Сотрудничество

Игорь бестужев-лада:

“Ученый без школы – псевдоученый, педагог без науки – шарлатан”

Школа без науки дышать не может. Но и наука останется пустым теоретизированием и абстракцией без школы. Педагогическая наука, как и физика, и химия, нуждается в проверке выводов на практике, в процессе эксперимента. Да, эксперимента, ведь только он приносит в школы и новые технологии, методики, и новые формы обучения… А вот чтобы эти инновации были не во вред, а на пользу, мало усилий только ученых или только учителей. Здесь нужно действовать вместе.

Два года назад по инициативе Московского комитета по образованию часть московских школ была преобразована в школы – лаборатории, в которых и было задумано самое тесное сотрудничество педагогов-практиков с социологами, психологами, учеными-медиками и т.д. В соревновании за право получить статус лаборатории участвовали несколько десятков школ. В прошлом году один из наиболее интересных отчетов был представлен 199-й средней школой (директор Мария Комлева, зам. директора по науке Ирина Ахметова).

Мы попросили рассказать о взаимодействии науки и школы на примере работы 119-й школы-лаборатории, ее научного руководителя, академика РАО Игоря Васильевича БЕСТУЖЕВА-ЛАДУ.

дним из преступлений сталинского режима было разделение единой и неделимой науки на академическую, вузовскую и отраслевую. В результате возникла “берлинская стена” между научными и школьными учреждениями, хотя ученый без школы – псевдоученый, а инженер, врач, педагог без науки – просто шарлатан. Однако обьединить такие существенно разные вещи, как наука и образование, очень трудно. Ясно, что самый первоклассный ученый не может работать в качестве педагога. Мы в академических институтах воспитаны так, что нас близко к школе подпускать нельзя. С другой стороны, и самый талантливый педагог не имеет даже физической возможности заниматься научной деятельностью, поскольку занят 30-40 часов в неделю в школе. И все же выход из этой ситуации нашли педагоги, выступив с инициативой организации школ-лабораторий.

В 199-й школе мы занимаемся проблемами социального прогнозирования в области образования. Первое исследование касалось гуманизации образования, которая понимается нами как путь от казарменной педагогики к гуманной.

Тема второго исследования – “Возможные и желательные изменения в школьной жизни”. Была разработана анкета для 60 экспертов и создана программа глубокого интервью с наиболее выдающимися деятелями образования. Ответы на предлагаемые вопросы должны создать качественно новую картину образования в ХХI веке: “Считаете ли вы целесообразным возрождение родительского всеобуча?”, “Как вы представляете себе дошкольное образование и считаете ли целесообразным соединение его с начальным образованием?”, “Нужно ли всеобщее полное образование?”, “Нужно ли всеобщее высшее доуниверситетское образование?” и т.д.

Обычно в число экспертов, среди которых проводится опрос, входят учителя, управленцы, родители, старшеклассники. Правда, опрос экспертов имеет свои сложности и даже опасности. Шаг влево, шаг вправо – профанация. Например, проводя опрос пятиклассников, мы столкнулись с таким заявлением: “Безобразие, что нет сексуального воспитания в школе. С этими девчонками недалеко и до СПИДа…”

– Кроме двух крупных исследований, о которых вы рассказали, какими еще проблемами вы занимались?

– Множеством конкретных проблем школьной жизни. К примеру, оценками: мы понимаем, что пороть ребенка публично, как это раньше делалось в школах, – стыдно, но не можем понять, что “двойка”, “садись, “плохо”, “завтра придешь с родителями” – это не меньшее публичное унижение, которое не каждый взрослый вынести в состоянии.

Другая проблема – школьная уборка. Если предоставить эту заботу ученикам, они растерзают каждого, кто бросит бумажку. Так вот, как действовать между Сциллой мусора в школе и Харибдой “террора” в борьбе за чистоту?.. Мы провели опросы приблизительно по пятидесяти проблемам. Суммировали ответы и составили предварительные рекомендации. Например, для решения проблемы оценок есть щадящие технологии – тестирование, “закрытый” дневник, наконец – компьютеризация.

– Можно ли в ближайшем будущем ожидать практических результатов вашей работы?

– Бессмысленно мечтать о том, что наука изменит общество. Единственный продукт науки – это инновации, а они, как известно, с большим трудом пробивают себе дорогу. И только по прошествии времени виден конечный итог: информационное общество в США – это наука, а вот в Руанде или в российской глубинке наука… и близко не стояла.

