Воспитание «по кусочкам»

Для затравки бородатый анекдот (разумеется, педагогический). Папа-программист сидит за компьютером. Рядом стоит маленький сын и жует яблоко. Вдруг он спрашивает: «Папа, а почему, если укусить яблочко, оно потом становится коричневым?» Отец, не поворачивая головы от компьютера, отвечает: «Видишь ли, в яблоке содержится железо. После того как плод лишается кожуры, железо окисляется под воздействием кислорода, образуется оксид железа, который имеет темную окраску». Пауза минут на десять, после чего сын робко спрашивает: «Пап, а с кем это ты сейчас разговаривал?»

В литературоведении есть понятие «имплицитный читатель». Это человек, способный понять текст, потому что подходит под требования, которые этот текст к нему предъявляет. Так вот, речь незадачливого отца имеет имплицитного слушателя, который по своим свойствам отличается от маленького ребенка. Отец обратил просветительский зуд не на того, кто стоял рядом.

В деле воспитания важно понимать, кого именно ты сейчас воспитываешь. Может быть, в теоретическую педагогику даже стоило бы ввести понятие имплицитного воспитанника для описания ситуации, когда воспитывают не того. А заодно для анализа примеров удачного воспитательного воздействия.

Особенно интересной последняя возможность видится, когда понимаешь: человек – существо разностороннее. Разговаривая с человеком, к нему можно обратиться как к представителю его пола и поколения, члену его семьи, носителю определенных моральных качеств и обладателю определенных талантов. И он отзовется по-разному. Можно говорить, что изнутри одного человека отзовутся разные люди. Лишь бы они там были.

Кейс Амонашвили

Взяв в качестве рабочей гипотезу, что воспитывать в человеке можно разных людей, давайте разберем красивый, яркий и сочный, выполненный от души и одновременно очень технично пример воспитательного воздействия.

Речь пойдет о случае, о котором рассказал главный герой статьи Анны Хрусталевой «Карта жизни. Шалве Амонашвили – 75» («Учительская газета» №9 от 7 марта 2006 года). Его сын Паата нагрубил матери и довел ее до слез. Вот как отреагировал Шалва Александрович: «Я не стал кричать на сына, требовать, чтобы он немедленно извинился. Я вообще ничего не сказал тогда. Прошла неделя. Все улеглось, Паата помирился с матерью, и казалось, ссора эта уже навсегда ушла в прошлое. И вот я позвал сына прогуляться в парк, мол, у меня к тебе мужской разговор. Всю дорогу мы молчали, это хороший ход. Молчание – вообще великая педагогическая сила, она куда мощнее крика, потому что заставляет задуматься. Наконец я говорю: «Сынок, мне нужен твой совет. Много лет назад я полюбил одну девушку и обещал ей, что, если она согласится выйти за меня замуж, я никому и никогда не дам ее в обиду. И как мне быть, если мою самую любимую женщину оскорбил мой же собственный сын?» Он очень долго молчал, а потом прошептал: «Накажи меня». «Нет, – отвечаю, – зачем мне тебя наказывать? Но предлагаю договор: давай в нашей семье будет двое мужчин, помоги мне защищать женщин – маму, бабушку, сестренку…»

К кому в сыне еще до начала разговора обращается педагог? Говоря, что разговор мужской, он, очевидно, обращается к нему как к мужчине и как к равному.

Дальше интереснее. Амонашвили начинает сам разговор обращением «сынок». И это другая идентичность! Отношения между отцом и сыном не равные, сын младше. Но Амонашвили сразу ломает предложенную ролевую модель. Он обращается к Паате за советом, то есть как к более компетентному. И этими тремя шагами он мягко расшатывает привычную идентичность сына.

Что делает педагог дальше? Он описывает историю своих отношений с женой (мамой Пааты) именно как с женой: «Я полюбил одну девушку». Он плавно отводит Паату от идентичности сына, делая его сторонним наблюдателем истории. Финал реплики доводит отстранение до конца: мастер говорит о сыне уже в третьем лице, как будто его здесь нет! Так Паата становится наблюдателем самого себя маленького. Заметим, сторонний наблюдатель не мужчина и не равный, это просто сторонний наблюдатель.

