В цивилизованном обществе нет и не должно быть практики механической передачи детей

Во втором браке у Базена тоже были дети. Но и тут он не продержался долго. «Лучший семьянин Франции» попытал счастье в третий раз. Последний (если не ошибаюсь) шестой ребенок родился у писателя, когда ему было 73 года. Но и эта семья развалилась. Умирал Базен на руках четвертой жены…

Юрий Нагибин, который не хуже Базена изучил «вещество любви» и написал на тему «мужчина и женщина» не четыре, а 15 томов (только официально!), был женат шесть раз.

– Я всегда оставлял не оболочку женщины, а саму женщину, еще цветущую, еще способную быть счастливой, – говорил мне Юрий Маркович.

Хорошо ему, бездетному, рассуждать.

Количеством браков сейчас никого не удивишь. Стало быть, никого не удивишь и количеством разводов, так как одно здесь причина и следствие другого. Примерно 22% мужчин и женщин России хоть однажды, но разводились. А крах терпит почти каждый второй брак.

В советские времена развод считался, как минимум, преступлением «перед партией и правительством». (Хотя в Политбюро и в правитель стве сидело до четверти разведенных, а в ЦК КПСС и того больше). И сейчас тоже развод подчеркивает общий кризис семьи, но… Не все так однозначно. Западные социологи считают развод благом и говорят не о «кризисе, а об обновлении института семьи». Да и наши фамилисты (от английского «family» – семья) все чаще говорят о разводе как об очередной победе прав человека.

Женщина стала экономически свободной; появился «брачный рынок» – мужчина и женщина в известном смысле стали «товаром»; есть возможность попробовать себя в нескольких браках.

Максим Дунаевский, женатый шесть раз, как-то в шутку заметил, что настоящий художник в любви не может обойтись одним произведени ем. Наконец, последний в этой связи аргумент – афоризм: «Когда мужчине плохо, он ищет женщину. Когда мужчине хорошо, он ищет другую». Так почему бы и женщине не пойти этим путем «экспериментов»?

Это как бы плюсы развода. Точнее те сладкие грезы, которые манят развестись.

Вот минусы. Они бесспорны и едва ли не поглощают плюсы.

Нарушается процесс воспроизводства населения. Трещат по швам все воспитательские каноны, выработанные десятками поколений. Растет НЕВРОТИЗАЦИЯ тех, кто разводится, и (главное) их детей.

У родителей, имеющих по одному, два и более детей, спросили: «Может ли отсутствие любви между мужем и женой стать ДОСТАТОЧНОЙ причиной для развода?» Опрос проводили социологи НИИ семьи Минтруда России, ВЦИОМа и Российского фонда мира. Так вот. 43% «постсоветских» мужчин и женщин еще достаточно «закомплексован ной» России смело ответили «да».

Вот вам примерное соотношение «любви» и «долга».

Ни на одной из сторон этой баррикады меня не найдете. Я уверен, что победителей при разводе не бывает. Поговорим о детях разведенных родителей. Без одного из родителей за последние шесть лет остались более четырех миллионов детей в возрасте до 18 лет. В семьях с одним ребенком этот показатель вырос на 11%, а в семьях с двумя и более детьми – аж на 46%. (Вот вам еще один – цифровой – аргумент в пользу любви, а не долга).

Автор первого Кодекса о семье, первая женщина-министр в советском правительстве Александра Коллонтай вообще не признавала институт брака, пропагандировала «свободную любовь», предлагала «коллективизацию детей», предлагала отдавать их после рождения в казенные дома, где их воспитают «государство и Революция». (Сама Коллонтай много раз состояла в разных гражданских браках. Все до одного ее мужчины были младше «боевой подруги» на 10-15 лет. На заседаниях правительства женщина-ми нистр демонстративно сидела между двумя своими гражданскими мужьями – Шляпниковым и Дыбенко).

К чему-то похожему (но на другом уровне) можем прийти и мы, если передадим функции семьи другим институтам.

