Я всего лишь рассказчик. Регимантас АДОМАЙТИС

В когорте звезд прибалтийского кино, повествовавшего советскому зрителю про жизнь «загнивающего Запада», Регимантас Адомайтис выступал в амплуа красавца-мужчины. Зрители его знают по фильмам «Никто не хотел умирать», «Сергей Лазо», «Король Лир», «Это сладкое слово – свобода», «Из жизни отдыхающих», «Американская трагедия», «Трест, который лопнул», «Богач, бедняк», «Мираж» – всего около 80 лент. Сейчас актер меньше снимается, больше играет в театре. Вот и поговорить с ним удалось на III Международном фестивале драматического искусства «Подмосковные вечера», что прошел в Мытищах. Выглядел народный артист СССР Адомайтис почти так же эффектно, как в былые времена. Не верится, что он уже отметил свой 70-летний юбилей.

– Регимантас, вы, наверное, актером стали случайно, поскольку окончили физмат Вильнюсского университета?

– Нет. В школе я с удовольствием участвовал в самодеятельности, играл в драмкружке. Когда в наш маленький городок на севере Литвы приезжал с гастролями какой-либо театр, для меня это был настоящий праздник. Но мой отец, неплохой инженер, считал актерскую профессию чем-то несерьезным, а актеров называл пьяными скоморохами. Уступая его настояниям, после школы я поступил на физмат. Мне нравились точные науки, и специализацию я выбрал интересную: полупроводниковая физика – с нее начинается вся электроника. Возможно, сейчас в качестве профессора я бы преподавал где-нибудь и моя жизнь была бы наполнена формулами. Однако получить образование – это лишь половина дела. Толька длительная практика делает тебя профессионалом. Как раз до практики дело у меня не дошло. Театр продолжал к себе манить. И еще не окончив физмат, я поступил на театральный факультет Вильнюсской консерватории. Иногда экзамены в двух вузах совпадали, и приходилось вертеться. Но по-настоящему я начал чему-то учиться только когда вышел на сцену. В кино моим крестным отцом стал Витаутас Жалакявичюс. В 1963 году он снял меня в фильме «Хроника одного дня», а спустя два года в драме «Никто не хотел умирать», где предложил роль мстительного анархиста. Для меня это был звездный час, актерская карьера стремительно пошла вверх. И года не проходило, чтобы я не сыграл в двух-трех фильмах.

– Начиная с бунтаря Донатаса из «Никто не хотел умирать» большинство ваших героев отчего-то излишне нервные. Вам так не кажется?

– Это немного присуще моей натуре. Но я стараюсь это качество характера в себе не культивировать. Считаю, что актер должен отыграть роль, снять грим, переодеться и опять вернуться в реальный мир. Я не люблю играть в жизни, предпочитаю настоящие чувства. А многие исполнители продолжают «оставаться в образе» даже дома. Не всегда это безопасно. Своей лучшей театральной работой считаю роль в пьесе Сартра «Затворники Альтоны». Там мой герой, немецкий солдат, верой и правдой служивший фюреру, сходит с ума и 20 лет прячется от людей на чердаке, пытаясь оправдаться перед самим собой. Общается только с сестрой, которая приносит ему еду, и с призраками из будущего. В эту роль я так тщательно вживался, доводя себя и зрителя до истерики, что вскоре понял – надо попридержать коней, чтобы не нанести вред своему душевному здоровью.

С годами я кое-что переосмыслил в постулатах актерской профессии. Поначалу слепо следовал принципам системы Станиславского: «я в данных обстоятельствах», «если бы я был этим человеком»… Но потом стал замечать, что мне легче лепить образ, когда я как бы наблюдаю за ним со стороны, одалживаю ему на время свое тело, голос, какие-то душевные качества. В этом смысле мне импонирует метод Михаила Чехова: актер – всего лишь рассказчик. Да, я рассказываю зрителю о своем персонаже, не перевоплощаясь в него. Мне уже не надо мучить свое тело, насиловать психику. Я остаюсь самим собой. Адомайтис в роли такого-то. Например, сегодня вечером я расскажу зрителям о Генделе.

