На чтение: ≈ 13 мин.Анатолий Праудин – не просто известный театральный режиссер. Он уже во многом легендарная и яркая личность, ценимая истинными театралами. В своих взглядах на мир и сцену он так же остро парадоксален, как и в спектаклях. Мы убедились в этом, поговорив с Анатолием Аркадьевичем во время не так давно прошедшего фестиваля «Реальный театр», который раз в два года вот уже больше двадцати лет проводится в Екатеринбурге.
Сначала немного о фестивале: он представляет спектакли, лишенные сугубой развлекательности, серьезно говорящие о серьезном. «Реальный театр» наглядно доказывает, что отличительная черта современного театра в том, что он выбирает – разное. Он демонстрирует различные художественные стили и эстетические предпочтения – при содержательном единстве. Но господствует все-таки эксперимент. В 2013 году в фестивальную афишу вошли спектакли широко известных режиссеров: «Враг народа» Льва Додина (Москва), «Добрый человек из Сезуана» Юрия Бутусова (Москва) – и спектакли молодых режиссеров: «Онегин» Тимофея Кулябина (Новосибирск), «Платонов. Живя главной жизнью» Дениса Хусниярова (Санкт-Петербург). В рамках фестиваля был дан и мастер-класс «Брехт против Станиславского» (вообще-то это прекрасный спектакль, но его автор Анатолий Праудин скромно соглашается лишь с определениями «учебная работа» и «лабораторный опыт»).
Режиссер исследует самые значимые современные театральные школы, не отвергая ни одну из них. Театр переживания (психологический) ассоциируется с именем «Станиславский», театр представления (эпический) с именем «Брехт». Первая система предполагает вживание в образ, создание эффекта подлинности; вторая действует от обратного, ставя во главу угла эффект отчуждения, когда актер демонстрирует свое не-тождество с героем. В обоих случаях Праудин чрезвычайно убедителен. «Есть много способов сказать правду» (Бертольд Брехт).
Лауреат Государственной премии России, Анатолий Праудин известен преимущественно как автор постановок для детей и молодежи. Он работал в Екатеринбурге, Омске, Челябинске, Самаре, Перми, Санкт-Петербурге: в Александринском театре, Театре юного зрителя имени Брянцева. Сейчас руководит Экспериментальной сценой театра-фестиваля «Балтийский дом». Режиссер отличается собственным взглядом на любой материал, который берет для постановки. Мы встретились с ним, чтобы поговорить о воздействии театра на современного зрителя, прежде всего юного.
– Анатолий Аркадьевич, вас называют «фестивальный режиссер», ваши постановки активно участвуют в театральных смотрах разного уровня. Большой фестивальный опыт наверняка позволяет оценить место «Реального театра» в театральном пространстве страны.
– Организатор фестиваля Олег Лоевский собирает спектакли, отражающие действительные процессы. «Реальный театр» в своем роде единственный в России, фиксирующий сегодняшнее состояние театра. «Золотая маска» делает упор на лучшие постановки, снимает сливки. А здесь представлено «молоко», здесь – сердцевина явления, а не только верхушка.
– «Сегодняшнее состояние театра» – каково оно?
– Театр сильно слоится. Каждое направление развивается в свою сторону, есть в этом движении и достижения, и потери. Абсолютно мирно сосуществуют авторский театр и коммерческий театр, репертуарный и антрепризный, продюсерский и режиссерский.
– Брехт и Станиславский…
– Да, все театральные системы. Я думаю, наступило время примирения. Академический, традиционный театр смирился с тем, что авангард прочно обосновался рядом, сам же авангард подуспокоился, так как добился признания. Борьба завершилась, потому что «бойцы» устали, а, может быть, подросли. Зачем толкаться, всем места хватит.
– Хорошо ли такое спокойствие для развития искусства? Замечено, что в периоды кризисов творчество активизируется.
– Вы знаете, для искусства – все хорошо. Если сегодня мир, значит, так нужно, значит, время пришло. Войны кончились, все расставлены по местам. Лично мне нравится и прежний боевой момент, и нынешний. Но все-таки борьба – это развлечение, десерт, «на сладкое». Виньетки на канве основной деятельности. Пусть молодежь со своей избыточностью этим занимается, а мне хочется сохранить энергию для дела, сосредоточиться на работе.
– Помню, на один из давних фестивалей вы привозили два принципиально разных по стилистике спектакля, просто Брехт против Станиславского на практике: концептуальный «До свидания, Золушка!» и традиционный «Чудаки».
– Я постмодернист в чистом виде, могу работать в любой манере в зависимости от того, что требует материал. У меня нет своей системы, но я владею всеми существующими. Не претендую на авторство, я исполнитель. Есть драматург, есть пьеса – моя задача найти сценический эквивалент языка, стиля, поэтики, смысла исходного материала.
