Вера Кострова, Нижегородская область: Сегодня не школа определяет сознание подростков, а среда.

Сегодня один из самых болезненных вопросов – закрытие сельских школ. В течение трех прошедших лет мы слышали много доводов «за» и «против». Долгое время я была с теми, кто категорически против. А последнее время стала колебаться…

​Разумеется, я не хочу, чтобы села и деревни окончательно умирали (а закрытие школ ведет к этому неотвратимо). Но качественные изменения образованию на селе необходимы. И откладывать их преступно. В этом убеждают невеселые деревенские впечатления. Не случайные, не сиюминутные. Они  копились в течение нескольких лет. Недавнее, особенно яркое, стало последней каплей – количество перешло в качество.

Понимаю, что тема слишком непростая и касается многих, в первую очередь сельских учителей, среди которых немало людей достойных, образованных и интеллигентных. Заранее предвижу их возможные обиды, поэтому спешу оговориться: не в осуждение пишу, а в рассуждение. Чем больше вижу на селе безотрадных и горьких картин, тем острее чувствую собственное бессилие и тщету усилий других, умных и неравнодушных людей. Но ближе к делу. На моих глазах 23-летняя женщина общалась со своей двухлетней дочкой. Ангельское личико ребенка, его доверчиво протянутые ручки и грубый окрик матери, ее хамские, базарные интонации – такой контраст потряс бы многих. И хотя мне не раз приходилось быть свидетелем подобного общения жен с мужьями, детей с родителями, увиденное заставило меня крепко задуматься. Не только о будущем девочки.