– Речь идет о спектакле «Встреча», где вы заняты вдвоем с Донатасом Банионисом, который играет Баха?

– Да. В реальной жизни эти два великих немецких композитора никогда не встречались. Хотя и жили примерно в одно время. В Германии все сколько-нибудь значительные музыкальные должности были заняты представителями огромного семейства Бахов. Генделю не оставалось ничего другого, как метаться по Европе и осесть в Лондоне. По прихоти драматурга Пауля Барца два великих немца якобы встретились в 1750 году в одной саксонской гостинице и затеяли спор об искусстве. Для Баха важна только музыка. А Генделю этого мало, ему хочется еще и славы, признания королей, поклонения толпы…

– И чья философия вам ближе?

– Как актеру мне интереснее играть Генделя. Такой у меня театральный имидж. Но по-человечески симпатичней Бах. Я тоже люблю свою работу за те восхитительные ощущения, которые приносит сам процесс игры. Я влюблен в театр весь, до последнего волоска. Все остальное: узнавание на улице, отклики в прессе, премии и звания – это хвост кометы, издержки профессии, которые приходится принимать как неизбежность.

– Но ведь именно этими «издержками» и усыпана ваша карьера. И секс-символом вас называли, и звездой советского экрана. А недавно вам присвоили титул «Самый элегантный мужчина Литвы». Разве вам не приятно?

– Ну были какие-то игры интеллектуальных дамочек, выбирали «самого элегантного». Но это глупость. Никогда не считал себя секс-символом или звездой. Какой там. Характер у меня замкнутый, я человек стеснительный. В юности слыл серьезным юношей. Даже чересчур. Стеснялся девушку до дома проводить после танцев. Спасибо театру, он немного «размял» мою натуру, я стал более общительным. От актера сцена требует повышенной активности, энергетического выброса. Иначе зритель через две минуты заскучает и уйдет. Во время спектакля во мне как будто включается какой-то моторчик, повышающий темперамент в несколько раз. А в жизни я человек спокойный, делаю все медленно. Типичный литовец.

– В российском театре появилось много новаций. Например, вместо актеров на сцену выводят животных, отвлекающих на себя внимание зрителя от бездарной игры. Что сейчас происходит с литовским театром?

– Ну насчет животных я ничего не могу сказать, детей и животных и раньше выводили на сцену не к месту. Но хотелось бы, чтобы в театре почаще показывали такое животное, как человек. А то сейчас его часто заменяют: приемами, трюками, фокусами, дымом, огнем, водой, шумом, нагружая сцену всякими вещами. И человек мало заметен.

– Я слышал, что один из трех ваших сыновей продолжил актерскую династию Адомайтисов и закончил театральный вуз…

– Да, но его карьера в Литве не задалась. Поработал немного на ТВ и уехал за границу. В Великобритании перебивается случайными заработками, снимается в студенческих короткометражках. У нас сейчас многие молодые перебираются на чужбину в поисках счастья. Бродят по Лондону или Парижу и взывают: счастье, где ты? На мой взгляд, это ошибочный путь. Счастье – это любовь, любимая работа, семья.

– Но ведь у вас был положительный опыт работы в европейском кино. В 1981 году вы даже получили Национальную премию ГДР за фильм «Невеста».

