также «конфедерализму».

В немецком языке «федерализм» означает укрепление субъектов союзного государства, что тем самым является антитезой централизму. С основанием единого немецкого государства в 1871 году прежняя политическая контроверза национализма и партикуляризма уступила место новому конституционному противопоставлению централизма и федерализма. Федералистами считались те, кто отстаивал федеративную организацию германского рейха, сопротивляясь централистским тенденциям. В чрезвычайно важное для идеологической истории Швейцарии время – между 1798 и 1848 годами – развернулось противостояние партикуляристов, федералистов и унитаристов. Эта эпоха швейцарской истории чрезвычайно актуальна в отношении процесса европейской интеграции, хотя не может быть и речи о прямом переносе швейцарского опыта на европейский уровень. Не исключено, что уже тогда за необходимую либерализацию была заплачена слишком высокая цена централизации. Федералисты в Швейцарии противостоят унитаристам, и потому были и остаются противниками централизма, а тем самым и сторонниками кантональной автономии в рамках конфедерации.

Различные национальные традиции выработали несхожее понимание одних и тех же слов, что в истории политических понятий является скорее правилом, чем исключением.

Франция

Диалектика единства государства и федерализма наложила отпечаток на всю историю Франции. Французское государство всегда понималось как средство осуществления централизации. Национальность, государственность, справедливость, порядок и централизованность до такой степени слились в этой стране в единую идею, что и децентрализация может быть представлена лишь как деятельность центральных органов.

Так называемые федеративные торжества 1790 года во Франции были связаны с объединением разрозненных ранее ополчений третьего сословия в централизованную национальную гвардию. Федеративное движение вдохновлялось идеей центра. В то же время федералистское движение, жестоко подавленное якобинцами, было очевидным децентралистским. С тех пор «федерализм» во Франции, несомненно, звучит как негативная характеристика и оказывается в одном ряду с феодализмом, клерикализмом, антидемократизмом и в конце концов сепаратизмом.

Федеративная Республика Германия

После Второй мировой войны в рамках дискуссии о Конституции ФРГ состоялись дебаты о федерализме, сопоставимые со швейцарскими дебатами XIX века, а вероятно, и испытавшие на себе их влияние. Как и в Швейцарии, речь шла о трех принципиальных концепциях государственного устройства, причем федералистский вариант занимал промежуточную позицию. Иная ситуация складывается в наши дни при обсуждении перспектив Европейского союза. На повестке дня – федеративный и конфедеративный варианты устройства, тогда как централизованное европейское государство вообще не является предметом обсуждения. Уместно вспомнить англо-американское содержание соответствующих слов и истолковать в связи с этим федералистский элемент как углубление, а не ограничение центральных элементов союзного государства Европы. Ссылка на «федеративное устройство» в Европе – вовсе не повод для успокоения тех, кто стремится к максимально возможной автономии и максимально широкой защите прав меньшинств в рамках сообщества. Европейские федералисты – сторонники «общеевропейского федеративного государства», а потому в сегодняшней ситуации, когда Евросоюз является гибридным конфедеративно-федеративным образованием, представляют скорее централистские тенденции. Немецкий политолог Фриц Шарпф в своей в целом благосклонной к принципу федерализма монографии о «вариантах федерализма» говорит о «нулевой сумме» конфликта полномочий. С учетом реально существующей нехватки финансовых средств на всех уровнях и ограниченных возможностей изыскания дополнительных фискальных ресурсов такая оценка представляется реалистичной. По мнению Шарпфа, у федерализма в Германии нет будущего без конституционной реформы, без реформы, «которая как раз по экономическим причинам была бы направлена на возвращение законодательных, фискальных и формирующих полномочий федеральным землям». Он справедливо сожалеет, что понимание этого еще не стало достоянием широких кругов, поскольку его соображения не согласуются с господствующим в Федеративной Республике Германии централистским настроем. Именно поэтому взгляды Шарпфа заслуживают внимания, как и его предостережения от общеевропейской экономической политики, которая «приглушает протекционистские устремления отдельных национальных государств, заменяя их нарастающим протекционизмом на уровне всего Евросоюза».