– Если общество придет к тому, что семья не способна рожать и кормить более одного ребенка (а для общества это мало), – сказал мне социолог Александр Синельников, – то мы будем растить детей из пробирок. Но если семья не хочет рожать второго, значит, она не захочет и воспитывать ребенка из пробирки. Итог – эти дети будут воспитываться в каких-то госучреждениях. Дети, которые выросли в казенном доме, неизбежно станут РАБАМИ тех, кто вырос в семье.

Они будут выполнять черновую, низовую работу.

Общество, в котором нет родства, – самое жуткое общество.

Я привел экзотическую точку зрения ученого, полуфантастичес кую, но более чем возможную технически.

С разводом умирают первичные межличностные связи. Вот чем он опасен. Невооруженным глазом заметно, как разобщено общество. Разобщенность усиливается чуть ли не с каждым днем. Развод – это всегда разрыв. Разрыв очень важной пуповины – с одним из родителей, с родственниками этого родителя, с его друзьями… С МИРОМ конкретного папы (конкретной мамы). Миром нередко богатым, интересным, насыщенным, ярким.

Российский ребенок (в подавляющем большинстве) после развода остается с матерью. Часто это неразумно, но такова традиция – семейно-бытовая, юридическая… Национальная, если хотите (кроме мусульман, самый низкий процент разводимости в Дагестане). Во Франции с отцами остается более десяти процентов детей. Чуть меньший показатель – в США и Германии. Там судьи все до капельки взвесят, все учтут – степень виновности супругов в разводе; интеллектуальный, педагогический потенциал каждого из родителей; их жилищные условия; материальные возможности и их перспективу; наличие дедушек-бабушек-тетек-дя дек.., способных помочь маме (папе), оставшейся с детьми…

В цивилизованном обществе нет и не должно быть практики МЕХАНИЧЕСКОЙ передачи детей. У нас закон всегда на стороне матери. Даже плохой.

Российская, русская мать требует после развода ребенка себе не только потому, что она его якобы любит, не только затем, чтобы сохранить квартиру, мебель и горшки, но и потому, что это считается НЕПРИЛИЧНЫМ «проиграть» ребенка в суде. Не меньше она хочет сохранить лицо в глазах соседей, родственников. Она боится, что, откажись она от ребенка в пользу более благополучного отца, общество, подруги, коллеги по работе, родственники и соседки по лестничной площадке ее ОСУДЯТ.

И ведь осудят! Такова русская традиция.

Говорят, разведенной женщине уже ничего не посоветуешь, как не посоветуешь трупу. И все же…

1. Когда улеглись страсти, рассосались обиды (да даже если не улеглись и не рассосались), постарайтесь понять, что развелись с вами, взрослым человеком (женой, мужем), а не с вашими детьми. Можно быть плохим (для данной жены) мужем, но прекрасным отцом ее детей. И наоборот.

2. Не делайте детей ОРУДИЕМ МЕСТИ за крах семейной жизни. Очень распространено, когда «разведенка» запрещает бывшему мужу встречаться с их детьми. Глупость!

Вы мстите бывшему мужу (бывшей жене), но калечите души детей. А это уже почти преступление.

3. Наберитесь мужества, мудрости и такта не говорить о бывшем супруге гадости в присутствии детей. Грязь обязательно прилипнет и к ним.

4. Если ваши дети встречаются с отцом (матерью), не делайте из них РАЗВЕДЧИКОВ личной жизни бывшего супруга. Не унижайтесь до просьб узнать через ребенка, с кем, когда и как живет ваша бывшая половина. Быв-ша-я, помните об этом.

5. Если отец (мать) того стоит (уверен, даже сквозь черную копоть обид можно найти луч света), наберитесь отваги и благородства ПОДДЕРЖАТЬ в ребенке его престиж. Надо, чтобы ребенок гордился родителями не меньше, как если бы они и не расставались.

6. Уж коли это случилось, пусть ваша беда станет для ребенка не бедой, а УРОКОМ. Когда улягутся обиды, разберите по косточкам конфликтные эпизоды вашей жизни, сделайте из них выводы (вот только объективные, а не односторонние), тактично ПРЕПОДНЕСИТЕ взрослеющему подростку. Он не должен повторить ваших ошибок.

