Удержать счастье – это целая наука. Мария Людько

Наша сегодняшняя гостья – дочь невских берегов, лауреат международных конкурсов, солистка Академии молодых оперных певцов Мариинского театра Мария Людько.

Девочки-вешалки

– Мария, иногда кажется, что слушатели, а особенно слушательницы, приходят в оперу или на концерт не только послушать хорошую музыку, но и чуть погрустить, вздохнув о собственном, заветном, женском…

– Помню, в прошлом году после одного концерта ко мне подошла дама и сказала: «Как хорошо! Я сегодня на вашем концерте так поплакала!» Когда теперь вспоминаю эти слова, они меня поддерживают.

– А вы на концерте можете всплакнуть?

– Я вообще ужасная плакса. Могу разрыдаться от хорошей книги, от хорошего оперного спектакля. Восхищение проявляется как раз в слезах. Обычно стою насмерть до последнего, но потом шлюзы прорываются, и – поток слез.

– Серьезность оперных занятий не исключает других интересов в жизни?

– Конечно, мне интересно все происходящее за рамками нашего жанра, но кумиров, к сожалению, у меня нет. Нравятся Фрэнк Синатра, Джо Дассен, Далида, замечательно певшие люди с удивительной фразировкой. Нравятся эстрадные певцы старшего поколения, обожаю Петра Лещенко. Этим артистам вместе с прекрасно поставленным в своем жанре голосом было что сказать. Если вдуматься, то ведь у Эдит Пиаф и голос хриплый, и еще к чему-то придраться можно, но никто другой при этом так не захватывает. Даже серьезный оперный певец, в чьем репертуаре не песенки, а серьезные арии.

– Я так понимаю, сейчас вы говорите о том, чего вам не хватает в современных продвинутых исполнителях?

– Мне вообще кажется, что массовый ширпотреб, который обрушился на нас, для людей очень вреден, от него нервозность, истеричность, а радости общения с искусством не возникает.

– Понять вас можно, зная, что учиться пению вы начали с 4 лет, что ваши родители – оперные певцы, так что музыка с вами уже немалые годы. Это обстоятельство не сделало вас чересчур серьезной?

– Вообще-то в детстве меня звали «профессором», прозвище было такое, девочкой я и впрямь была очень серьезной, но со временем взгляды все-таки менялись. Я стала куда свободнее, и, мне кажется, моя серьезность теперь больше относится к делу, к людям, которых уважаю.

– Когда-то оперные примадонны чаще всего представали перед публикой крупными такими особами с пышным бюстом, но сейчас они заметно «исхудали» при том, что петь хуже от этого вроде не стали.

– Мне кажется, просто меняется взгляд на образ певицы, на ее имидж. Последние десятилетия представили нам образ девочек-вешалок – рост 170, вес –

40 кг. Хотя ничего хорошего в этом, по-моему, нет, вредно же для здоровья. Потом стоит вспомнить, что в прежние времена оперные певицы уходили со сцены достаточно рано, в 40 с небольшим, так что былая привлекательность была еще при них. Зато в последние лет 50 было несколько иначе, оперные солистки выступали долго, а возраст, естественно, фигуру менял. К тому же певице, чтобы голос звучал, надо быть достаточно сильной физически, а недоедая, сильной не будешь.

– Вы в еде себе тоже, получается, не очень отказываете?

– Супчик грешным делом не очень люблю, а вот с жареным мясом, с салатом отношения самые «теплые». Я никогда не голодаю, все равно вес потом набираешь. Зато занимаюсь спортом, хожу в тренажерный зал, мышечная сила в любом же случае нужна. И ездить много приходится, и на сцене по воле режиссеров делать немало того, что требует силы, гибкости, поэтому тут занятия спортом кстати.

– Чтобы завершить с темой – последний, неделикатный вопрос: один очень известный модельер рассказывал мне, что в канун ответственных показов он категорически запрещал своим моделям общение с мужчинами. Законы вашей профессии столь же строги?

– Тут все индивидуально, тенорам, говорят, не рекомендуется, иначе верхнего «до» не взять.

Восточный рынок

– От материй земных давайте перейдем к более высоким. Не так давно вы пели на конкурсе имени Леонида Собинова в Саратове, участвовали в нем не впервые…

– Это один из моих любимейших. Четыре года назад получила там первую премию, с тех пор у меня очень теплые отношения с Саратовской оперой, я уже пела там «Травиату», а в этом году вместе с лауреатами последних лет участвовала в гала-концерте. Это на редкость гостеприимный край, замечательная публика. На самом деле конкурс Собинова – один из сложнейших, приглашаются туда только те, кто уже побеждал в других конкурсах. Соревнуются только 12 певцов, по два представителя каждого типа голоса – бас, баритон тенор, колоратурное сопрано, сопрано и меццо-сопрано. Конкуренция жесточайшая, в год моего участия соперничала с солистами Большого театра Вадимом Луньковским и Мишей Губским. Но при высокой конкуренции это справедливый конкурс, нет же отсева по турам, у тебя два концерта – камерная программа и оперная, с оркестром. Так что показываешь себя в двух качествах.