Впрочем, что касается заслужившей похвалы Шарпфа швейцарской «стратегии ниш» (в качестве примера он называет миграцию иностранцев, оказание услуг в финансовой сфере и школы-интернаты), то это скорее результат частной автономии, нежели экономической политики малых автономных государств, к которой также можно было бы отнести критику относительно протекционизма на внутригосударственном уровне, адресуемую Шарпфом Евросоюзу. Либералы и сторонники свободной торговли в ходе истории вновь и вновь пропагандировали централизацию как противоядие против местного протекционизма и вмешательства в экономику, как средство дальнейшего расширения поля деятельности путем приватизации и дерегулирования. По этой причине либералы в Швейцарии, как и ранее либеральные конституционалисты – «федералисты» – в США, выступали за расширение союзных компетенций. Тем, кто в Европейском союзе пропагандирует возможности насильственного дерегулирования при помощи центра, следует иметь в виду сомнительный исторический опыт формулы «дерегулирование под патронажем центральной власти». В этой связи также необходимо задуматься над вопросом, не была ли ошибочной последовательно проводимая Бисмарком стратегия объединения немецких земель.

В истории Соединенных Штатов политическая борьба определялась столкновением федералистов и антифедералистов, настроенных автономистски (а затем и сепаратистски). Унитаристские проекты в Америке не имели поддержки, поскольку не находилось политически значимой группировки, выступающей за единое централистское американское государство. «Федералисты» отстаивали централистские позиции, выступая против неограниченной автономии штатов в рамках свободной конфедерации и за интенсивное сотрудничество штатов при наличии у федерации важных полномочий, тогда как сторонники конфедеративного, но столь же свободного по своей основе устройства, определяли себя как «антифедералистов». В английском языке до сего дня сохранилось централистское понимание федерализма. Когда в начале 90-х годов XX века в Маастрихтском договоре слово federal должно было быть использовано для обозначения максимальной самостоятельности стран – членов Евросоюза, английская сторона его отвергла, сославшись на то, что тем самым выражается стремление к большому единству и централизму в Европе. Тогда пришлось прибегнуть к понятию субсидарности. Правда, в Америке отмечается тенденция децентралистского толкования федерализма, то есть в континентально-европейском духе, и за этим стоит стремление положить предел нарастающему усилению федеральных властей в XX веке.

После Второй мировой войны в США все более подчеркивалась свободолюбивая составляющая понятия «федерализм», одновременно она прославлялась с позиций, приобретающих большую популярность консервативных ценностей как политико-моральный постулат. Так, Феликс Морли в своей книге «Свобода и федерализм», вышедшей в 1959 году, пишет, что «свобода – самое драгоценное из прав, доставшихся человеку от Бога по рождению, а самое лучшее для нас средство обеспечения свободы – политический инструмент федерализма».

Швейцария

Понятие федерализма вошло в политическую жизнь Швейцарии в начале XIX века. Наполеон, которого часто считают реставратором федерализма в оккупированной Францией Швейцарии, его ненавидел. «Федералисты» были для него врагами, он противопоставлял им «патриотов», сторонников Франции.

Швейцарский историк Беатрикс Месмер предупреждает в одной из своих статей «Без новых мифов» об опасности нового мифа о швейцарском федерализме, а также о комплексе швейцарской образцовости, модели для подражания. «Во всяком случае следует проанализировать швейцарский федерализм как явление в рамках реальности одной страны прежде чем предлагать его Евросоюзу в качестве чудодейственного политического средства из швейцарской домашней аптечки». Месмер характеризует швейцарский федерализм как «постоянно смещающийся компромисс между устоявшимися структурами», как последовательное распределение полномочий, окончательно не закрепляемое и постоянно реагирующее на новые потребности и требования.