– Анатолий Аркадьевич, вы считаете себя реализованным человеком?
– На сто процентов. Без дела не сижу ни дня. Вот мой график: после премьеры «Гамлета» начинаю Осенний марафон в «Балтийском доме», который продлится до нового года. А с 10 февраля я уже в Минске, буду ставить «Дон Жуана». На 17 марта намечена премьера «Дяди Вани» на Экспериментальной сцене, а в июле 2014 года приступаю к постановке «Швейка» в екатеринбургском ТЮЗе. Больше и лучше работать я не в состоянии, выработка максимальная.
– Театр, в котором вы работаете, по всем статьям авторский. Вы единственный режиссер Экспериментальной сцены, идейный вдохновитель и так далее…
– Мы организационно входим в структуру «Балтийского дома»: единое расписание и даже буфет. Но внутри существуем независимо, никто не диктует, что ставить и как. 15 лет назад мы пришли сюда с группой артистов из питерского ТЮЗа с целью делать то же, что делали всегда: сочинять миры, сочинять жизнь.
– Общим местом стали сетования на дефицит спектаклей (книг, фильмов) для подростков. Что вы думаете по этому поводу?
– Подросток – это уже полноценно взрослый зритель, который может обходиться без собственного репертуара. То, что у нас ставят под грифом «для подростков», чаще оказывается «для детей». Хотите специфические спектакли для тинейджеров? Пожалуйста: «Чайка» Чехова, «Доходное место» Островского. Существует огромное количество классического материала, где молодые люди способны обнаружить себя.
– Зрители вашего театра, цитирую, «мыслящие, творческие люди независимо от возраста». Может ли быть большой такая аудитория?
– Нет, она невелика. У моих постановок, как правило, короткая прокатная судьба, они вызывают в основном фестивальный интерес. Ситуация меня не беспокоит. Делаем свое дело: приходим каждый день на репетицию, стараемся что-то понять, открыть, рассказать. Играем готовый спектакль раз десять, и постепенно он сходит на нет. Десять показов, я считаю, вполне достаточно.
– Вам не важно количество зрителей?
– Не важно, и в этом я совершенно искренен. Важно качество зрителей. Более того, я презираю большие залы. Мне кажется, когда собирается очень много людей, это уже не спектакль, а концерт, представление. Театр – элитарное место. Людей, способных воспринимать театральную условность, слышать и понимать этот особый язык, всего четыре процента. Сидит огромный зал, большинство лишь считывает фабулу и коротает время в культурной обстановке. Да, театралов мало, так что же, казнить их за это? Нельзя уничтожить представителей ассирийской нации только за то, что их осталось двести человек на земле.
– В нежном возрасте театр посещает куда больше, чем четыре процента детского населения. Что же, они зря время проводят?
– Не зря, конечно. Получают эстетические впечатления, что замечательно. Проживают полтора-два часа в пространстве духовного напряжения, что небесполезно. Когда вырастут, может, меньше пива выпьют, что тоже хорошо.
– Раньше ваше творческое направление называлось «театр детской скорби». Сейчас – аналитический театр для детей, молодежи и взрослых. Тоже «замирение»?
– Да, замирение, но не творческое. Используем более гладкую формулировку с сохранением сути. В известной фразе «для детей нужно ставить, как для взрослых, только лучше» изначально речь шла о том, что театр (литература, искусство) не делится на взрослый и детский, есть просто Театр. С ребенком нужно общаться нормально, как с человеком, а не как с недоразвитым взрослым. Вообще понятие детства сформировалось не так давно, как ни странно. Лишь лет 150 назад детство стали воспринимать как отдельный мир, а не «недовзрослость», начали уважать его, изучать. Но тенденция сюсюкания сохранилась.
Возьмем для примера известную притчу «Малыш и Карлсон». Если обратиться к оригиналу, то смысл произведения трагичен: мальчик шагнул в окно, покончил с собой из-за тотального одиночества, хоть его и окружали прекрасные люди и жил он в цивилизованной стране (субъективная интерпретация Праудина – «УГ»). Многие сказки имеет грустный финал. Но если считать ребенка недоразвитым взрослым и не признавать самодостаточность его мира, то о проблемах с ним, как с больным, говорить нельзя. В результате возникает веселое пряничное представление, известное под тем же названием «Малыш и Карлсон», но опустошенное, освобожденное от смысла.
Театр детской скорби – это театр, где с ребенком говорят как с полноценным существом обо всех его проблемах, вплоть до самых острых.
Фото с сайта www.bdt.spb.ru
Выбор читателей
Комментарии