След в след, плечо к плечу

…Мы приблизились к гряде, над которой висело будто гигантскими шпагами пронзенное солнечными лучами облако, и сын сказал мне: «Папа, давай поднимемся выше облаков». Трудный и утомительный это был подъем. Однако когда мы через пару часов все-таки преодолели крутой склон крымской горы Чатырдаг и вышли на яйлу, то оказались действительно выше облаков.

Сын подошел к скале, глянул вниз и сказал: «У меня от страха, восторга и удивления аж кончики пальцев занемели». Сыну тогда еще и восьми лет не исполнилось. А через год штурм Крымской гряды с севера, со стороны Золотого каньона, мы предприняли уже втроем: я, сын и шестилетняя дочь. Мы карабкались и карабкались вверх по крутому лесному склону. Я рассчитывал до темноты добраться до Ай-Петринского плато, где и заночевать на метеостанции. Но вдруг посреди склона дочь повалилась на землю и расплакалась: «Больше, папочка, силов нету». Сумасбродный папочка, которому взбрело в голову в это осеннее неустойчиво-погодное время отправиться с малолетними детьми в гору, призадумался. Но недолго. Мы нагребли листьев, сверху постелили полиэтиленовую пленку (хоть ее додумался прихватить) и улеглись на эту импровизированную лесную постель, укрывшись одеялом. Дочь (она лежала посередине, прижатая и согретая нашими телами) тут же заснула, сын тоже, кажется, задремал, я же продолжал бодрствовать, прикидывая, как еще можно защитить себя и детей. Потом поднялся, насобирал хвороста и сложил его в изголовье. Со своей стороны развел небольшой костер, отгородив его от нашего ложа камнями. Такой же очаг устроил и с другой стороны, где лежал сын. Периодически, не вставая, я «подкармливал» огонь. Для этого мне достаточно было протянуть руку за голову и подбросить в костер пару толстых веток. Иногда это делал понятливый и послушный сын (а куда ему было деваться в этой ситуации?). Так мы продержались до утра. Поднялось солнце, согрев горы, леса и наши души (тела само собой), мы неспеша хлебнули чайку и легко поднялись на венчающее хребет плоскогорье (тут его называют яйлой), откуда и спустились в Ялту.

Мы еще долго шагали вместе по жизни. Потом, конечно, пути наши разошлись. Сын и дочь давно уже прокладывают свои тропы, самостоятельно карабкаются к своим вершинам. Но оба почти при каждой нашей встрече вспоминают те крымские походы. Как и я вспоминаю своих родителей, с которыми мы часто отдыхали на диких берегах южных морей, бродили по днепровским плавням и подмосковным лесам в поисках грибов, собирали шиповник в степных балках. Как и в памяти отца и матери остались проведенные вместе с их отцами и матерями дни и часы на лоне природы, в совместных ближних и дальних поездках по разным житейским надобностям. С лихвой досталось и моим дедушкам и бабушкам (уже не говорю про их предков) семейных скитаний по разным ветреным перепутьям.

Кого из нас не звала, не манила дорога? Было? Было! Хоть однажды, но было. Голоса дорог, как сирены… Совсем близко голос – рядом дорога. Что-то тенькнуло в душе (оборвалась струна или зазвучала новая?), решился: откликнулся, переступил порог, и все слабее голос, не ухватить слухом, все дальше мчится дорога, не поспеть за ней. Вечная погоня. Так было, когда впервые я крутил и крутил педали, преодолевая сибирские просторы. И нередко настолько эта дорожная беспредельность накрывала меня, настолько невероятным казалось все, что происходило вокруг, что приходила мысль: может, все это не совсем явь, может, все это мне приснилось в детстве, может, из детства и эта дорога, и эта зеленая тайга, и эти солнечные березовые колки, и эти сиреневые разливы иван-чая, и эти туманные горы вдалеке, и эти лопочущие на своем непонятном языке чистые речушки, и эти деревеньки с церквушками и погостами, и эти сладкие дымки над банями. Чуть позже, мечтая о дальних странствиях, цветными карандашами и акварельными красками я стал изображать все это на бумаге. Как нарисовал когда-то, так и увидел в этом своем долгом евразийском пути.

От первого несмелого шажка судьба ведет человека по раз­ным тропкам. Где торный большак, где узенькая стежка, там и жизненный путь человека. Там и его буднич­ные хлопоты, там и опыт старших. Шаг, другой, третий – «аз», «буки», «веди». Взрослая жизнь для ребенка – это дорога. А она и шаги по ней – это овладение грамотой жизни. Дорога – это пропуск во взрослую жизнь. На разных широтах мои дорожные встречи связаны с детворой. По-разному это происходило. В памяти счастливое экзотическое лето, которое я провел в составе гляциологической экспедиции на Памире. При появлении в кишлаке нашего тряского экспедиционного ГАЗ-66 с дувалов сыпалась на улицу замурзанная детвора и смеялась, подкидывала вверх тюбетейки, выкрикивала приветствия, смешно коверкая (по крайней мере, мне так тогда казалось) слово «экспедиция». А потом долго мальчишки и девчонки, держа крепко за руки меньших братьев и сестер, не уходили с дороги, на обочины которой оседала пыль, поднятая нашей машиной. Вспомнились мне и дети ненецких рыбаков в длинных не по росту малицах, стоптанных на одну сторону пимах, со смешливыми, блестящими, как у куропчат, глазами. После того как с рыбоугодья возвратилась на базу «аннушка», мальцы весь вечер в чумах даже из фольги шоколадных оберток складывали самолетики. Или вот последний сплав на резиновом челне по Енисею. Едва мой кораблик пристает к берегу, как к нему сбегаются собаки и дети, не ведающие взрослых забот. Для них мой челн с мачтой и разноцветными флажками – настоящая пиратская бригантина, случайно заплывшая в енисейские воды из экзотических стран.