Счастливая жизнь родителей – счастливый урок для их детей.

Жизнь несчастливая – тоже урок. Но урок, не более того. Надо выжать из него максимальную пользу. Для всех.

…В телефонной трубке, вежливо и прохладно кашлянув, предложили: «Пусть твой муж откажется через суд от моего ребенка».

Не помню уже, как назывался этот роман Василия Белова. Я его не перечитывала. Не показался значительным.

– Надуманно! Все надуманно! – сказала я себе в неприязни к автору.

Было это где-то в конце восьмидесятых. И мне тогда, конечно, и в голову прийти не могло, что я когда-нибудь столкнусь с проблемой этого беловского героя.

оман был о частном, мелком, на мой тогдашний взгляд, деле. Один интеллигент развелся с женой. Жена вышла замуж за еврея и тихо-мирно грузила свои арбы, собираясь перекочевать в каменистые, горячие пустыни Израиля. А они представлялись отчаявшему ся, кипятившемуся герою Белова невероятно душными!

Тогда ведь мы еще не вспоминали так часто о картине Крамского «Христос в пустыне». Она не стояла у нас перед глазами, как сейчас. И пыльные, чужие, желтые тропы среди каменистых холмов чужой историчес кой родины представлялись беловскому герою местами дикими, странными, непригодными для жилья и, вероятно, холодными теплому русскому сердцу, привыкшему с детства к окружению влажных, душистых трав и неласковому северному солнцу.

А русская, грубоватая и бесстыжая, по мнению героя, «баба его прежняя» уезжала навсегда не только с мужем, новым и тонко ироничным, но и с дочерью от первого брака. Девочкой небольшой, русской по-московски, то есть «с перчинкой». «Вот беда!»

Но совершенно не был мне отвратителен второй муж дамочки. Он предлагал даже, помнится, интеллигенту нашему по-товарищески удочерить его ребенка. Уж жить новой семьей, то единой! Под крышей общей фамилии! И вот над этим мирным и покладистым человеком, всегда в одном настроении незлобивой и насмешливой снисходительности, едва ли не как проклятие прозвучало «нет!» из глотки взбаламутивше гося беловского героя.

Из-за этого, в сущности, и разгорелся сыр-бор.

Эта не придуманная моя, чисто семейная история была как бы копией с опечатками с той беловской. Я писала о том, что лет восемь назад вот так же собирал скромные, постсоветские пожитки свои на арбу, в виде «боинга», направлявшегося в Израиль, мой первый муж при второй его жене полу-еврейке. Наша общая дочь Катя оставалась со мной. А удочерил ее мой второй муж – условно говоря Другой.

Банальная история!.. Ну развелись мы с первым мужем в тот особо памятный день, когда нашей Кате исполнился год, а я еще не работала… Ну не смог он назвать строгому судье из военных причины для развода и что-то врал все, врал… Ну после этого годами не звонил, еще оставаясь в России и уныло утверждая, что чем страдать, видя «Катьку не своей», так лучше вообще не видеть… Ну бросил он выплачивать алименты сразу после того, как я вновь вышла замуж. Посчитав, видимо, что мы и так теперь неплохо устроились… Ну согласился восемь лет назад на «обмен» почти трифоновского масштаба: Другой удочерял его восьмилетнего ребенка, а «за это» ее настоящий отец освобождался нами от уплаты той суммы алиментов на одиннадцать лет вперед… Ну, наконец, и после этого мы счастливо существовали без него еще восемь лет: без его писем, денег, звонков, телеграмм и беспокойства…

У него шла там своя какая-то жизнь, о которой мы узнавали всегда случайно, понаслышке, от его матери. Раз в два года она звонила моей, ибо и ей тоже внучка была физически не нужна: «В каком там классе Катенька?». И по этим рассказам выходило, что он там едва ли не бедствует в своем двухэтажном особняке на окраине Иерусалима. Опять-де поменял одну безденежную работу на другую, тоже безденежную! Или сидит вообще без оной, или опять усовершенствуется на каких-то очередных курсах, на шее у трудолюбивой и ироничной жены, как это было и в России. И получалось, по слухам, как ни странно, что ведущим добытчиком семьи была его очень старая теща, ветеран Великой Отечественной: она получала там, как говорили, «пенсию, как три твоих зарплаты».

