Учителя Мельникова из «Доживем до понедельника» я бы сделал директором. Евгений ГРИШКОВЕЦ

В московском театре «Школа современной пьесы» на 10 апреля запланирована премьера спектакля по новой пьесе Евгения Гришковца «Дом». В репетициях принимает участие сам автор. А в издательстве АСТ беспрецедентным по нынешним временам тиражом в 100 тысяч экземпляров вышла книга Евгения Гришковца «Год жжизни». С этой темы и начался наш разговор со знаменитым прозаиком, драматургом, режиссером, актером и певцом.

– Евгений, ваша книга сделана в жанре дневниковых записей. А раньше вы дневники вели?

– Никогда. И к моему участию в сетевом Живом Журнале не отношусь, как к дневнику. Это открытая история, обращенная к людям. Я отдаю себе отчет, что это читают десятки тысяч людей. И не хочу изображать, что сел и поделился сам с собою сокровенными мыслями. А потом удивленно: ой, а тут еще люди вокруг, оказывается. Меня долго убеждали, что нужно начинать вести блог, что это современно. Я этого не понимал. И первые выходы в ЖЖ повергли меня в изумление. Я не ожидал, что вызову столько гнева, злобы. У меня ведь было идеалистическое представление о пользователях Интернета как людях продвинутых, которые мне помогут. И в книжке видно, что я прошел первый этап удивления, затем азарта, потом мне надоела та глупость, которая на меня сваливается в диком количестве. Главное, я долго и упорно боролся с чистотой языка. Меня уверяли, что Интернет – это грязное пространство, будь готов ко всему. Но я продолжаю настаивать на своем: можно не материться, а будет забавно. И потом, я стараюсь воздерживаться от злоупотреблений – никаких гастрольных графиков вы в моем блоге не найдете. Это неэтично, некрасиво. Я не так воспитан. Родители бы расстроились.

– В вашем блоге говорится, что нет запретных тем. Скажите, какие запретные темы вы обсуждали в последнее время?

– Не люблю, когда выдергивают фразу из контекста. Это был большой текст о том, что нужно говорить вообще, и в этом смысле запретных тем не должно быть. И есть разговоры заведомо обреченные, когда знаешь, что они не приведут ни к чему. Но все равно нужно говорить. Пока ты говоришь с человеком, ты не расстался с ним, ты ему не безразличен. Думаю, это неправильно, когда хлопают дверьми, швыряют трубки и устраивают другие подобные демарши. В процессе разговора можно не договориться, но просто устать от гнева и перестать злиться. Но я не считаю, что нет запретных тем. Я бы сейчас, например, не стал обсуждать достоинства или недостатки других писателей, а также итоги «Русского Буккера-2008».

– Что для вас интересней – говорить со сцены или писать?

– Это разные вещи. Ведь на сцене я, черт возьми, не просто говорю, а играю в спектакле. А просто говорить с человеком мне, конечно, гораздо приятней, чем даже диктовать текст для своего блога. Признаться, я до сих пор не умею работать на компьютере, пишу от руки и радуюсь этому обстоятельству. Объясню почему. Я давно уже понял, что с желаниями бороться не могу, но умею их не иметь. Если бы я мог самостоятельно отвечать на провокационные комментарии, которые приходят на мой блог и меня заводят, злят или, наоборот, очень трогают, то я бы тратил на это огромное количество времени, сидел бы в сети ночами. Был бы скандальный, злой и не выспавшийся.

– А кому вы надиктовываете? У вас есть секретарь?

– У меня есть жена, которая пишет под мою диктовку, когда я дома в Калининграде. В Москве диктую своему директору Ире. Когда уезжаю на гастроли, то в моем общение с читателями на блоге получаются дыры. Я, правда, могу набить текст одним пальцем. Это сильно раздражает мою дочь Наташу. Она не может оторваться от завораживающего зрелища, как папа ищет очередную букву. Когда нет никого рядом, я могу набрать одно предложение. Если увидите текст без запятых и больших букв, а главное, коротко и четко сформулированный в четырех словах, то знайте – это я сам. А так я коплю мысли, жду, когда жена уложит всех спать, придет и все запишет.