– Это были разовые командировки. На киностудии ДЕФА я снялся в трех картинах. А в 90-е сыграл русских мафиози еще в пяти или шести немецких фильмах. Мои герои новейших времен то оружием торговали, то ураном, то женщинами – словом, продавали Россию как могли. На Западе старые стереотипы о диких русских живучи до сих пор. Но никогда у меня не было искушения переселиться в Европу. Языковый барьер почти непреодолим. Это музыкантам или танцорам слова ни к чему, а драматический актер без хорошего знания языка сейчас никому не нужен: в современном кино звук пишут прямо на площадке, переозвучка стоит больших денег. К тому же меня немного смущают методы работы европейских кинематографистов. В отличие от русских они точно следуют сценарию. Предположим, написано, что сцена длится 25 секунд, и режиссер будет снимать с хронометром в руке, чтобы точно уложиться. А как же атмосфера творческого поиска, спонтанные находки или вновь открывшиеся обстоятельства, которые диктуют какие-то свои ходы? Ничего этого нет и в помине. Такая педантичность хороша в фармакологии, но не в творчестве.

– Как себя сейчас чувствует в Литве ваше поколение людей искусства?

– Мое поколение уже на пенсии. Теперь всем заправляют молодые. Но что-то у них получается не очень. Снимают для ТВ пустопорожние шоу. Даже сериалы перестали делать: невыгодно. И хорошо, если кто-то исхитрится собрать деньги на один-два фильма в год. О каких тенденциях литовского кинематографа можно говорить? На этом фоне вызывает зависть подъем кинопроизводства в Росси.

– Значит, вы на Родине не у дел?

– Не совсем так. Я в свое время думал: уйду на пенсию, буду на печке лежать и ногой телеканалы переключать. Пока не получается. Теперь у меня работы больше, чем когда я состоял в штате. Занят в спектаклях сразу нескольких театров. Кроме Генделя, играю дедушку из богадельни в спектакле «Последние месяцы», главу семейства в драме «Отец всех сыновей» и престарелого Казанову в одной немецкой пьесе. Еле-еле успеваю. Но я и рад. Никогда не любил сидеть сложа руки. А когда появлялось свободное время, то ехал не в Крым или на Канарские острова, а на дачу – деревенский дом с садом и огородом под Вильнюсом.

– С кем из коллег-актеров дружите?

– В театре – с Банионисом, считаю его большим актером и своим старшим товарищем. А в кино, не раздумывая, назову Колю Караченцова. В начале 80-х мы с ним крепко подружились в Одессе на съемках комедийного мюзикла «Трест, который лопнул» по рассказам О.Генри, где играли веселых авантюристов. Ужасно, что он попал в автомобильную аварию.

– Вы поддерживаете отношения?

– Я стараюсь. Но, думаю, ему сейчас тяжело видеть кого-либо из его прежней жизни, переносить визиты. Он очень быстро устает.

– Сейчас многие наши творческие деятели пошли в политику, у вас не было подобного желания?

– Нет. Хотя сама жизнь меня когда-то втянула в это дело. Я был и народным депутатом, по линии театральных союзов меня выбрали, сидел в Кремле. Я стоял у истоков нашего народно-освободительного движения «Саюдис». Но к политике не стремился, мне это чуждо, звали в сейм наш – отказался. Я хочу заниматься своим делом. Кстати, ни в каких партиях, включая коммунистическую, никогда не состоял. Даже не знаю, как мне звание «народный артист СССР» дали.

– Как вам живется после распада Советского Союза?

– Поначалу мешала граница. Но сейчас я открыл многократную российскую визу и свободно езжу. Не думал, что советская империя рухнет еще при моем поколении. Сталинские времена тотального страха были позади. Мы уже не боялись злословить о властях у себя на кухнях. Но, видимо, распад был неизбежен. Слишком уж много лжи было вокруг. На людях мы говорили одно, думали другое, писали третье. В газетах сплошные бодряческие рапорты: «доярка надоила… шахтеры выдали на-гора… хлеборобы засыпали в закрома…» И ни слова о реальных проблемах в экономике и противоречиях в обществе. Всем, кто пытался это сделать, вешали ярлык «антисоветчики» и затыкали рты. Не говорю, что сейчас наступили идиллические времена, но все же мы движемся к общечеловеческим ценностям. И есть надежда, что со временем будем жить по демократическим законам. Более естественно. Без лжи.

Фото автора