И нам после услышанного всегда казалось, что это ему плохо, а нам здесь лучше. Все трясется, бедолага, по дымящей пустыне на своей тесной и пыльной «арбе»!

И тогда невольно приходилось удивляться: от чего он, собственно, тогда бежал?

…От голода?.. Да, помню я Москву перед своими вторыми родами, дымящуюся жаркими, противоре чивыми августовскими событиями 1991 года. За несколько месяцев до путча, скрашенного серо-голубой музыкой «Лебединого озера», едва ли не в одну ночь исчезли из магазинов продукты. Некоторое время наша семья терпеливо питалась плавленными сырками и вечно вчерашним хлебом. А когда об этом узнал заботливый редактор моего отдела, человек сугубо партийный, он предложил мне конспиративно, под покровом густого вечера, подойти к семи часам к столовой ЦК КПСС и, слившись всецело с бетонной стенкой, купить у него немного котлет. Не рыбных или тошнотворно овощных, а из настоящего мяса. Но жидкого, и подозрительно склизкого.

Я думаю, что все последние революции в России и случались-то главным образом оттого, что неблагонадежные повара партийных столовых стали слишком откровенно разбавлять «мясо с кровью» желе из водопроводной воды и неких «восточных специй».

Коммунистический паек тянул килограммов на пять. И много в нем было еще такого, при виде чего нескромно потекли слюни, но что не полагалось тогда мне, рядовой беременной журналистке!.. Неблагодарная!..

А может быть, отъезд моего бедного первого мужа отпугнул от России танки второго путча? Он ведь прозорлив был, и уже в 86-м не доверял Горбачеву. И… может быть, бежал от своего права и постоянной необходимости участвовать в политике? Есть люди, которые совершенно чужды этой, давно уже второй нашей профессии! И потому они называются обывателями! Им потому и все равно, где обитать, что они везде живут как бы по «паспорту Нансена», никогда и ничего принципиально не созидая бесплатно и далее дверей своей квартиры! И сознательно не загружая свою психику неразрешимыми проблемами запутанной высокой материи.

Вот, собственно, и все, что думала о бывшем муже, уходя иногда взглядом в наши старые фотографии. Счастливого плавания, «добрый человек из Иершалаима», как отзывался об Иуде Искариоте булгаковский Иешуа.

Вот уже восемь лет он зимовал на каменеющих песках Мертвого моря, которое открывалось его серым глазам с солярия на крыше особнячка. А иссушающее знойное лето проводил на Кипре в обществе семьи, сестры и матери. Иногда задумчиво сплевывал с Эйфелевой башни на Париж, напрягая свои крепкие славянские локти на металлических поручнях.

Думал ли он о нас? Возможно, думал. Хотя и отказался взять у меня фотографию дочери в нашу последнюю встречу. И только однажды донесло до меня осторожным средиземноморским ветром, что он-де отозвался обо мне как о «женщине, достойной сострадания».

Тут-то и выяснилось, что это не простые слова, а со значением, как говорится.

Началось все невинно, с подарков, которыми трудно обидеть и которые почти невозможно не принять. С нежного, хрупкого, позолоченного девичьего колечка на день рождения в прямом смысле «нашей общей» дочери на троих, которое, к досаде четырнадцатилетней Кати, правда, быстро развалилось. Потом опять что-то последовало, с официальной очередностью дней рождений…

А потом «папа» прибыл и сам! И тоже на день рождения, проездом. И мы были едва ли не легкомысленно любопытны: каким-то он стал на самом деле. Он постарался не разочаровать. Спросил между прочим: «А что, отпустила бы ты ко мне Катьку погостить?» Я ответила с дипломатичной неопределенностью: «Ну кто бы из нас отказался от поездки по святым местам? Вот станем когда-нибудь богатенькими!..» Знал бы он, что мысленно мы давно уже всей семьей исходили эти места по подробнейшему путеводителю паломника второй половины прошлого столетия!