Между прочим, нельзя не заметить, что в швейцарской дискуссии о федерализме, как правило, речь идет лишь об отношениях конфедеративной власти и кантонов, в то время, когда тема автономии коммунальных структур считается проходящей по другому ведомству. На это есть свои причины. Кантоны, которые – по крайней мере на словах – отстаивают свои права перед конфедерацией и демонстрируют антицентрализм (пока это ничего не стоит), как правило, сами выступают в отношениях с муниципальными структурами с централистских позиций (если речь не идет о децентрализации издержек или других политических тяготах). Единственным противовесом для кантонального централизма оказываются многочисленные представители муниципальных органов, составляющие обычно не менее трети депутатов кантонального парламента. Однако и у этого «автономистского лобби» разговоры о самостоятельности продиктованы своекорыстными интересами и направлены на усиление личной политической власти, то есть желанием повелевать, но не платить. В изящном, но, к сожалению, слишком мало используемом исследовании по муниципальной автономии кантона Граубюнден «Смерть муниципальной свободы» американский политолог Бенджамин Барбер показал, как «федерализм», то есть включение кантона Граубюнден в конфедерацию, ускорил смерть муниципальной автономии в рамках кантона, вместо того чтобы приостановить ее. Это обстоятельство могло бы быть интересным прежде всего для тех, кто проводит аналогию между процессом формирования швейцарской конфедерации и интеграционным процессом в Европе и мечтает в связи с возможным вступлением в Евросоюз о расширении кантональной, региональной и местной автономии, поскольку, мол, «Брюссель» находится еще дальше, чем «Берн». Представление, будто федеративные структуры ограничивают возможности и полномочия ближайшей нижней ступени – субъектов федерации – и при этом усиливают за ее счет структуры муниципальные, региональные, кантональные, является фатальным заблуждением.

Делегирование суверенитета, как показывает имеющийся опыт, – улица с односторонним движением. Возможно, отнюдь не случайно именно американец, то есть сторонний наблюдатель, установил факт смерти свободы на муниципальном уровне, тогда как эта самая структура по-прежнему превозносится в учебниках по основам гражданских знаний как «ячейка» нашего государства. Разумеется, муниципальные образования в Швейцарии не умерли, однако с их автономией дела обстоят неважно, и потенциал этих ячеек столь же мало впечатляет, как и потенциал кантонов. Кто всерьез говорит о «духе федерализма» и связанном с ним принципе субсидиарности, должен, как мне представляется, иметь при этом в виду и местное самоуправление. На местном уровне ясное соотнесение задач и необходимых расходов удается более всего, а контроль за органами власти касается при этом не только организаций, но и конкретных лиц. Органы местного самоуправления могли бы экспериментировать в области реформ приватизационных планов и адресной социальной помощи, являясь при этом не тормозами, а первопроходцами.

Заблуждения и новые импульсы

Вновь обнаруженные антибюрократические черты, базисные элементы демократии, пробудили уважение к федерализму у представителей левых политических кругов (хотя в этих кругах употребление данного термина в силу его «дурной наследственности» чаще всего избегали, а вели речь о «гражданских инициативах», «регионализме» и «базисных группах» демократии). В 1970-е годы с развитием экологического движения сформировались три концепции – «прекрасное в малом» (small is beautiful – Schumacher, 1977; Kohr, 1995), концепция конвивальности (жить вместе) и «малых сетей» (IIIich, 1975).

