УГ номер 8 (4 марта 1997)

Жизнь

Что только не говорят о телевизионных сериалах: и сюжет примитивен, и сделаны они слабо, и действуют наркотически. Но снова и снова миллионы зрителей стремятся к телеэкрану, чтобы окунуться в мир заморских страстей и переживаний.

рипп, бесконечный и безрадостный, запер в четырех стенах, заставив настроиться на философский лад. В голову лезут разные мысли, спастись от которых удается только уткнувшись в телевизор. Развлекательные программы сменяются еще более развлекательными, навязчиво демонстрируя плохой вкус и бестактность. Сериалы, обильно разбавленные рекламой, нон-стопом шествуют по всем каналам. По моим приблизительным подсчетам, сейчас наши зрители имеют возможность посмотреть около 25 сериалов в неделю! И пусть смотрят на здоровье, если им хочется.

сущности, все они представляют собой некую модификацию старой сказки про Золушку: жила-была бедная, но очень добрая и честная девушка. Благодаря этим качествам своего характера да еще безграничному трудолюбию она выбивается в люди и становится богатой, знаменитой и любимой. Вот тут-то и возникает мысль: почему, собственно, почти во всех западных мелодрамах женщина не “хоронит” себя в горах грязной посуды и завалах нестираного белья? Даже в бедности, даже одна с ребенком на руках она ухитряется поставить перед собой цель и упорно к ней стремится. Скажете, менталитет другой. А я думаю, дело в привычке и в страхе что-то изменить в своей жизни. Конечно, куда проще уткнуться носом в подушку и ночь напролет реветь, жалея себя, несчастную. А наутро обвинить в своих бедах всех – соседку, маму, мужа, директора и так далее, вплоть до президента. И успокоившись и утерев рукавом нос, убедить себя, что изменить ничего нельзя, что, видимо, такая уж судьба, что надо смириться и как-то пытаться жить дальше. А вечером увлеченно наблюдать, как там – на экране – бушуют страсти и кто-то сам строит свою жизнь, стремясь во что бы то ни стало добиться успеха. И что интересно – добивается.

еще одно наблюдение. Ни один сериал не обходится без сцен в больнице, причем иногда кажется, что эти сцены доставляют создателям какое-то особое удовлетворение. Нам показывают, как человек страдает, как врачи делают все возможное. Но главное – в такие минуты в больницу приходят все родственники, друзья, близкие люди – поддержать, поговорить, показать, что они рядом и могут помочь. Я не знаю, что больше способно помочь человеку: таблетки и уколы или вот такое внимание окружающих, их любовь и преданность. А может, все эти мысли – лишь плод моего воспаленного сознания и проявление своеобразного осложнения после гриппа?

Ирина ГРИГОРЬЕВА

Вкратце

Иркутск

Трое преступников пытались ограбить магазин “Товары для дома”. Им удалось обезоружить охранника – сотрудника транспортной милиции. Но преступники были быстро задержаны, и ограбление не состоялось. Старшему из преступников исполнилось 20 лет, он нигде не работает и не учится. А его “подельниками” оказались две девочки – 14 и 15 лет, младшая – ученица 80-й школы г. Иркутска.

Новочебоксарск

Администрация средних школ нашла необычный способ предотвращения ложных сообщений о подложенных в зданиях бомбах. Все ученики, а также их мамы и папы на классных часах и собраниях давали подписку о том, что осведомлены о последствиях, к которым ведут такие шалости. На этот шаг педагогов толкнули участившиеся случаи телефонного терроризма.

Чебоксары

Один из учеников 39-й школы – шестилетний Дима – с трудом читает слова по слогам, плохо рисует, зато свободно выполняет математические действия с трехзначными числами: вычитает, складывает, умножает их, не задумываясь. Заинтересовавшись юным вундеркиндом, учителя выяснили, что Димка помогает своей матери, работающей на базаре, считать деньги.

Виктория ГАЛКИНА,

информационное агентство “Кругинформ”

Дары от Ольги ма╡ини╖евой

“Я оставлю тебе…”

Вместо завещания

…Я живу среди вас,

Среди вас и уйду.

Отлетающим ветром

наполню зарю.

Вместо слова “Прощай”,

Вместо слова “Люблю”

Колокольчик хрустальный

Я вам подарю.

се кругом мрут (я не о войне, а о тыле). Я им говорю: хорош умирать, мужики, скоро здесь никого не останется, все там соберетесь. А нам тут как? За здоровьем следите, курите меньше и, Бога ради, ну хоть чуть-чуть поменьше работайте!

Стыдятся. Вздыхают. Глаза опускают. И опять за свое: газеты делать, законы сочинять, педагогику двигать, школами руководить… И дым столбом. В больницах, в реанимации, под капельницами – все равно работают, а их соратники то и дело в палату шныряют, прячась от медсестер.