А гость придирчиво оглядел нашу квартиру: пять метров и 25 квадратных сантиметров на человека. (Из-за этих чертовых, «лишних», 25 сантиметров нас и не поставили в свое время на очередь на квартиру). Солидно отметил: «А техники у вас предостаточно!».

И мне хотелось его поддеть: «Ну и следовало ли тебе убегать из страны, если все это стало вполне доступно и у нас?» Но я не решалась. А он и сам понял, и его серые глаза загадочно ответили мне: «Не все, не все!»

…Прошло месяцев шесть.

«Ты представляешь? – говорила мне взахлеб моя мама по телефону. – Вчера ночью он позвонил мне сам! Из Израиля!» «Ну и чего ему надо?» – с утренней монотонностью в голосе спросила я. «Он хочет забрать себе Катю!» – У меня на сердце сразу появилась тоска. – «Как это?» – «Как? Да так! Навсегда! В эмиграцию! В Израиль! Нашу девочку! Кровиночку! Говорит: «Бедная Ириша!» Он посмотрел, как мы живем, и ужаснулся! Ты все болеешь! Тесно! Дышать негде! Ребенок оканчивает в этом году школу, а за учебу везде плати!..»

Что ж, я уже обрела свое душевное равновесие. Значит, обменял-таки свою арбу на «тачку»! Ну ребенка шестнадцати лет в чемодан не посадишь, так что через границу он ее без моего согласия не увезет. Правда, одна мысль неприятно зудела: а ведь это, по сути, своеобразная проверка моей школы воспитания.

А мама моя не со всеми моими методами была согласна. Я, например, вовсе не загоняла уже в этом году нашу Катю лишь бы в какой институт. Мне, знаете ли, очень понравилось одно выражение, которое услышала в богословском институте: «Мы живем тут, у себя, эпохально, неспешно, а то от торопливости с ума сойдешь!» А потом в церкви мне на мое «Я тороплюсь безумно!..»: «А мы и так перегнали светское время. В восьмом тысячелетии живем от Создания мира!»

Но еще раньше то же самое говорил и Симон Соловейчик. Когда девятиклассник, сын его знакомых, признался, что потерял интерес к школе, педагог им ответил: «Не ломайте! И пусть полежит себе на диване с месяц!..»

Теперь я, взрослый человек, знаю уже, что есть два страшных состояния души: усталость и опустошение. Но каким может быть опустошение в четырнадцать – шестнадцать лет! Или в двенадцать? А это, значит, всего-навсего, что просто до вымахавшего тела не добралась пока еще обновленная душа! Душа запаздывала и к Кате. Отсюда некоторая потерянность и неопределенность желаний. Возрастная болезнь! Но она вполне излечима. Необходимо лишь одно – терпение!

Что касается денег, то Бог с ним, с дохловатым филиалом одного полудохлого психологического факультета в пригороде Москвы, где мы живем и где ежегодно сдирают с родителей студентов по двадцать тысяч рублей! В то время как во все том же богословском институте, где учится французскому языку дочь нашего знакомого художника, дают стипендию, бесплатно кормят обедами и с родителей не берут ни копейки. Захочешь жить – научишься! Да и Другой, хоть и не делает деньги, умеет их зарабатывать.

…- Ну и что? – опять спросила я маму.

– Да пусть ее! Едет! – Мои соседи говорят: «Вот счастье-то девчонке привалило!» Увидит мир! Не то что мы, сирые! – «И приобретет его?» – и мама уже с особой интонацией: «Он говорит, что она, супруга его, согласилась!»