Новый импульс идее федерализма придали смешение самых различных реально существующих этнических групп, размывание политико-исторических границ, а также тесное переплетение структурных и инфраструктурных экономических сфер. В мультикультурных обществах с высоким уровнем разделения труда более реалистичной моделью будет скорее «леопардова шкура», чем «шахматная доска», а попытки реализовать «четкое разграничение и разделение» территориальных и фискальных полномочий на сегодняшний день можно считать совершенно несостоятельными. В конечном итоге такие потуги могут привести разве что к бредовой идее «этнических чисток» по боснийскому варианту, который никак нельзя принять в качестве образца для подражания. Модель «динамического федерализма», предлагаемая экономистами Райнером Айхенбергером и Бруно Фрайем (Eichenberger-Frey. Eine «funfte Freiheit» fur Europa, 1996; Frey. Ein neuer Foderalismus fur Europa, 1997), носит самые разные утопические черты, однако ее ориентация на идеи о функциональных, конкурирующих и взаимопересекающихся единицах со своей юрисдикцией актуальна и реальна. Эти общности, сокращенно именуемые FOCJ (functional, overlapping, competing jurisdictions – функциональные, пересекающиеся, конкурирующие юрисдикции), задаются согласно «функции, которую они должны выполнить», а поскольку каждой новой функции соответствует иной объем юрисдикции, они начинают конкурировать в борьбе за привлечение на свою сторону муниципальных образований и граждан. Они обладают фискальной автономией – и это, пожалуй, кардинальный момент, но в то же время и самое слабое звено при реализации идеи.

Возможно, исходить следовало бы вовсе не из налогов, а из цен или тарифов и «членских взносов», поскольку трудно представить себе какую-либо уже существующую территориальную единицу, которая согласилась бы расстаться с некоторой частью своих фискальных полномочий, и так же трудно представить себе налогоплательщиков, готовых терпеть дополнительных сборщиков налогов. Дальнейшее затягивание налоговых гаек вряд ли может оказаться эффективным, ведь вызываемые этим потери производительности и провоцируемый уход от налогов в конечном счете приведут к сокращению налоговых поступлений. Однако не исключено, что так называемые узкие места общественного финансирования в действительности вскоре окажутся тупиками, из которых придется искать выход, возвращаясь к исходной точке. В этой ситуации подобные функциональные единицы могут стать достаточно привлекательными. Такой подход является творческим, потому что направлен не на централизацию и унификацию, а способствует разнообразию, не ущемляющему гибкости. Тем самым ему, возможно, удастся избежать столь наглядно описанной Шарпфом «ловушки взаимных переплетений», заключающейся в том, что в одно и то же время ослабевает желание к нахождению компромиссов и поиску консенсуса, снижается готовность и способность нести соответствующее финансовое бремя. При этом растут коллективные ожидания, претензии и требования. Тогда-то и приходит час забытой было частной автономии как стратегии решения проблем, открывающей прямой путь к нахождению компромиссов, распределению финансового бремени среди участников и не за счет грядущих поколений, а за счет тех, кто живет и действует в настоящий момент. Предел привлечения заемных средств у подобных автономных единиц соотносится с собственными финансовыми возможностями, а также с кредитоспособностью, но над соотношением затрат и результатов постоянно висит столь полезный в этой ситуации дамоклов меч потенциального банкротства.

Частное право имеет дело с возможностью разнообразия заключаемых договоров, которые вовсе не должны носить универсальный характер, так что оказывается допустимым «кроить законодательство в соответствии с потребностями и по индивидуальной мерке» при минимуме принуждения и максимуме эффективности. К чему приведет в конечном итоге последовательное развитие идей функциональных единиц – к конфедеративной модели самоорганизации или другим единицам и структурам, выделяемым на основе частноэкономических или частноправовых отношений, – сказать в данный момент трудно. Что представляют собой предприятия, работающие в сфере обслуживания (с участием общественных финансов или без), как не автономные в правовом отношении, функциональные, пересекающиеся, конкурирующие действующие силы, то есть те самые FOCJ?

В 1960-1970-е годы был провозглашен лозунг федерализма сотрудничества, до сих пор блуждающий в умах и представляющий собой концептуальную противоположность соревновательному федерализму. В сочетании с так называемыми дискуссиями о регионализме «федерализм сотрудничества» способствовал скорее централистским тенденциям и идее «выравнивания региональных различий», в конечном счете выхолащивающей местную автономию. Регионалисты всегда расходились в вопросе о том, не являются ли регионы четвертым уровнем (наряду с муниципальным уровнем субъектов конфедерации либо федерации и уровнем национальным либо интернациональным), пересекающим границы других уровней, а также должны ли региональные единицы дополнять существующие территориальные единицы или же быть им альтернативой. Открытым остается вопрос, относить ли эти течения к централистским или же нецентралистским. С точки зрения нонцентрализма идея «Европы регионов» должна быть отвергнута. Регионы всегда будут зависимы от некоего центра, покровительствующего им и потому устанавливающего «псевдоавтономию».