Ольга ОГОРОДНИКОВА

Нейропедагогика на старте

Настройщики интеллекта

“До восклюмья сила мрякости от напряженности брюкости отличалась на 10 всхлюпов…”

Два года назад, познакомившись с кандидатом педагогических наук Анатолием Загорским, я не решилась даже примерно определить тип образовательного учреждения, которое вокруг него складывалось. То ли специализированный детский сад с элементами обучения, то ли вспомогательная школа, то ли, наоборот, гимназия для детей, значительно опережающих сверстников в развитии… Впрочем, за годы реформ странных учреждений в сфере образования рождалось немало, так что люди уже и удивляться перестали.

типовом здании детского сада победоносно голосил петух, из подвала раздавалось не то кудахтанье, не то кряканье. Стены коридоров благоухали букетами трав. Дети самых разных возрастов – от четырех до пятнадцати лет группами по 10-12 человек – спокойно занимались кто аэробикой, кто составлением букетов, кто собиранием панно из пестрых лоскутков. Десяток малышей в кабинете машинописи бойко отстукивали диктант. По соседству их сверстники, едва достававшие до классной доски, чертили графики, уверенно определяя положение точки в пространстве, производили довольно сложные действия с дробями. Большинство во всех группах составляли дети дошкольного и младшего школьного возраста, хотя попадались среди них и подростки. Лишь один восьмой класс казался более ровным по возрасту.

Загорский демонстрировал бескрайние бумажные простыни, на которых против фамилии каждого ребенка высился частокол данных, представленных врачами, физиологами, психологами, педагогами, родителями.

Детей сюда собирали в то время стихийно: и тех, кто просто рядом живет, и тех, кого врачи называют “несадовскими”, а дома с ребенком сидеть некому, и тех, кто уже попробовал учиться в обычной школе, но признан там “необучаемым”. С первых дней назвали заведение “Левша” – то есть не такой, как все. Анатолий Николаевич до того много лет преподавал математику, физику, черчение, прошел все ступеньки учительской карьеры, поработал несколько лет в пединституте имени А.И.Герцена и теперь был счастлив получить полную самостоятельность. Каждому новому ребенку радовался как находке: чем дитя страннее, тем ему интереснее.

На уроке математики в первом классе он сидел рядом со мной и тихонько давал пояснения. Эти 12 ребят за первое полугодие успели пройти всю программу и теперь решали задачи для второклассников. Первой вскидывала руку девочка Лиза, про которую Анатолий Николаевич сказал, что шесть ей еще не исполнилось. А рядом – мальчик девяти лет. Ему этот класс тоже впору. “Обратите внимание на мальчика за первой партой – того, что часто вскакивает с места, – шептал Анатолий Николаевич. – Это для него Ольга Ивановна особенно много рисует, подчеркивает. У него зрительный канал работает лучше слухового”. В соседнем ряду неподалеку от нас беспрестанно вертелась, оглядываясь по сторонам, девочка, о которой Загорский сказал, что вертеться ей просто необходимо – психика такая. Но она отлично соображает на ходу, все каналы восприятия – слуховой, зрительный, тактильный – открыты, память прекрасная, а усидчивости нет. И так он может рассказывать про каждого: как ребенок воспринимает информацию, как ее перерабатывает, какие у него тип мышления, темперамент, характеристики памяти, внимания. Какими были эти характеристики месяц назад и как меняются в результате занятий. Особенно важно понять, с чем связана динамика, какая деятельность и насколько развивает способности каждого из детей. Для этого педагоги должны постоянно вести особые наблюдения, фиксировать малейшие перемены в поведении, любые реакции и уж, конечно, – достижения. Закон, который никому не позволено здесь нарушать, – максимальное внимание к каждому жесту, каждому высказыванию ребенка, каким бы путаным и бессвязным это высказывание ни казалось на первый взгляд. Сам Анатолий Николаевич, например, долгое время искал ответ на вопрос девочки: как это может быть, что 2 х 3 (два взять три раза) – то же самое, что 3 х 2 (три взять два раза)? Разве три двойки, такие веселые, кудрявые, похожи на две пузатые скучные тройки? Типичное правополушарное образное восприятие математики. Важно было не подмять, не загнать в угол фантазии ребенка, а ввести их в мир математических представлений бережно и аккуратно. И если мальчик никак не хочет сводить рассуждения о пирамиде к действию с набором букв – АВС, САD, если он настойчиво изображает пальцами обьемную фигуру, которая для него – дивный дворец, а не сумма поверхностей, нужно искать и язык, и логику, которую он примет и поймет, сохраняя своеобразие мышления.

