Я готова вернуться домой. Манана МЕНАБДЕ

Манана Менабде – певица, поэт, композитор, режиссер, актриса, художник. Родилась она в артистической семье сестер Ишхнели, известных исполнительниц, основательниц жанра квартетного пения грузинского городского романса. Песню «Сулико» Советский Союз узнал именно из их выступлений. Поет Манана с детства. Первые ее серьезные произведения прозвучали в фильме известного грузинского кинорежиссера Ланы Гогоберидзе «День длиннее ночи», получившего приз в Каннах в 1982 году. Манана играла одну из главных ролей и сама исполняла свои песни – величественные, эпические баллады. Сейчас Манана Менабде живет в Берлине. Создает новые музыкальные программы, пишет стихи, прозу, притчи, рисует, занимается керамикой… Она необычный собеседник. Человек высочайшего духа, большой души, создавший себя и свою жизнь. Порой она казалась мне огромной сосной, достающей до Неба. И мне приходилось смотреть снизу вверх…

16-17 лет я не понимала, что такое свобода. Это когда человек все себе может позволить. Постепенно это понятие менялось. Когда я впервые осталась одна, вдали от семьи, вдали от Родины, произошла переоценка ценностей. Я прожила в Германии 14 лет, окончательно поняла, что свобода – когда ты не делаешь того, что хочешь! И это я ясно осознала, когда пришла к Богу. Я поняла: чем больше ты себе запрещаешь, тем больше ты свободен. Свободным можно быть везде, даже в заключении. И это зависит только от человека. Помните «Гранатовый браслет»? Разве можно запретить человеку любить? Это смешно.

Возьмем десять заповедей. Кажется, просто: «не убий», «не укради»… А как тяжело порой следовать этому в жизни! Признайтесь: ведь за целый день мы обязательно где-то соврем, пусть в малом. Выполнить библейские заповеди крайне тяжело! Они тебя как бы ограничивают. Но делают свободным! Ведь как прекрасно, когда между людьми нет лжи! Ты свободен от нее! Ведь ложь отяжеляет. Поэтому мы очень быстро стареем, умираем от инфарктов. Нарушение заповедей загрязняет нас. А если человек каждый день молится, он очищается. Люди часто говорят: «Я не верю в Бога». Одному такому неверующему очень точно ответил Антоний Сурожский: «Знаете, вы не верите в Бога, зато Бог верит в вас».

В первую очередь человек должен заботиться о собственной душе. Ты должен ухаживать за своим садом. Это твои корни, твой язык, твоя музыка. То, что отведено тебе в жизни. Мне Бог дал голос. И я должна этим голосом что-то сделать. Как интересно снял Параджанов «Сурамскую крепость». Человек сам себя приносит в жертву, он, как кирпич, себя вставляет в стену, чтобы его народ существовал. Кирпич должен быть крепким. А если не будет крепким, стена упадет.

– Несколько лет назад вы сказали, что для вас в творческом плане жизнь в Москве была не менее значимой, чем в Грузии.

– Это так. Потому что я училась в ГИТИСе, и это была эпоха золотого студенчества! Наверное, когда тебе двадцать один год и ты долго находишься в московской культурной среде, то и созреваешь в ней, и многому учишься, и многое начинаешь понимать. Да, я люблю Москву, она была домом моим, но не менее дороги были мои приезды в Петербург.

– Теперь вы живете в Берлине…

– Больше десяти лет мне понадобилось, чтобы сделать себе в Берлине имя. Только недавно я попала в «эмигрантскую струю». А начинала с улицы. Да и как иначе? Кто меня там знал? Никто. Выступала в кабаках, в клубах, где угодно. Но позже – и на большой сцене, пусть и не слишком часто. Не люблю, когда спрашивают – «почему вы уехали?» Захотела и уехала. Меня ничто не вынуждало! Просто позвали в гости на три месяца. И вообще художник – житель мира, он может творить везде. Сколько русских писателей работало за границей! Конечно, я не считаю себя эмигранткой. Я всегда могу вернуться. Эмигрантами было другое поколение, например, мой соотечественник Грегол Рубакидзе, великий языковед, который жил в Мюнхене. Сколько он сделал для немецкого языка!

Германия – это ведь и Ломоносов, и Пастернак, и Цветаева. Но, с другой стороны, такая сложная аура – место больших испытаний для меня. Уехавшие из России должны иметь особенное мужество, чтобы жить там. Потому что духовность напрочь утеряна, все очень рационально – и по телевидению, и по радио, и в разговорах. Я это знаю, потому что в силу своей новой профессии объехала всю страну.

Все дается очень тяжело. Приходится приспосабливаться. Теперь я профессионально рисую керамику у Даниэлы Шульц, в керамической мануфактуре. У меня там постоянное место, и этим я зарабатываю на кусок хлеба. Хотя теперь у меня есть свой зритель, я даю концерты, на выставках продаются мои работы…

Я решила снова вернуться в Россию, к своему слушателю, потому что хочу жить творчеством.

