Аньес ДЮКРОЗ: В России ум в ладу с сердцем

Западный мир для нас до сих пор параллельная реальность. Всегда интересно узнать, как живется по ту сторону границы твоему современнику или современнице, и конкретно – женщине, жене, маме. Ну а уж если за ней стоит необыкновенная история жизни, тем более. К Аньес Дюкроз это относится в полной мере. Родом из французского местечка Шамони, что в Альпах, много лет она руководила русским и украинским направлением туризма на этом знаменитом курорте. Вообще, как выяснилось, вся ее жизнь так или иначе связана с Россией, которую она горячо любит. Наша героиня училась в СССР и с тех пор часто приезжает в нашу страну. Мне доводилось часто пересекаться с Аньес в Доме-музее Марины Цветаевой в Москве, на выставках и концертах Елены Фроловой. В близком общении Аньес оказалась замечательным человеком – доброжелательным, умным, открытым… А еще она из удивительной семьи, в которой были и есть меценаты – моряки, художники, бизнесмены, философы, писатели, альпинисты, медики. Ее родные помогали Рильке, Стравинскому, Ренуару, Ван Гогу. Словом, нашей собеседнице есть что рассказать читателям «УГ».

– Аньес, расскажи, пожалуйста, о своей необыкновенной семье… – Мамина семья из Винтертура, они протестанты. Теодор, прапрадедушка, всегда говорил: «Надо хорошо вести бизнес, но никогда не забывать о красоте мира, надо помогать художникам, писателям, поэтам, музыкантам…». Бизнес был – торговля кофе и хлопком.Мой прапрадядя Вернер Ренарт помогал Стравинским и Рильке. У него была двоюродная сестра Нанни Вундерли, и с ней познакомился Рильке. Они были вместе в швейцарском городе Сьерра. Рильке очень понравился дом Мюзот. Нанни поговорила с Вернером, и он купил этот замок для Рильке. Поэт жил там с 1921 года до смерти в 1926-м, здесь он писал знаменитые элегии и письма. Замок остался частным домом нашей семьи, но в нем принимали и принимают деятелей культуры. Например, в 2006 году там был фестиваль Рильке. Приезжали Евгений Борисович Пастернак с женой, Константин Азадовский – литературовед, специалист по Рильке, певица Елена Фролова. Когда я узнала, что будет сын Пастернака, я попросила дядю Балтазара открыть для него дом. И мы вместе с сотрудниками музея Рильке в Сьерре – они тоже впервые открыли для себя наш замок – поднялись по круговой лестнице этого старого каменного дома XIII века. Евгений вошел, увидел иконы, почувствовал, какой это дом… Поднялся в кабинет, где Рильке писал письма его отцу, Борису Пастернаку. Это было счастье!..Ренарты также помогали Ван Гогу и Ренуару…А еще бабушка с маминой стороны была из французской семьи Пате. Фирму «Пате», где снимали первые фильмы и производили патефоны, в начале XX века знали по всему миру. Фирма имела филиалы в Москве и Петербурге. Даже на Тверском бульваре висела вывеска «Пате».А папа из семьи Дюфуре. Он сам работал страховщиком. Дедушка его был моряком и врачом, а еще рисовал, как импрессионисты. В их семье все играли на фортепиано. – Знаю, у тебя и муж потрясающий… Как ты с ним познакомилась? – Дени родом из Шамони. Математик и физик. Его отец хотел, чтобы сын был ученым. Но Дени был с детства влюблен в горы и в итоге стал альпинистом, гидом по горам, проводником, а потом и кинооператором. Путешествовал везде, где есть горы. В России – на Байкале, по реке Лене, в Саянах, на Эльбрусе, в Крыму. Сейчас пишет художественные книги, один роман уже вышел. Мы с Дени познакомились на высоте 2500 метров в Шамони. Дело в том, что мои родные с 1949 года ездили отдыхать в Альпы, к подножию Монблана. Но еще в 1916 году бабушка и дедушка после свадьбы поехали в Шамони. У меня есть фотография, где бабушка в длинной юбке на леднике Мер-де-Гляс. И для меня горы – это навсегда. Быть в горах – это счастье. Альпинисты – люди особые. Они отличаются от тех, что живут внизу. У них есть страсть, адреналин. Как и у поэтов. Я рано стала заниматься альпинизмом. Нас так воспитывали, что мы должны работать