Идея выравнивания

Идея выравнивания региональных различий, а также экономических инициатив, направленных на содействие развитию определенных территорий за счет дотаций и кредитов на специальных условиях, популярна прежде всего у тех, кто выигрывает от подобных финансовых перераспределений. Концепция выравнивания региональных различий финансовыми операциями такого рода в среднесрочной перспективе оказывается неэффективной, а в долгосрочной – контрпродуктивной. Слишком часто финансовые вливания попадают не в те каналы, которые подразумевались, нередко – обратно в центр, так что неудачность подобной «помощи развивающимся регионам» можно доказать и в национальном, и в наднациональном, общеевропейском контексте. В результате идея внутрирегионального или межрегионального перераспределения общественных средств в значительных масштабах оказалась не столько привлекательной, сколько вызывающей отрицательные эмоции. В конечном итоге она представляет собой не что иное, как бесполезную попытку путем вмешательства исправить ошибки, допущенные в ходе навязанных сверху унификационных действий, то есть такое исправление ошибок, которое ведет к новым. Однако идея финансовых трансфертов и финансовой «помощи» слабым в финансовом и структурном плане регионам пользуется значительной политической популярностью, как и все проекты выравнивания, при которых у «богатых» что-нибудь отбирают, чтобы отдать «бедным». Сколько из этих средств в ходе перераспределения остается в самом аппарате, попадает к тем, кто в помощи не нуждается, направляется мимо цели, – все это остается тайной осуществляющих перераспределение и утверждающих таким образом свою легитимность и незаменимость. Неудивительно, что крайне низкой оказывается заинтересованность представителей органов власти, отчасти и финансируемых этой властью исследователей, в эффективном контроле за подобными конституционными реликтами.

Выводы

Классический континентальный европейский федерализм является конституционно-правовым движением, выступающим за максимально возможное соблюдение самостоятельности и прав субъектов федеративного государства. Он обращается к исторически установившимся, а не сконструированным жизненным сферам и противится любой форме централизма, унитаризма и коллективизма. Федерализм как концепция политического устройства и как мировоззрение входит в традицию аристотелевско-схоластической социальной теории, рассматривающей семью в качестве минимальной социальной единицы, лежащей в основе любой политической общности.

Наряду с такой трактовкой федерализма, вытекающей из аристотелевско-схоластической картины мира, в XIX веке оформилось иное его понимание, обусловленное просветительским мышлением. Оно ссылается на индивидуальную свободу и самоопределение, на нецентралистские, неиерархические структуры, свободные соглашения и объединения. Это принципиально скептическое отношение к власти и господству, к централизации, бюрократии и иерархии нашло сторонников как среди либералов, так и среди социалистов.

После 1945 года сформировалось новое научное понимание федерализма, вызвавшее симпатии у социологов и экономистов. Строя свою аргументацию на теории систем, эта версия федерализма рассматривает политические и социальные структуры как «системы взаимодействия», как сложную двусторонность и неустойчивое равновесие частных и регулируемых из центра сил самоуправления, входящих в систему элементов, и центральной системы руководства. Чем больше уровней включает организация системы и чем больше самоуправляемых элементов в нее входит, тем выше ее стабильность и способность к адаптации в новых условиях. Системы, допускающие автономию своих подсистем, сложны и плохо поддаются управлению. На первый взгляд они менее эффективны, чем централизованные системы, и располагают меньшими властными внешними и внутренними возможностями. Автономия несет в себе риск неоптимальных решений проблем. Однако эффективность общей системы измеряется не только ее властно-силовыми качествами, но и способностью противостоять патологическим проявлениям власти и силы, адаптироваться и обучаться. Мирно конкурирующие, по возможности автономные вплоть до самых мельчайших единиц подсистемы создают условия для длительной соревновательности различных моделей, включая системы вмешательства и перераспределения. Автономные подсистемы являются аналогом некоторых элементов рынка в политической сфере. С позиций национально-экономической теории сообщество автономно принимающих решение нецентралистских единиц представляется выигрышным, тем более что соотношение между полезным результатом и затратами, между получением социальных благ и отчислениями на социальные блага могут быть представлены в очевидном и просчитываемом для участников виде.