Такое отношение к детской фантазии, пожалуй, всегда было характерно для прекрасных ленинградских математиков. Один из них, Анатолий Окунев, например, подарил мне однажды несколько сказок, которые сочиняли младшие из его воспитанников. До сих пор помню первую фразу одной из них: “Жило-было одинокое множество…” Это совершенно алогичное одиночество множества, с которым происходят в сказке математические превращения, окрашенные в поэтически печальные тона, так же поразительно, как талантливый детский рисунок, стихотворение. В них отражается порою видение мира, настолько отличное от общепринятого, что оторопь берет: что мы, взрослые, делаем с этим миром, постоянно навязывая свои схемы, правила, рекомендации, утверждения, что верно, что нет и как положено? Где мера деликатности, с какой следует приобщать тем не менее ребенка к миру точных наук и адаптировать в системе современных знаний? Оттого-то Загорский и углубился в тайны восприятия и переработки информации, для того и развесил простыни с данными о каналах, связывающих детей с окружающим миром.

В восьмом (единственном старшем) они решали задачу, которая показалась сначала мне просто шуткой: “До восклюмья сила мрякости от напряженности брюкости отличалась на 10 всхлюпов. А после восклюмья – в 3 раза. В чем выражалась сила мрякости после восклюмья?” Восьмиклассники, не смущаясь, принялись было энергично выяснять, в каких взаимоотношениях находятся между собой названные величины, писать уравнения, пока не закричали хором: вопрос-то не сколько, а в чем выражалась! На этом интеллектуальная игра не закончилась, потому что Анатолий Николаевич попросил перекодировать задачу сначала в арифметическую, потом в физическую, что оказалось для них не слишком сложно, но увлекательно. “Не вижу смысла в решении множества однотипных задач на одном уроке. Лучше мы будем решать одну на нескольких уроках, думать, ошибаться, но двигаться в умении мыслить, использовать разные приемы…”

Недавно информация о “Левше” прозвучала на одном из совещаний в неожиданном для меня сочетании: школа Загорского стала частью муниципального центра социальной помощи семье и реабилитации детей-сирот в Кировском районе. Что это значит? – заволновалась я и снова поехала к Анатолию Николаевичу. “А мы приняли двадцать три человека из нового детского дома семейного типа, – радостно сообщил он. – Среди них почти никто до сих пор нормально не учился. Целина!” В этот момент на пороге кабинета, дверь которого у Анатолия Николаевича всегда открыта, появился рослый блондин, потребовавший конфет. За то, что прожил день без приключений. Поторговался немного из-за качества: где шоколадные? На вид ему можно было дать и десять, и двенадцать, а по поведению – пятилеточка. “У нас в первом есть сейчас и четырнадцатилетний. Уговорили на роль помощника учителя. Иначе на урок не заманить. Ничего! Уже не матерится, здоровается”. Исправлять колоритную речь новичков взялись с помощью стихов и прозы.

Девочка Лиза, которую я наблюдала на уроке математики, когда ей еще не исполнилось 6 лет, теперь, через два года, учится в пятом классе. В пятый класс Лиза попросилась сама в конце прошлого года. Сверила программы, определила, каких знаний ей не хватает, чтобы перепрыгнуть через ступеньку, за лето подогнала и теперь прекрасно учится. В “Левше” каждый имеет право в любое время перейти на класс выше или, наоборот, спуститься ниже. И никого это не удивляет. Вся ответственность за избранную “траекторию обучения” на том, кто ее выбирает, – на ребенке. Учитель может подсказать, посоветовать, но решает тот, кто учится. Один из первоклассников сначала сидел на уроках с мамой. Потом привык к детям, к учителям, маму отпустил. Через полгода учительница предложила ему перейти во второй класс. “Буду думать”, – солидно ответил ребенок. То есть решение будет принимать сам, без мамы.

Пока, однако, среди ребят, прошедших здесь обучение, немного таких, кто задерживается в “Левше” больше трех лет. И Загорский не отговаривает родителей, которые, убедившись, что ребенок хорошо развивается, спешат перевести детей в нормальные школы и гимназии. “Жалко расставаться, конечно, – говорит Анатолий Николаевич. – Но аттестат зрелости им предстоит получать стандартный и учиться дальше в таких вузах, какие есть… Мы можем только с удовлетворением заключить, что, как правило, знания наших ребят оказываются выше, чем в соответствующих классах обычных школ, и уходят они туда, перепрыгивая через ступень…”

Если пытаться определить, какое же учебное заведение открыл Загорский, правильнее будет, видимо, сказать, что это не просто школа коррекции и развития, но школа своеобразной настройки интеллекта, разминка, разработка способностей, формирование стойкой мотивации, необходимой ребенку, чтобы успешно учиться дальше.

Нина ПИЖУРИНА