и отвечать за себя. И в 16 лет я стала работать в приюте для альпинистов. Платили копейки, но я зарабатывала свои деньги. Работала я там и когда стала студенткой, на каникулах. А Дени остановился в этом приюте альпинистов. Я как-то попросила его забрать почту, и потом мы выпили кофе… Так все и началось. А потом он увлекся кино, окончил школу кино в Париже. Он снял уже около 60 фильмов. Их показывали по французскому телевидению, на канале культуры. Он участвовал в фестивалях, получил много призов. – Ты ездишь с ним на съемки? – Нет, мы решили, что Россия – это мое, а киноэкспедиции – это его. Каждый из нас всегда уважал мир другого. Когда родились дети, я жила в Шамони и занималась этнографией. Так как я работала в альпинистских приютах, то хорошо знала всех проводников. Они мне рассказывали, как их предки жили в начале века, как держали коров. Появились деньги, которых раньше они никогда не видели. Туризм развивался все больше, коров становилось все меньше. Особенно после Второй мировой войны. Бывшие крестьяне стали летом работать гидами, а зимой – инструкторами. – Твои дети тоже связали свою жизнь с горами? – Сыну Жюлю 33 года. Гидом он быть не захотел. Он был на вершине Монблана с Дени и сказал ему: «Извини, но это в первый и последний раз, мне неинтересно». Мы с отцом решили, что ему стоит получить юридическое образование, но он через год вернулся в Шамони, заявив, что не хочет быть адвокатом и защищать кого угодно. Сейчас он работает на канатной дороге Эгюй-дю-Миди. Некоторое время назад он и его товарищи создали первый профсоюз канатчиков в Шамони. Из 67 человек его выбрали секретарем профсоюза. Это неплохая школа жизни. Научиться, как разговаривать с директорами, как объяснять рабочим, на что они могут претендовать и на что не могут. Это другое поколение. Они не хотят, как раньше, настраивать рабочих против директоров. Они хотят находить общий язык. А дочь Лори много занималась альпинизмом с отцом и продолжает заниматься. Она с детства очень хорошо катается на лыжах. В конце концов дочь выбрала профессию медсестры. Не захотела быть врачом, потому что врач не так близко к людям, как медсестра. Еще когда училась, поехала в Куско, в Перу, работала в больнице для самых бедных. Потом сдала экзамен, чтобы сопровождать людей в горах. Работала 3 года медсестрой и 4 года туристическим гидом, таким разрешается водить группы летом и там, где нет ледника. Потом уехала с ассоциацией «Врачи без границ» туда, где война и голод, – в Уганду, Нигерию, Гватемалу. Там она познакомилась со своим мужем. Сейчас они купили дом в 40 км от Женевы, где работают. Дом старый, Дени им делает ремонт. Там нет электричества, только дизель, воду берут из источника… – Аньес, ты ведь стояла у истоков российского туризма в Шамони? – Абсолютно точно. В 1985 году мы с мужем Дени приехали в Ялту, и он снял фильм про соревнования по скалолазанию. А потом мы принимали в национальной школе ваших известных альпинистов, которые приехали, чтобы взойти на Монблан. Постепенно стали приезжать и лыжники. К нам стремились, потому что в Шамони особенная атмосфера. Когда началась перестройка и к нам приехали первые русские туристы, я решила, что надо заниматься туризмом. Это было интересно, у вас поначалу не было специалистов, люди учились на ходу, а я их сопровождала. Недавно я вышла на пенсию, но до сих пор помогаю коллегам в работе с русскими туристами. – С тех пор как русские поехали в Альпы, прошло более двадцати лет. Публика изменилась? – Да, и я сильно от этого страдала. Первые русские в Шамони были альпинисты, свои люди, и к ним нормально относились. Но туризм развивался, и Франция поехала в Москву «продавать горы», при этом французские курорты считали, что только богатые русские могут себе позволить отдыхать в Альпах, и предлагали только четырехзвездочные люксы. Когда русские приезжали в Шамони, то в магазинах, в ресторанах их обсчитывали, не оформляли такс-фри. Но и со