Для взрослых чужеземец – человек из другого мира. Может, и чуждого, и даже враждебного, но любопытство пересиливает страх и отчужденность. Особенно непосредственны дети, для которых любопытство – первый искренний и естественный порыв, потребность себя обозначить, утвердить в мире, полном чудес и приключений. В Индии, а потом и в Непале от любопытной детворы нет отбоя. Все, что ни делаю, напоказ. Смотрят, как я ем, пишу, пересчитываю деньги, штопаю одежду, ремонтирую велосипед, любое мое телодвижение вызывает интерес, даже если я делаю вид, что сплю (и к такому способу прибегал, чтобы отвадить зевак), все равно стоят молчаливо и смотрят, как дышу, как ворочаюсь во сне. Наблюдают, как за инопланетянином. В общем, театр одного актера. Никуда не денешься, пришлось овладеть и этим ремеслом. Постепенно успокоился: пусть смотрят, ни в голову, ни в душу все равно не заглянешь, внешне же все, как везде, как у всех. Скрывать от посторонних глаз нечего. Однажды, правда, когда чумазая детвора, окружив мою палатку, пыталась влезть внутрь, я взял лозинку и, грозно прикрикнув, легонько стал постегивать наиболее любопытных. Подействовало. Увы, с пещерных времен самый эффективный воспитательный прием на всех континентах. А вообще для детворы и взрослых, которые часто ведут себя, как дети, постоянно приходится выдумывать различные ухищрения, чтобы охладить пыл наиболее бесцеремонных гостей, дать им понять, что ты нуждаешься в уединении. Чаще всего это получалось, когда располагался рядом с полицией, за оградой храмов.

Нередко во мне – дорожном человеке – сельская детвора видела некоего волшебника, который чудесным образом мог изменить их судьбу. Покружив по окрестностям смоленской деревеньки Зимницы, я так и не смог найти подходящего места для ночлега. День плавно сменился вечером, который незаметно, но довольно стремительно стал погружаться в сумерки. Пришлось прибегнуть к помощи деревенских мальцов. Один из них даже вызвался показать дорогу в сосняк возле озера. Пока я натягивал тент, раскладывал вещи, паренек, умело надрав бересты, быстро развел костер. Прибегать к помощи детей в путешествиях мне приходилось часто. Сельская ребятня, с детства приученная к труду и привыкшая к простоте, прямодушию, добрососедским отношениям, охотно, с каким-то даже азартом помогала мне во всем. При этом, кстати, проявляя удивительную смекалку и сноровку. Нередко эта помощь даже превращалась в своеобразную игру, в которой подразумевалось мое участие на правах второстепенного игрока. Я часто охотно соглашался на эту роль. Это порой приятно разно­образило походные будни.

Родители являются первыми учителями и воспитателями своих чад. Вместе с детьми, рядом с ними, одним делом, одной заботой, одним миром и духом – основа эффективной семейной (не только!) педагогики. Общая дорога – след в след, плечо к плечу, совместное путешествие – лучшая школа жизни для ребенка. В связи с этим память выудила еще один дорожный сюжет. Далеко не детский в своей жизненной сути, по-настоящему, по-взрослому серьезный, но связанный с детьми. Горно-Бадахшанская область Таджикистана – это сплошь отвесные скалы, стремительные реки и крутые опасные дороги. Суровый скуластый дальнобойщик из Кафирнигана Бобо Ходжаев, который подвозил меня, молча и сосредоточенно крутил баранку. Когда же спустились с перевала и устремились вслед за мутным потоком пограничного Пянджа, разговорились. Бобо вспомнил о местной войне, не упомянув, правда, на чьей стороне воевал. Я рассказал, как в молодости, возвращаясь с Памира, где работал в гляциологической экспедиции, познакомился в Душанбе с изящной аптекаршей-таджичкой. То ли я еще был во власти местной экзотики, то ли действительно это было чувство, но роман между нами закрутился стремительно. Продолжался он, правда, недолго. Ровно до того момента, как поезд унес меня из восточной сказки в серые славянские будни. Я не раз вспоминал об этом любовном приключении. Сожалел? Грустил? Наверное, да. Как сожалеют, грустят о недопитом вине юности. Бобо молча выслушал меня и вдруг резко затормозил: «Вылазь!» – «Что случилось?» – «Вылазь, тебе говорю». – «Да…» – «Она б тебе такая жена была… такая… таких бы тебе детей наделала… Лучше наших девушек в мире нет. Дурак ты, дурак…» Я уже потянулся за рюкзаком, но шофер захлопнул дверь, и мы покатили дальше. Когда проезжали через очередной кишлак, Бобо стеснительно кашлянул (таким образом, я понял, он хотел извиниться) и стал тихо рассказывать: «Несколько лет назад река разлилась и заполнила все ущелье. Вода тут же скрыла обрывистый край узкой дороги. Однако движение по тракту не прекращалось. Положение спасла детвора из окрестных кишлаков. Пацанва по колено в ледяном стремительном потоке выстраивалась вдоль противоположного от скальной стены края дороги, обозначая этим невидимую под водой ее обрывистую кромку. Не за «спасибо», правда, они это делали. Шоферы одаривали их горстями сладостей и мелких монет. И знаешь, самыми стойкими оказались духтархои, так по-нашему девочек зовут. Вот какая тебе жена досталась бы». Сожалею об этом или нет? Вряд ли. Как и о детстве, и о дороге, которую выбрал…