Дело, конечно, не в моей впечатлительности, просто молодую маму я давно знаю. Примерно лет двадцать. С тех самых пор, как мы поменяли свою обжитую дачу в садоводческом товариществе на дом в деревне. Решение было осознанным и продуманным. Нам хотелось не только растить детей на свежем воздухе вблизи природы (этого и на даче хватало с избытком), но и, как ни громко это звучит, приобщить их к корням и истокам. Очарованные прозой Белова, Можаева, Абрамова и Распутина, мы искали в деревне того, чего не находили в городе – твердую почву и здоровый дух. Разумеется, таких, как мы, ищущих и жаждущих, в перестроечное время было много: не все кинулись в коммерцию, для кого-то спасением стала вера, кто-то нашел себя в творчестве или эзотерической практике. Поначалу меня – человека городского, знавшего о деревенском быте исключительно по книгам и фильмам – приводило в восторг все, что я видела вокруг. Глаз радовали заливные сенокосные луга и живописно пасущиеся на них стада, гуси и утки, плавающие в прудах, и хозяйки, полощущие белье с деревянных мостков. Молодость – хорошая альтернатива привычке и опыту, особенно если движима неподдельным интересом к миру и горячим желанием узнать новое. Нас не тяготила ежедневная необходимость топить печь или подтопок (мы выезжали раннею весной и возвращались в город в конце сентября), ходить за водой на колодец, копать землю, сажать картошку и прочие овощные культуры, пропалывать грядки. Даже «музейная» утварь: коромысла, печные ухваты, чугуны и горшки, с которыми мы, к своему удивлению, быстро научились управляться, – казались нам чрезвычайно разумными изобретениями. Но самое главное – земля! Она по-настоящему притягивала – и в этом было что-то новое, непостижимое и волнующее. Эту привязанность нельзя было объяснить одной заботой о материальном благополучии семьи: в городских условиях мы смогли бы обеспечить себе пропитание. Конечно, такой полноты жизни, такой гармонии и радости от каждого дня, от смены времен года мы вряд ли почувствовали бы, но без этого живут тысячи горожан – прожили бы и мы… Первые годы, точнее лета, проведенные в деревне, были не только опытом самопознания – для нашей семьи они стали первой встречей с историей, более того – с родиной. Я и сейчас уверена: кто не знает деревню, не может по-настоящему знать страну.  Потому что земля – основа, а какое знание без постижения основ? Нас окружали добрые соседки. Не литературные персонажи – живые бабушки, помнившие раскулачивание, пережившие коллективизацию, войну и голод, потерявшие мужей и здоровье, сохранившие добрые сердца и верность христианским заповедям. Их милосердие, терпение и стойкость в житейских невзгодах, казалось, не имеют границ. А речь! Её я готова была слушать как музыку: радовало каждое слово, каждая фраза была вкусной, яркой и образной. Они во всем помогали нам, неопытным и неумелым горожанам, подсказывали и показывали, угощали пирогами и лепешками, делились всем, чего у них было в избытке: овощными запасами, соленьями, вареньями, сушеными яблоками. Сейчас уже никого из бабушек-соседок нет в живых – светлая им память…Вместе с ними ушла добрая и  приветливая деревня, которая когда-то нас очаровала. Ее больше нет. После ухода того поколения деревенский облик стал меняться. Не сразу, конечно. Постепенно, но неотвратимо. Но я возвращаюсь к тому, с чего начала. Когда дети были маленькими, круг нашего повседневного общения не простирался дальше своей улицы.  Деревенские сверстники, трогательные и доверчивые, ничем не отличались от наших детей: так же интересовались домашней живностью, так же тянулись к общению, так же любили сладости, игрушки и книжки. Нашими ближайшими соседями была семья с тремя детьми, погодками. Внучки одной из старушек-соседок летом тоже гостили здесь. Их родители жили на другом конце деревни, но под предлогом работы предпочитали на каникулы отдавать девочек на полное бабушкино попечение, чему та не сопротивлялась. Так сложилась большая компания сверстников – разница в год-два не в счет. Целыми днями в хорошую погоду дети играли в саду или на лугу возле дома, в плохую – переходили всей ватагой из одного дома в другой. С детьми не было проблем, они занимали себя самостоятельно: рисовали, мастерили, играли, проводили конкурсы – фантазия их была неистощима. Довольно часто для разнообразия мы предпринимали коллективные вылазки в лес, на озера или в соседние деревни. Эти походы никого не тяготили, поскольку всегда были экспромтами и никого ни к чему не обязывали. Воспитание в духе Жан-Жака Руссо всех – и детей, и взрослых устраивало. Небольшие обязанности по огороду (прополоть одну грядку) и дому (вымыть пол в кухне или сенях) тоже не омрачали летних радостных дней. Во время учебного года дети переписывались. Мы часто приезжали проведать соседей, неоднократно брали деревенских друзей к нам в гости. Хотелось показать им большой город, театры, музеи. Родители доверяли нам – проблем не было. Мы думали, что их не будет никогда.   Проблемы начались, когда дети стали взрослеть. Им стало тесно на нашей тихой улочке. Танцы, проходившие на открытой площадке, как магнит привлекали подростков. Танцующих было немного, в основном самые молоденькие девочки – остальные туда ходили общаться, себя показать и других посмотреть. А поскольку никаких иных мест для общения в деревне уже давно нет (в советское время, по рассказам старожилов, их было довольно много: и клуб, и колхозный трудовой лагерь, и концертная агитбригада), то на танцплощадке свет словно клином сошёлся.

Поначалу мы пытались удерживать детей, но наших сил хватило ненадолго. Первыми сдались родители друзей, нам тоже пришлось смириться. Боялись мы не напрасно: вечерние увеселения в деревне всегда сопровождаются пьянством и ранним развратом. Мы это знали, но надеялись, что когда наши дети увидят содом своими глазами, то сами от него откажутся. Все-таки воспитание и ценности, заложенные в детстве, должны сыграть свою роль, – думали мы. Напрасно надеялись. Сила, притягивающая молодежь к общению с себе подобными, оказалась несокрушимой. Мы отпускали детей, но сами тревожились, дежурили у танцплощадки, чтобы после танцев проводить их по домам. Провожать, конечно, были желающие и помоложе – их-то мы и боялись. Трезвыми на танцы мальчики не приходили, выпивали для храбрости. Девочки тоже пили. По пьянке подростки сходились где и с кем попало. Ранние беременности, плохо развивающиеся дети, замешенные на самогонке, – всего этого мы насмотрелись досыта. Самогон в нашей деревне можно приобрести чуть ли не в семи местах, детям продают его без всяких колебаний и угрызений совести. Матери даже писали заявления в милицию, чтобы оштрафовали сбытчиков, но участковый спустил дело на тормозах. …Вот тут дороги наших дочерей и их деревенских сверстников разошлись. Мы постарались отвлечь девочек от деревенских танцев. Использовали любые способы – вплоть до отъезда на отдых в теплые края, турпоходы и поездки к знакомым. Наши соседи даже не пытались – не потому что не хотели, просто предложить им было нечего. Если зарплаты хватает лишь на поддержание  скудного существования, если труд на своем хозяйстве отнимает последние силы и время, куда они повезут детей, что им покажут?