– Вы читаете все комментарии, которые приходят на ваш блог?

– Да, все без исключения.

– Что-то удаляете?

– Мой блог активно атакуют порносайты. Приходится все это вычищать. Есть просто мерзопакостные высказывания. Но я не ропщу. Тут недавно обнаружилась вот какая штука, и это стало для меня неожиданностью и большой радостью. Никогда мы с группой «Бигуди» не снимали клипов. А какой в этом смысл? Друзьям показать и все? Домашняя радость какая-то. Потому что мы для МТВ или МузТВ – не формат. А платить за трансляцию никогда не станем. Не нужно нам это. Те, кто нас слушают, они эти каналы и не смотрят. И вот мы недавно сделали видео, и я просто выложил его в ЖЖ. Так оказалось, что за какой-то месяц его скачало 300 тысяч человек, а просто посмотрело вообще полмиллиона. Бабах! И тут я понял, что у меня есть какой-то свой информационный ресурс. Я этому так поразился, что первое время даже никак прийти в себя не мог.

– Вы как-то объявили, что пишете сценарий о Москве. Чем дело закончилось? Кино по-прежнему робко вас востребует только как актера?

– Да. Я не очень-то востребован кинематографом. У меня всего шесть картин, и все эпизоды. Как только я написал сценарий о Москве, появилась возможность самому воплотить его в жизнь в качестве режиссера. И я начал реализовывать этот проект: уже был назначен оператор, подобрана съемочная группа, сделаны тысячи снимков натуры. Но примерно за месяц до начала съемок я вдруг осознал, что не умею снимать кино и уже не научусь. Я просто не мыслю теми визуальными категориями, которые приняты в кино. Давал бы задания оператору: вот здесь сними, как у Иоселиани, а этот эпизод, как у Довженко, а вот тут сделай под Тарковского. И что, из меня получился бы режиссер? Да нет же. Так что проект отложен до лучших времен.

Но кинопланы у меня есть. Очень хочу сыграть большую роль. Считаю, что я хороший актер. Если мой герой будет говорить о литературе, то зритель будет ему больше доверять, чем артисту. Я могу сыграть 41-летнего провинциала с высшим образованием, который чего-то переживает.

– В связи с вашими частыми выступлениями на сцене и в сети вы не задумывались о проблеме дистанции между людьми искусства и зрителем?

– На эту тему я много думаю. В детстве я ездил из Сибири на юг к бабушке. В бабушкином доме за печкой жил сверчок, которых в Сибири нет и в помине. Я его зачарованно слушал и очень хотел увидеть. Мне он представлялся сказочным мудрецом со скрипочкой, как в фильме «Приключения Буратино». И вот однажды он вылез из своей щели. Это было что-то среднее между тараканом и кузнечиком – существо бледное, отвратительное. Я страшно разочаровался. Так вот, дорогие зрители, не ходите к артистам в гримерные, не пытайтесь встретиться с писателем, не настаивайте на знакомстве с любимыми певцами. Испытаете схожее потрясение!

За восемь лет моей театральной практики я сыграл более полутора тысяч спектаклей. И считаю, что это очень неправильно, когда зрители после спектакля ищут со мной встречи. Таких, слава богу, немного – из 800 людей приходит человек 50. И вот я прямо вижу, как исчезает художественное впечатление от моей игры, когда зритель подошел ко мне, встал вровень, пожал руку. Потом этот человек придет домой и своим друзьям расскажет не о спектакле, а о том, что взял у меня автограф и что я, в общем-то, нормальный, простой. И все! А мне так жалко, ведь я трудился два часа, и зритель трудился, чтобы меня понять. И вот все исчезло. Поэтому я убежден, что контакта не должно быть. Не зря Вячеслав Полунин говорит, что клоун не должен притрагиваться к ребенку. Исчезает магия.

– Ваши герои – бизнесмены современной формации. Как вы постигаете психологию этой профессии, ведь сами вы бизнесом, кажется, никогда не занимались?

– Можно ли назвать бизнесменом героя романа «Рубашка»? Нет, он архитектор, который выполняет подрядную работу. Герой «Асфальта» бизнесмен средней руки. Я долго выбирал ему профессию, чтобы это была очень стабильная деятельность – красит дорогу и красит. Только что в соавторстве с молодым кинодраматургом Анной Матисон из Иркутска мы закончили пьесу «Дом» о докторе с частной практикой. Мне интересен человек, который не защищен государством, идет на риски, активно работает.