Четырнадцать тезисов

Многозначные понятия «федерализм» и «субсидиарность» следует уточнить с помощью однозначного признака нецентрализованности.

Согласно либеральной интерпретации федерализм представляет собой политический способ решения проблем на стыке автономизма и централизма, однако смещает акцент в пользу автономии субъекта федерации/конфедерации.

В соответствии с принципом субсидиарности общие проблемы должны решаться по возможности на самой низшей ступени. Критериев, по которым в каждом отдельном случае следует определять эту «возможность», не существует, поэтому принцип остается нейтральным в отношении централизации и нонцентрализации, что на практике означает возможность дополнительной централизации.

Принцип субсидиарности следует уточнить и радикализировать в том смысле, что он предполагает возврат полномочий, ответственности и финансирования по возможности автономным либо частноавтономным структурам, если решение или финансирование решения какой-либо проблемы на центральном уровне оказывается невозможным.

Необходимо заново открыть ценность местного самоуправления в его принципиальном значении для прозрачной политики. Политические и фискальные полномочия следует не «спускать» по иерархической лестнице сверху вниз, как это предусматривает методика децентрализации, а вживлять в малые структуры и блюсти их на этом уровне в духе нонцентрализма. Принцип «один человек – один голос» функционирует лишь в том случае, когда и налоговая нагрузка каждым ощущается в сравнительной мере.

Не должно быть налогов, не соотнесенных с возможностью участия в управлении на уровне соответствующей территориальной единицы. Нельзя кого-либо облагать налогом без того, чтобы он мог принимать участие в определении размера налогов и их использования.

Территориальная единица, финансируемая «сверху», то есть центральной властью, крайне несамостоятельна и подвержена коррупции.

Не должно быть власти без соответствующих налоговых полномочий. Автономия территориального образования теснейшим образом связана с финансовой и фискальной автономией. Кто не собирает своих собственных налогов, тот не обладает подлинной автономией. Кто претендует на власть (исполнительную и законодательную) при помощи популярности перераспределения и социального обеспечения, должен нести и соответствующую этой популярности нагрузку, выражающуюся в собираемых налогах. No representation without taxation.

Разумное оздоровление государственных финансов в условиях демократии возможно лишь тогда, когда существует прозрачное соотношение расходов, выполняемых задач и источников доходов.

Выравнивание финансовых условий территориальных образований препятствует конкуренции между ними и нарушает прозрачность финансовой ситуации, а потому должно быть отвергнуто. Из-за него экономные и разумные власти оказываются наказанными, а расточительные и неразумные – поощряются. Цель федералистского, нецентралистского политико-социального устройства предполагает стратегию, связанную с приватизацией, ограничением, децентрализацией и дерегулированием.

Нельзя сказать, что нецентралистские структуры заведомо лучше централистских. Однако они позволяют вести эксперимент в сравнении социальных ситуаций, участвуют в «конкуренции территориальных образований (муниципальных единиц, субъектов федерации/конфедерации, стран)» и потому отличаются гибкостью, способностью к обучению и адаптации, короче – олицетворяют свойства, самые существенные во времена быстрых изменений.

Именно в мире, переживающем глобализацию, и может быть по-настоящему открыта экономическая и политическая ценность многообразия, этнического переплетения, пересекающихся систем и нонцентрализма.

Роберт НЕФ, директор Либерального института в Цюрихе