Я злюсь:

“Учтите, – говорю я им в начале прошлой осени,- я с вами в вашу общую братскую могилу не пойду, я вам даже цветочка на могилку ни одного не посажу, даже и не надейтесь!”

А Симон Львович Соловейчик, главный редактор газеты “Первое сентября”, смеется:

“А мы тебя туда с собой и не возьмем!”

Накаркала:

Не взяли…

дин за другим осенью прошлого високосного года ушли Олег Семенович Газман, педагог и ученый, и Симон Львович Соловейчик. Оба некролога не были озвучены по телевидению. Газетчик, тем более главный редактор педагогической, а не политической газеты, – это же не телезвезда… Хотя обидно немного, что телезрители так и не узнают, что, как в тележурналистике России, номером первым был Влад Листьев (это теперь всем известно), так и в газетном деле – Симон Соловейчик, что тоже стало ясно в нашем кругу после его смерти. Недаром у меня как-то родилась строчка: “Смерть – добытчица смысла”.

Ну а о кончине педагогов тем более не принято широко оповещать общественность, даже если это такой талантище, как Олег Газман. Но – массовая же профессия! То ли дело видные деятели литературы, искусства, политики, большой науки…

вот тут я бы поспорила: люди того круга, о которых я пишу вот уже третье десятилетие, могли бы стать потрясающими актерами, режиссерами, музыкантами – их одаренность плещет через край. Но они просто поняли то, что еще в начале века понял певец Большого театра Станислав Теофилович Шацкий, когда вместе с женой, тоже актрисой того же театра, и группой единомышленников, людей большого искусства, резко бросил блистательную карьеру и ушел работать к детям – беспризорникам.

…А знаете, как называет свои совершенно волшебные песни и блистательно-талантливую прозу известный бард, он же педагог Юрий Устинов? “Отходы производства”. И в этом нет никакого кокетства. Он – Мастер. Он умеет мастеровито растить детей. А все остальное – “отходы производства”. Переполненные залы песенных фестивалей на его концертах нужны ему были только для того, чтобы зарабатывать деньги на детские летние горные экспедиции. Но теперь при нынешних ценах на продукты и снаряжение это мизерные доходы, так что гастроли он прекратил.

то я к тому, что я горжусь тем, что судьба ввела меня в круг этих блистательных людей, сознательно отказавшихся от славы, оваций, юпитеров, хотя очень многие из них имеют для всего этого вполне реальные основания.

Но они тоже поняли то, что еще в начале века понял Шацкий: ни один самый ошеломляющий успех, ни один самый восхитительный спектакль так не потрясает, как лучик робкой надежды, вспыхнувший в затравленных глазах чумазого мальчугана в ответ на твои слова, твое прикосновение. И нет высшего дара, и нет высшего доверия, чем рука ребенка, тихо вложенная им в твою ладонь. (Конечно, только если ты сам призван и лучик этот зажечь, и ладошку всем сердцем ощутить).

верю: в новом тысячелетии самые высокие конкурсы будут в педагогические вузы, но и принимать абитуриентов будут совсем другие люди, и руководить высшей и средней школой – тоже другие. А учиться там будет потруднее, чем нынче на мехмате или физтехе МГУ, а попасть – не легче, чем в актеры.

Вот тогда-то те, будущие, сами и раскопают по подшивкам газет, по тоненьким книжечкам (толстые книги большинству из этих людей писать было просто некогда)… – фу-ты, простите, я и забыла, что незачем будет им рыться в пыли архивов, у них у всех уже тогда будет Интернет! Ну вот, тогда-то они сами и свяжут воедино те прорывы, те открытия в области человековедения, которые были сделаны в России кругом этих людей во второй половине ХХ века. Свяжут – а затем уже сами без труда вычислят и сам круг этих не очень-то известных в своем веке подвижников, для этого у потомков и своего ума хватит.

Может быть, еще и поэтому никто и никогда в этом моем кругу вовсе не думал ни о каком таком бессмертии в памяти потомков – ну их, потомков этих, сами разберутся, а тут и без этой славы хлопот полон рот с их юными пока предшественниками, которые буквально шагу ступить этим людям не дают, гроздьями на них висят, будто те медом намазаны. Оттого-то эти взрослые с будущим накоротке.

еще раньше ушли Володя Матвеев, Виктор Малов, Таня Миледина… Нас можно назвать кругом реформаторов школы, коммунарским братством – не важно. (В советские времена в реакционных кругах школьного отдела ЦК КПСС и Академии педагогических наук СССР нас называли мафией педагогических публицистов и педагогов).