– Сейчас активно работают и школьные учителя…

– Да. Но они сталкиваются совсем с другими проблемами, чем 20 лет назад, когда мы учились. Если бы я сейчас снимал фильм «Доживем до понедельника», я бы сделал главного героя, учителя истории Мельникова, соучредителем или владельцем частной школы. Потому что такого красивого, хорошо одетого мужчину, почему-то живущего с мамой, я не могу себе представить в сегодняшнем контексте. Это будет такая неправда.

Я почему считаю себя соцреалистом? Потому что все мои герои – не театральные персонажи, а литературные – умеют и любят работать. Они все профессионалы: и бюджетники, и страховые агенты, и даже студенты.

– Чем закончилась история с вашей книжкой «Рубашка», которую в Европе наши разведчики якобы использовали, как шифр? Лишенные чувства юмора европейские чиновники не объявили вас персоной нон грата?

– С чувством юмора у европейцев все в порядке. Никакого продолжения для меня эта история не имела. Но позабавила изрядно. До сих пор не могу без улыбки вспоминать телевизионное интервью Литвиненко – сидит в белой рубашке на скамейке в парке, в руках моя книжка «Рубашка», и говорит растеряно: «Я ее всю туда-сюда листал и не понимаю, почему мне ее дали, ничего там не нашел».

– Представляю, как за вас порадовались коллеги-писатели…

– Да. Писатели друг друга очень любят и внимательно следят за творчеством коллег. Я в этой среде не вращаюсь, потому что большую часть времени у меня занимает театр – подолгу гастролирую. Писатели ко мне относятся снисходительно: пишет артист книжки, ну и ладно. И тут такая история. Первым и единственным писателем, кто мне позвонил, был Михаил Жванецкий: «Жень, ты уже знаешь? Ну когда узнаешь, то поверь – тебе все завидуют!»

В искусстве все хотят любви. В театре самый несчастный человек – это драматург. Вся зрительская любовь достается, конечно, артистам. Когда в пьесе заняты знаменитые актеры, все ими любуются. Какая-то часть любви артистов переходит на режиссера. Он ее получает в процессе репетиций. А у драматурга только гонорар. И никакой любви. К тому же его ремарки, как правило, никто не соблюдает. Поэтому после премьеры спектакля драматурги нервничают, напиваются, требуют, чтобы их фамилию убрали с афиши.

А я, получается, сам и актер, и режиссер, и драматург. И на мою долю перепадает много-много любви. И Жванецкому тоже достается много зрительской любви, потому что он все время выступает. Поэтому только он «смог» позвонить и сознаться, что он мне завидует. Было очень приятно.

– Вы опубликовали сборник рассказов, потом повесть, затем роман, сейчас книгу дневникового характера. То есть вы пока не повторялись. Что теперь? Книга стихов?

– Книги стихов не будет никогда. Если в каком-нибудь моем произведении вдруг случайно найдется рифма, не считайте это поэзией, потому что я вообще не пользуюсь метафорой в поэтическом смысле. В свое время я серьезно занимался Николаем Гумилевым и хорошо понимаю, что такое книга стихов. В юности я, конечно, писал стихи. Они уничтожены и не могут всплыть ниоткуда. Но самое ужасное, что я их помню. И этот факт должен меня остановить. Но если вы когда-нибудь увидите книгу стихов Евгения Гришковца – это либо мой однофамилец, либо я сошел с ума. В этом случае со мной уже не будет никакого смысла встречаться и задавать какие-либо вопросы.

Я всерьез хочу вернуться в театр спустя шесть с половиной лет. Уже написана пьеса, и в мае я собираюсь выпустить новый моноспектакль. Это крайне сложно. Особенно после того объема литературы, который я написал. Думаю, ничего более трудного я в жизни не делал. Литературную паузу я беру еще и потому, что у меня просто нет новых замыслов. А писать просто по привычке я не буду.

Фото автора

Евгений ГРИШКОВЕЦ