Постепенно дружеские узы слабели – взаимный интерес должен подкрепляться общностью мировоззрения или общим делом, а его-то как раз и не стало. Если ночное гулянье ставится во главу угла, то все остальное уходит далеко на задний план. А ведь наши деревенские соседи до этого помешательства на лицах противоположного пола очень даже неплохо учились, читали, играли в шахматы и другие интеллектуальные игры, подавали надежды. Учителя их хвалили, даже ставили в пример.

И ведь школа в нашей деревне отнюдь не плохая, директор и некоторые учителя мне знакомы лично. Это очень порядочные, трудолюбивые, ответственные люди, душой болеющие за детей. Они старались отвлечь подростков от грязи и пьянства – я это знаю доподлинно. Директор школы – сам увлеченный историей и краеведением – вел кружок, водил детей в походы, увлекал их раскопками. И они ходили – до тех пор, пока половое созревание не разворачивало их в другую сторону. Силы были неравны. К тому же школа не работает два летних месяца, а у местного поселкового совета руки до детей не доходят. До организации их досуга. Какие дети, если даже дорогу в деревне не ремонтировали пятьдесят лет. А ведь детей и молодежи у нас много, деревня отнюдь не вымирающая. Но клуб как закрылся в 1986 году, так и не открылся больше никогда. Все упирается в деньги, которых в сельской местности нет. Колхоз закрылся, завод (небольшой и непроизводительный) акционировался, и его новому хозяину дела нет до праздно болтающихся детей. Заасфальтировал участок дороги до проходной – спасибо и за это.

В общем, не буду загружать подробностями читателей – у каждого, кто имеет опыт деревенской жизни, масса своих примеров. Есть, конечно, и другие села и деревни, где самогон не продают и детьми занимаются (я даже видела такие и искренне позавидовала их жителям), но все же подавляющее большинство российских деревень – такие, как наша. Причины такого плачевного состояния известны, и я не стану на них останавливаться: это и борьба с православием, и уничтожение исконного уклада жизни, и раскулачивание – истребление генофонда, самых крепких, самых жизнеспособных и трудолюбивых представителей крестьянства.

Очень жаль, что сегодня наша власть идет в том же самом направлении. Уничтожение деревни продолжается – не мытьем, так катаньем. Лучшие уедут в город и найдут себе место, спившиеся и опустившиеся останутся и утешатся растительным бездуховным существованием. Тем более, что два доступных удовольствия: выпивку и разврат – у них никто не отнимет.

Мы, конечно, можем загородиться от деревни и не замечать, как умненькие дети с живыми горящими глазами превращаются в отекших, безликих и матерящихся особей, сводящих на нет достижения всей мировой культуры. Да, они используют результаты мировой научной мысли и научно-технического прогресса, но лишь для того, чтобы с помощью спутниковой связи послать сожителя подальше или позвать собутыльника на очередную оргию.

На мой взгляд, сегодня не школа определяет сознание подростков, а среда. Поэтому решать проблему деревенской молодежи можно двумя способами: либо выделяя сельским и окраинным школам в пять-десять раз больше средств, чем городским (для создания, в первую  очередь, досуговых и развивающих центров полного дня, привлечения туда самых лучших специалистов), либо – как это давно уже поставлено в развитых странах с большим аграрным сектором – путем создания крупных базовых школ интернатного типа. В этих школах деревенские дети находятся с понедельника по пятницу, они заняты весь день, и их образование, как основное, так и дополнительное, их физическое и нравственное развитие полностью финансируется государством. Потому что аграрии во всем мире находятся на государственных дотациях. И никто ни в Голландии, ни в Бельгии, ни в Литве, ни в Латвии не посмеет брать с селян денег за дополнительный час танцев или английского языка. Такое могли придумать только в нашей богатой, нефтяной и газовой России.

Я не сказала ничего нового. Все это всем известно. Только почему тогда мы ничего не делаем для исправления ситуации? Неужели нас все устраивает?