– В вашем репертуаре есть грузинские песни, песни Булата Окуджавы, Александра Вертинского, Жака Бреля и ваши собственные. Мне кажется, что во время исполнения именно грузинских песен вы раскрываетесь в полной мере…

– Конечно. Ведь что такое родина? Это горы, которые находятся именно там, в Грузии. Это ручей, который только там течет, и то солнце, которое там восходит и заходит. А в других местах все другое – и ручей, и солнце. Солнце-то одно, только там это – грузинское солнце. И оно – мое. И снег, что идет там, – совсем другой снег, чем здесь. Все это и есть понятие родины.

– Порой мне кажется, что ваш Вертинский сильнее, чем авторское исполнение.

– Это ЕГО вещи. Вертинский их поет отстраненно-театрально. Как-то «сверху» и «на улыбочке», даже с гротеском. И у него звучание очень трагичное. Четкое. Точное. Мысль доходит точно. Но если бы я сделала, как Вертинский, очень многое бы потерялось, получилось бы пародийно. И не прозвучало бы так глубоко и четко. То, к чему он относится легко, я делаю гораздо серьезнее, и от этого песня становится еще серьезней.

Я пою Вертинского 25 лет. Говорят, его должен петь мужчина, не для женщины это написано. Думаю, существуют такие авторы, которые вышли за рамки пола. Например, трагедия Магдалины из песни «Пикколо Бамбино» – это общечеловеческая трагедия. И не важно, кто это поет, мужчина или женщина. Так же, как и стихи Марины Цветаевой. Так же, как творчество Шекспира. Мысль может прийти к любому человеку! Ибо мысль уже существует в мире, в Галактике. А получает ее тот, кто готов.

– А что вы думаете о современной рок-музыке?

– Я очень много слушала, про все не расскажешь. В свое время меня сильно поразил «Наутилус Помпилиус». Гребенщиков и «Аквариум» стали для меня полным откровением. По текстам вроде бы полный абсурд, но это же все то, что с нами происходит! Может быть, именно это и привело меня к абсурдистским притчам в прозе, которые я часто пишу теперь. А еще о музыке так скажу – я училась ей и у своих бабушек, и у больших мастеров, и у великих певцов… Если ты поэт, ты должен стать словом, а если музыкант – музыкой. Очень важно иметь свой голос. Это самое сложное, это ежедневная работа души. И не надо ничего лишнего. Ведь соловей ничем себя не украшает, кроме того, что у него есть. Я считаю, надо выносить свое искусство на большую аудиторию. Потому что выступление на большой сцене дает совершенно другие крылья. Ты уже по-иному начинаешь смотреть на все, что делаешь. Важно выстоять там. Потому что в узком кругу возможностей меньше. Надо думать не только о сегодняшних успехах, но и о следующем поколении. О том, что ты оставишь после себя.

P.S.

18 марта 2005 года в Москве в Доме Нащокина на Арбате состоится концерт Мананы Менабде.

Впечатление

«Одна актриса, живущая в Берлине, рассказывала, что много слышала о Манане Менабде и мечтала познакомиться с этой необыкновенной певицей из древней грузинской семьи. Однажды на улице кто-то дернул ее за рукав: «Смотри, Манана!». Погруженная в свои мысли, с развевающейся гривой черных волос и развевающимися же фалдами черного пальто, Манана с гордо вскинутой головой ехала по Берлину на самокате.

Человек, который впервые знакомится с Мананой Менабде, переживает информационный шок – на него обрушивается такая масса музыкальных стилей и направлений, что понять, что же такое эта женщина с аскетическим лицом, сидящая перед тобой, просто невозможно. А еще – картины, стихи, проза, керамика и режиссерский факультет ГИТИСа, и актерские работы в кино. Сидит ренессансное какое-то воплощение грузинской (и русской!) культуры перед тобой и чай пьет.

Кто-то писал о возможности прикоснуться к истории через рукопожатие. Окуджава, Иоселиани, Рихтер – это совсем близко, а через Манану можно прикоснуться и к Галактиону Табидзе, и к Маяковскому, и великим князьям и к совсем уж далекому прошлому, дыхание которого в Мананиной осанке, в чертах ее лица.

Писатель и художник Андрей Анпилов рассказывал, что, когда он услышал пение Мананы, он был потрясен ее голосом, ее личностью, а главное – длительностью и подлинностью переживания. «Сейчас так не поют», – сказал он. Манана удивительным образом соединяет в себе русскую и грузинскую культуры, которые всегда были естественно связаны и переплетены – и в литературе, и в живописи, и в музыке.

Маргарита КАБАКОВА, филолог