Наконец, сын педагога предлагает отцу воздействовать на сына: «Накажи меня». Но мастер отказывается от этой идеи и снова обращается к Паате как к равному: «Давай в нашей семье будет двое мужчин». Так он из позиции наблюдателя переводит человека в позицию взрослого.

Шалва Амонашвили отыскивает в собственном сыне разных людей – маленького сына и взрослого мужчину, мягко сталкивает их и помогает Паате сделать выбор. И делает он это через третью часть сына – стороннего наблюдателя, способного видеть со стороны и ребенка, и мужчину. Но и внутренний ребенок Пааты не наказан, не подавлен. Вот такая получается работа с частями одной личности. Что-то вроде переключения через нейтральную позицию.

Как это устроено?

Идея частей личности приходила в голову многим психологам и психиатрам из наблюдений за пациентами. В 1887 году французский хирург Этьен Эжен Азам описал случай пациентки Фелиды, которая находилась то в тяжелом и грустном, то в веселом и щедром состоянии и ни в одном из них не помнила себя другую. Азам прямо называет это двумя отдельными личностями. Описание породило бурную реакцию в медицинском сообществе.

Еще интереснее оказалось описание пациентки Кристин Бошам, сделанное американским неврологом Мортоном Принсом в 1906 году. В Кристин уживались три личности, не знавшие друг о друге. Каждой из них Принс дал имя. Самое интересное случилось с одной из них по имени Салли: перед тем как интегрировать части личности Бошам, Принс попросил Салли уйти, и она ушла – никто не знает, куда именно.

Мало что можно сказать по отдельным случаям – один на сотни миллионов. Но, когда во время Первой мировой войны британские госпитали стали наполняться пережившими «снарядный шок», психолог-консультант британской армии Чарльз Сэмюэл Майерс обратил внимание, что у них есть две хорошо различимые части личности – внешне нормальная и аффективная. Позже американец Роберт Лауфер, изучавший посттравматическое стрессовое расстройство у участников войны во Вьетнаме, независимо употреблял термины «адаптивное «я» и «военное «я».

Это история о больных и травматиках, скажете вы. Но травма или болезнь выявляют то, что само по себе уже существовало, просто не было заметным. Это как с частями тела. Народная мудрость говорит: «Если голова болит – значит она есть». Добавим: если голова не болит – это не значит, что ее нет!

Сходным образом думал автор термина «субличность» итальянский психолог и психиатр Роберто Ассаджиоли. В книге «Психосинтез. Принципы и техники», вышедшей в 1965 году в США, он пишет: «На первый взгляд может показаться, что психотерапевту будет нелегко представить идею субличностей «наивному» пациенту. Но… его можно побудить к сознательному признанию того, что как сын он ведет себя по-другому, чем в качестве мужа или отца. Разумеется, ему нужно объяснить, что такие различия нормальны, потому что у каждого из нас есть разные «я» – для разных отношений, которые мы формируем с другими людьми, группами и пр., и хорошо, если мы не идентифицируем себя с этими «я», а осознаем, что это лишь роли, которые мы играем».

Итак, субличность нужна, чтобы играть роль. Как пишет Ассаджиоли там же, «фактически роль – это точка «прибытия», а не «отправления». «Отправная» точка – это полное погружение в каждую часть личности». И это не обязательно социальная роль: за рулем человеку приходится играть роль водителя, вступая в отношения прежде всего с техникой, а не с обществом. При достаточно большом стаже водитель не отдает себе отчета в том, как управляет машиной, он просто едет вместе с ней.

Кажется, я рассказываю о том, что субличности существуют, но не даю ответа на вопрос в подзаголовке «как это устроено?». Стоит ли за понятием субличности какая-то объективная реальность, поддающаяся научному описанию?