Ну да это и неудивительно! Ведь и в Израиле, и в Германии да мало ли еще где в мире, дабы заинтересовать ленивых супругов в деторождении, очень прилично платят – государство! – за каждого ребенка. В Германии, например, где живет мой брат, по шестьсот марок на каждого при среднеприличной зарплате марок в тысячи две-три. Причем дети его знакомых уже и замуж повыходили, и уехали в Испанию за своими мужьями, но так как, видимо, контроль за пособиями не очень, их матери по-прежнему огребают каждый месяц по свои шестьсот…

А моя мама уже грезила на другом конце провода: «Отца она вполне могла бы называть «папа» или по имени! А жену его… «мама»!..

Как странно воздействует на русского человека заграница! Произнесешь это слово, и вот уже бушуют вокруг тебя высоченные волны, и «Титаник» переворачива ет как подтаявший айсберг… И ты чувствуешь себя той погибающей женщиной, которая, сама оставаясь на корабле, бросает в уходящую последнюю лодку трепещущий сверток, даже не думая о том: а нужен ли он там кому, сирота? Люди-то в лодке совсем озверели!..

И моя мама уже захлебывалась в радостном бреду: «Он просил тебя: только возьми у адвоката бумажку! Что Катя когда-то носила его фамилию! Была когда-то его дочерью!»

Это как Левша, умирая, стенал в сумасшедшем доме: «Передайте! Англичане ружья кирпичом давно не чистят!..»

А у него был уже готов такой план. Ребенок переезжает к нему, ребенка устраивают на курсы иврита, через год, блестяще овладев чужим языком, ребенок поступает в университет, слушает на иврите лекции. Оканчивает учебу на «отлично» и, как лучший студент, получает направление на учебу в Западной Европе – есть там у них такая привилегия. Оплату второго образования берет на себя государство Израиль. Дальше следовало бы, конечно, покорение остального мира! Израиль для русских! Мир принадлежит нам!

…Но что же скажет моя Катя?

– …Я приеду осенью, – сказала она ему в телефонную трубку. – И только с мамой или с бабушкой, и только для того, чтобы не спеша оглядеться.

Но им этот вариант – чтобы с мамой, да еще и оглядеться сначала – не подходил вообще. Им почему-то не терпелось уже, и они жадно давили: сразу и навсегда, навсегда!

В загсах, конечно, тоже не дураки. И выдать «бумажку», что у ребенка был когда-то другой отец, который от него отказался, они не могли: на то и существует тайна усыновления, чтобы предостеречь от беды живущих в вечной суматохе родителей.

Значит… И настал час, когда в телефонной трубке, вежливо и прохладно покашляв, предложили: «Пусть твой муж сходит к адвокату и откажется через суд от моего ребенка!»

– Да ведь это подлость! – отреагировал Другой. – За это и по морде схлопотать можно.

Навсегда, навсегда, навсегда…

Мы, конечно, дипломаты. И отговорились от щедрого приглашения тем, что ребенок и так скоро вырастет, а решать в конечном счете ему. Это его жизнь, я не давлю. Я лишь терпеливо делаю то, что, на мой взгляд, и должна делать. Отец, как бы и где бы он ни жил, все равно отец. Не я это скажу, так гены. И тот, кто отказывается от своего отца, редко бывает благополучен. Катя даже письмо написала в Израиль. И ей даже пообещали ответить. Правда, немного поиронизировали над ее «наивностью и простодушием», о чем было передано через обеих бабушек мне. Так что Катя даже обиделась: «Не говорите мне больше о нем!». Но я-то знаю уже, что жизнь вечно движется, и вместе с нею вечно меняется смысл книги жизни. Но есть такие страницы, в которых уже ничего невозможно изменить, ни буквы. И это хорошо. На чем-то ведь должен мир именно покоиться, отдыхать. И есть в этой книге, к нашему счастью, и такие строки:

«…Никто к ветхой одежде не приставляет заплаты из небеленой ткани: иначе вновь пришитое отдерет от старого, и дыра будет еще хуже».

«…И сказал им: суббота для человека, а не человек для субботы».

«…Многих Он исцелил, так что имевшие язвы бросались к Нему…»

И знаем мы уже с Катей, ради чего все еще шумит море возле Иершалаима…