– В последние годы вокруг больших конкурсов витает немало слухов, связанных с деньгами, чуть ли не с коррупцией.

– В Саратове о коррупции говорить трудно, там своих к конкурсу не допускают, чтобы не дать ни малейших поводов для подобных подозрений. В иных случаях – не без поддержки конкурсантов «своими» членами жюри или агентами, которые занимаются раскруткой певца. Но чудеса все равно происходят, если стоишь чего-то.

– Верится с трудом…

– А как же моя премия в Вене на конкурсе Ганса Габора Бельведера? Случилось это 2 года назад, и успех кажется мне значительным, потому что сейчас русским на Западе очень трудно: рынок, грубо говоря, перенасыщен приезжими с Востока, как называют музыкантов из России, Украины, Белоруссии. Качественных голосов, конечно, немало, но еще играют свою роль и нередкие проявления нашей необязательности, безалаберности, подвести можем агента или дирекцию театра, поэтому мнения о нас складываются разные. С одной стороны, мы чрезвычайно конкурентоспособны, а с другой – издержки менталитета.

Берлинская

Царевна Лебедь

– Вы на отсутствие предложений пожаловаться не можете – поете в Мариинке, приглашаетесь в Большой, участвуете в различных проектах. Как в этой ситуации относитесь к приглашениям поработать за рубежом, чем тоже не обойдены?

– По-разному, все зависит от предложения, проекта, хотя выбираю обычно не деньги, а интерес – название оперы, программу концерта. Всех денег, в конце концов, не заработать, а петь против воли – это петь плохо. Два месяца я провела в берлинской «Комише-опер», пела Царевну Лебедь в «Сказке о царе Салтане» в постановке великого Купфнера, правда, пела по-немецки, так что «Ты, царевич, мой спаситель» звучало для русского уха непривычно.

– Предложи вам там долгосрочный контракт – согласились бы?

– По правде говоря, для меня привлекательнее не долгосрочные контракты, а участие в отдельных программах, в таких, например, как молодежный проект балтийских стран по постановке оперы Моцарта «Волшебная флейта» в Литве, где пела партию Царицы Ночи, подготовленную под руководством Иозефа Валлинга из Зальцбурга. И все же жить постоянно по-прежнему хочется в Петербурге, в России, не исключая, естественно, предложений из-за рубежа. Когда ты гость, к тебе и отношение другое, а так превращаешься в вещь в руках работодателя.

– Говоря о нынешних кумирах, вероятно, говорить надо не только о том, что фигуры меняются, но и сам их образ жизни в сравнении с тем, что был лет 50 назад.

– Это тоже по-разному. У каждого же свой взгляд на профессию, кого-то прельщает постоянное место в труппе с тем, чтобы раз-другой в год выходить на сцену. Кому-то значительно интереснее просто много работать, пусть даже иногда и бесплатно, не думая о возможном в дальнейшем вознаграждении. Я бесконечно делаю новые программы, учу новые романсы, оратории…

– Может, просто пока молодые силы девать некуда?

– Так зачем иначе жить? Раз выбрала основным делом пение, то надо же высказать себя максимально.

– Что из прошедшего вы при своей молодости считаете для себя вехой, рубежом?

– Очень горжусь победой в Саратове, потому что опередить красивых и сильных мужиков было сложно. Победа в Вене, с которой возник контракт в Берлине. Наконец, приехала прослушиваться в Большой театр на общих основаниях, рискнула, почувствовала, что может получиться, что в мои паруса подул попутный ветер – и получилось.

– То, о чем вы сейчас говорите, – вроде витрина жизни. А жизнь в творческом коллективе, по мнению обывателя, полна интриг, склок, говорить об этом стало уже каким-то общим местом.

– Так же, как и общим местом стало отвечать, что интриги существуют везде, причем они абсолютно одинаковы, что в нотариальной конторе, что в булочной, что в больнице. Подобное – дело обыкновенное, житейское. В театре сложности обычно замешены все же на творчестве: вот нравится дирижеру этот певец, он его и выбирает в новый спектакль. Но петь хочется и другому певцу.

– И вы чувствовали себя обойденной?

– Конечно. И не потому, что не была к чему-то готова, а просто так сложилось. Я и Людмилу в «Руслане и Людмиле» хочу спеть, и Антониду в «Жизни за царя». Бог даст, все получится.

– Слушаю вас, и выходит, что даже в наш непростой, прагматичный, пронизанный денежными интересами век все равно можно поймать тот самый ветер удачи, о котором сказали только что. Вышел из трамвая, вошел в подъезд…

– Н-е-е-т, совсем не так. Михаил Задорнов сказал как-то: «Чудеса на свете бывают, только работать надо много». К чуду надо быть готовым, и к удаче надо быть готовым, и к счастью. Мы же всегда готовим себя к неудачам и к несчастьям, готовы слезы вытирать, если что, а вот порадоваться счастью и удержать его – это целая наука.