Субличность отлично описывается кибернетикой с помощью понятия черного ящика. Мы знаем, что подаем на вход системы и что снимаем с выхода. Но мы в принципе не можем узнать, как система преобразует входы в выходы. Это и есть черный ящик.

Для рядового пользователя компьютера, смартфона или цифрового фотоаппарата хороший пример черного ящика – файл. Физически это несколько отдельных участков на носителе – тех, на которые указывает участок в таблице размещения. Они могут быть «рассыпаны» по всему носителю, но мы видим файл как целое, потому что он существует логически и представлен в интерфейсе. Нам нет дела до его физической структуры.

Субличность – такой же черный ящик. Мы можем ее воспринимать, потому что она существует логически и преобразует входы в выходы. А вопрос «где субличность хранится в мозгу?» не имеет смысла – ни логического, ни физического. Она представлена в интерфейсе, и этого достаточно.

Как этим управлять?

И один человек может привести лошадь к водопою, но даже сорок не могут заставить ее пить. Это сполна относится к нашей теме. Субличность, которую подавляют, просто прячется в глубине психики, вынуждая ее носителя совершать непроизвольные действия или вгоняя его в непроизвольные состояния (например, в болезнь). Часто встречающееся проявление подавленной субличности – головная боль. Нельзя просто так взять и сказать голове: «Перестань болеть». Субличность отличается от компьютерного файла тем, что она действует самостоятельно, без специального обращения к ней, а иногда и вопреки обращению.

Как же воздействовать на субличность? Прежде всего, если вы хотите вступить с ней в контакт, к ней в гораздо большей степени, чем к личности, надо проявлять уважение. И здесь это слово имеет строгий технический смысл. Для его формулировки полезно определить, что такое допущение: высказывание, которое должно быть истинным, чтобы допускающее его высказывание было осмысленным. Например, вопрос: «Ты уже перестала пить коньяк по утрам?» допускает как истину высказывание: «Ты пила коньяк по утрам». Допущение никогда не сообщается прямо, из него исходят, говоря что-то другое.

Технический смысл термина «уважение» можно сформулировать через ряд допущений.

Во-первых, каждая субличность выполняет какую-то важную для личности задачу. Она может в чем-то помогать личности как целому, от чего-то ее защищать, давать силу, хранить мудрость – всего не перечислишь. В крайних случаях субличность отчаянно кричит об опасности (не об этом ли и головная боль?).

Во-вторых, каждая субличность после своего возникновения справлялась с выполнением этой задачи наилучшим образом. Сейчас многое могло измениться – и условия, и запросы личности, могла даже измениться до неузнаваемости та самая исходная задача. Но субличность в контексте стоящей перед ней задачи – это лучшее, что могло случиться с личностью тогда, в давние времена.

В-третьих, субличности могут меняться, для того чтобы в текущих условиях выполнять свою задачу еще лучше. Чаще всего они и развиваются сами собой, поэтому человек не замечает их внутри себя – «все ведь и так нормально». Но иногда субличности можно и нужно помочь, если она готова вам довериться.

Если вы исходите из этих трех допущений, вы можете договариваться с субличностями, причем не только ваших воспитанников, но и со своими собственными.

Может быть, именно с собственных субличностей и следует начинать.

Коротко о пробуждении

Последнее дело – завершать серьезную статью анекдотом. Поэтому после анекдота будет завершающая фраза – совсем уж последняя.

Пожилой сухонький белый господин поздно ночью заезжает в гостиницу и говорит портье: «Разбудите меня утром».

Утром портье будит постояльца. Постоялец встает, подходит к зеркалу, и оттуда на него смотрит огромный негр. Глядя на такое отражение, постоялец восклицает:

– Тьфу, черт, опять не того разбудили!

А последняя фраза будет такая: педагог всегда немножечко будит в воспитаннике что-то новое. Может быть, ваша задача как учителя как раз и заключается в том, чтобы разбудить в другом «не того»?

Сергей АЛХУТОВ, практикующий психолог, педагог, соучредитель студии психологического консультирования «Каштаны»