стороны русских было что-то. Они так одевались, что ты видел: это очень богатые люди. А среди европейцев не принято это показывать в горах. Однако постепенно все меняется, становится лучше. Мы учим русскому языку инструкторов и тех, кто работает в ресторанах, гостиницах. Вместе с одной русской коллегой мы перевели на русский язык меню. Организовали в офисе по туризму места для русских туроператоров, у нас работали 5 представителей. Мы всегда отвечаем на звонки, организовываем экскурсии. – Аньес, а откуда у тебя такая любовь к русской культуре и русскому языку? – В детстве недалеко от нашего дома жила старая дама, эмигрантка, которая уехала из России после революции. Я всегда помогала ей носить продукты. Она говорила только по-русски. Мне было 10 лет, когда я стала учить язык. В нашем замке Мюзот я увидела письма на русском языке. И не просто письма, а переписку великого австрийского поэта Райнера Мария Рильке с Цветаевой и Пастернаком! Когда в лицее надо было выбирать второй язык, я, конечно, выбрала русский. Во Франции, кстати, его изучали только в трех местах. Я родом из Гавра, а там мэром тогда был коммунист, и город был побратимом с Ленинградом. Кстати, именно из Гавра Марина Цветаева с сыном Муром, ее муж Сергей Эфрон и дочь Аля отплывали в СССР… – А сколько всего языков ты знаешь? – Четыре: немецкий, русский, английский, французский. – Ты получила хорошее образование? – Я в три года уже читала. В школе получила всестороннее образование, в том числе училась музыке, рисунку, шитью. В восемнадцать лет окончила лицей. Любимыми моими предметами были, конечно, языки – немецкий и русский. А потом я училась в Сорбонне на факультете «Париж-4», три года, там учили русскому языку, истории и культуре России, СССР. Это было счастье! Но нас учили люди, приехавшие в Париж после революции. Господин Старицкий – главный по литературе, госпожа Тикутофф, потом Синявские… Позже, в СССР, я совсем не могла говорить по-русски: язык за 50 лет уже стал другим. А вот читать без словаря могла. – А как же ты оказалась на филфаке МГУ в СССР? – Существовала такая ассоциация «Франция – СССР», я обратилась к ним. Мне повезло, что я из Гавра, где у власти были коммунисты, и я упорно добивалась. Только трое из Франции поехали в СССР. Я оказалась в Москве в 1971 году. Жила я в обычном общежитии МГУ – зона «Е», комната 429. У меня там появилось много друзей, мы общаемся до сих пор! Я к ним приезжаю в разные города России. Это были лучшие годы жизни, самые радостные. Мы общались, читали Достоевского, ходили на Таганку, ночами стояли за билетами… А сначала с нами здоровались шепотом. Были и стукачи. Они дежурили, смотрели, кто с кем общается. Я познакомилась тогда с художниками, которых ругал Хрущев, – с Шемякиным, Кабаковым, Булатовым, Янкилевским… – А тебе не говорили – куда ты едешь? В эту дикую Россию? – Говорили, но я не слушала. Да, я часто видела в СССР памятники Ленину, пропагандистские плакаты. Но в СССР все к этому привыкли и не обращали большого внимания, да и мне это было не важно. К тому же у нас была другая напасть – реклама. Что вреднее? Главное, у вас все было доступно – театры, музеи, классическая музыка! Во Франции все было очень дорого. И СССР стал для меня открытием мира. И вообще уровень обучения в МГУ был намного выше Сорбонны. И вообще все, как мне казалось, было лучше. Россия – это душа. Сердце и ум вместе. А у нас можно сказать, что сердце – это одно, а ум – другое. А у вас все вместе, и это и есть душа. В России более цельные люди. – А кто твои любимые русские писатели и поэты? – Бродский, Цветаева, Мандельштам, Булгаков. Я не увлекаюсь Людмилой Улицкой или Татьяной Толстой. Предпочитаю классику. «Мастер и Маргарита» – это шедевр. С этой книгой можно жить всю жизнь, и в 20 лет, и в 40… И каждый раз читать по-новому. Но Цветаева у меня на первом месте. Она так по душе мне… – Скажи, ты думала, почему тебя так манит Россия? – Для меня это второй дом…