А важно то, что круг этот редеет. И я уже начинаю чувствовать себя специалистом по некрологам, ловя себя на мысли при очередной встрече: что же самое главное вот в этом дорогом и еще живом лице, вон в том?.. Чтобы не забыть написать потом. Типун мне на язык!

Тогда я переключаюсь и для разнообразия начинаю задумываться о собственных похоронах – ведь все самой надо заранее продумать и оставить четкие инструкции, иначе устроят рев, а я терпеть не могу, когда ревут. Нет уж, не надо мне тогда никакой панихиды… Может, это кощунственно, но я рада, что я их, моих любимых, мертвыми так и не видела (болела во время их похорон), кроме Володи Матвеева… И правильно, что не видела. Потому что смерть – это неправда. Ведь сказано в Писании, что Иисус, сын Божий, своею смертью смерть попрал. А кому же еще верить, как не Ему.

от они и остались у меня в памяти: веселые, живые. Я так и говорю по-прежнему: “К Симе пошла”. То есть в редакцию его газеты, которую он завещал сыну Артему. Но все равно – к Симе. Жаль только, у них там теперь без него такая суета, что кофе никто не предложит. А Сима всегда предлагал. И обедом кормил. Кончилась моя лафа…

В памяти осталась – теперь уже навеки – последняя встреча: он тогда после очень долгой болезни вдруг неожиданно для всех поднялся, встал, ожил, по три статьи в номер стал писать и даже в редакцию приехал. Я пришла с очередной заметкой, он, как всегда, заказал для меня кофе, а сам сразу по нескольким телефонам бодро и четко разговаривает, статьи от сотрудников принимает, знаками передо мной извиняясь. А я ему говорю: “Ничего-ничего, ты не отвлекайся, я вот просто тут сижу, кофе пью, на тебя гляжу, как ты работаешь – и радуюсь”. А он мне в ответ – с улыбкой: “И я тоже просто смотрю на тебя – и радуюсь!”

Вот эта картинка и есть моя правда, моя реальность: напоследок с радостью глянуть друг на друга и – до встречи! Так говорили друг другу, прощаясь, блистающие чайки в повести Ричарда Баха “Чайка по имени Джонатан Левингстон”, когда кто-то из них исчезал, просто переходя в следующее, высшее измерение полета. Хоть и трудный то был переход… Ну а до той поры, до той дальней и неведомой нам встречи – чем жить? Чем занять руки и душу, чем спастись от неизживной тоски?

ы – детские работники, мы любим не только работу, но и игру, она спасает. Даже когда ночью все эти смертные мысли в голову лезут. Мой друг и коллега Валера Хилтунен недавно сказал: “Я тут как-то уснуть не мог, слонов считал, потом надоело, стал считать, сколько людей ко мне на могилу придет, досчитал до 252 человек и уснул”.

А я вот решила… завещание составлять. Не всерьез, вроде понарошку, но и – по правде. Это ведь самое интересное в книгах и фильмах: кому что ушедший в мир иной оставляет тут, на земле. Вот как Мэйсон, например, из недавней серии вечной “Санты-Барбары”.

А так как у нас в России опять возрождена частная собственность, то и завещания будут приобретать все большее значение.

Когда, например, нам с коллегами по “Комсомолке” удалось приватизировать по нескольку соток земли с ветхим домиком (бывшее издательское дачное хозяйство), то я заявила моему шестилетнему племяннику Феде, что раз тетя у него теперь собственница, то дачу эту я ему лично оставлю в наследство. Прошло довольно много времени с того разговора, и вот как-то раз, возвращаясь с ним с речки, я от нечего делать стала перечислять: все свои архивы тебе оставлю, и книги, если успею издать, и дневники… Федор терпеливо и внимательно слушал, но в итоге это дитя времен приватизации не выдержало и возопило: “А дачу?!!” – “Ну уж это само собой!” И мы оба рассмеялись.

от такая игра мне подходит: в завещание. Только прижизненное. Я люблю делать подарки – и зачем же надо ждать последнего часа, чтобы, вскрыв пакет, обьявить “последнюю волю”? К тому времени еще что-нибудь под рукой заведется, но и сейчас у меня много даров и много друзей. Правда, кроме дачи и квартиры, мои дары в долларах, как и в рублях, практически не имеют никакой ценности – так, чепуховина всякая, засохший цветочный сор, стекляшки, самодельные рисунки и прочий вздор… Но за каждой вещичкой – чьи-то судьбы, мои мысли… Поверьте, сердечного золота за этими вещицами много стоит. Я просто богачка неслыханная.

Кого люблю – тому дарю. Пока живу – дарю. Дарить для меня – это как дышать.

Итак, как в песенке поется: “Я оставлю тебе эхо лестниц и шорох шагов”… Но конкретнее об этом уже в следующий раз.