Розы, пахнущие смертью

85 лет назад в Париже скончался один из самых значимых поэтов первой волны эмиграции Борис Поплавский.

В русской поэзии за ее почти трехсотлетнюю историю естественным образом сложилась своя иерархия. С одной стороны, она защищает литературных классиков от покушающихся сбросить их с корабля современности. С другой – эта иерархия не дозволяет переступить священный порог читательского внимания так называемым поэтам второго ряда. Самый известный пример такой иерархической несправедливости – поэт пушкинской поры Евгений Баратынский, о котором всем известный Иосиф Бродский писал, что «хотя диапазоном уже, чем Пушкин, Баратынский вполне ему под стать, а в жанре философской поэзии нередко, кажется, даже превосходит своего великого современника». Такая литературная судьба постигла почти всех русских поэтов-эмигрантов XX века, кроме Бунина и пресловутого Бродского. Один из входящих в эту плеяду недооцененных авторов – Борис Поплавский.

Мое знакомство с этим удивительным поэтом началось, как ни странно, не с книги, а с песни. Музыкант Леонид Андрулайтис записал некогда целый альбом на стихотворения Поплавского, и именно с песни «Черный заяц» я очаровался этим певцом небытия.

Гаснет пламя елки, тихо в зале.
В темной детской спит герой, умаясь.
А с карниза красными глазами
Неподвижно смотрит снежный заяц.

Снег летит с небес сплошной стеною,
Фонари гуляют в белых шапках.
В поле, с керосиновой луною,
Паровоз бежит на красных лапках.

Борис Поплавский родился в 1903 году в Москве, умер 9 октября 1935 года в Париже. Между этими сухими датами была небольшая (всего 32 года), но целая жизнь, полная духовного аскетизма и бесовского раздрая. «Занимаюсь метафизикой и боксом», – любил ошеломлять своих собеседников Поплавский. По воспоминаниям его отца, тот «методически учился, занимался спортом и писал. Как и прежде, увлекался поэзией, литературой, экономикой, философией, социологией, историей, политикой и авиацией, музыкой и всем, всем, торопясь жить и работать, и мечтал иногда стать профессором философии в России…».

Поплавский и правда выделялся среди литературной тусовки Парижа: пока Бунин и Георгий Иванов ностальгировали о дореволюционной России, Поплавский писал лишь о смерти, и писал с каким-то упоительным чувством саморазрушения. «Я тщательно брился, причесывался, как все нищие. В библиотеках я читал научные книги, писал стихи, читал их соседям по комнатам, пили зеленое, как газовый свет, вино, пели фальшивыми голосами с нескрываемой болью русские песни. Я сутулился, и вся моя внешность несла выражение какой-то трансцендентальной униженности. Волоча ноги, я ушел от родных, я ушел от Бога, от достоинства, от свободы. Я редко мылся и любил спать не раздеваясь. Я жил в сумерках. В сумерках я просыпался на чужой перемятой кровати. Пил воду из стакана, пахнувшего мылом, долго смотрел на улицу, затягиваясь окурком. Потом я одевался и тщательно расчесывал пробор – особое кокетство нищих, пытающихся показать этим и другими жалкими жестами, что ничего не случилось», – рассказывал Поплавский в своем дневнике в 1926 году. Возможно, из-за подобного образа мышления и жизни ему и не удалось прижиться на читательских полках: в нем отсутствовала всякая рафинированность, столь соблазняющая потенциального читателя.

Там в каюте граммофон играет.
И друзья танцуют в полумраке.
Путаясь в ногах, собаки лают.
К кораблю летит скелет во фраке.

У него в руке луна и роза,
А в другой письмо, где желтый локон,
Сквозь узоры звездного мороза
Ангелы за ним следят из окон.

К 1931 году поэта уже всюду приняли, в том числе в знаменитом салоне Зинаиды Гиппиус и Дмитрия Мережковского. Помимо поэзии он занимался написанием искусствоведческих статей о таких художниках, как Марк Шагал и Михаил Ларионов: среда авангардных художников и скульпторов была ему родственна. Поражал публику своим ораторством. Словом, успех Поплавскому все же сопутствовал, насколько мог он сопутствовать эмигранту. В этом же году он издал свой единственный прижизненный сборник стихов «Флаги».

Из-за чуждости этому миру в поэзии Поплавского непрерывно сквозит трансцендентальный ветерок. Эмиграция, сложные семейные и любовные отношения, сохранившаяся с юности тяга к наркотикам, которая его в конечном итоге и погубила… И такие прекрасные стихотворения. Я бы даже сказал, что поэзия Поплавского – это ренессанс романтизма в русской поэзии XX века.

Он умер в Париже вместе со своим случайным знакомым Сергеем Ярхо. Поэт Владислав Ходасевич писал в своей статье «О смерти Поплавского», что тот «умер случайно: от слишком большой дозы недоброкачественного наркотического вещества. Доза могла быть меньше, вещество могло быть лучше – Поплавский остался бы жив. Таково общее мнение. От некоторых друзей покойного, хорошо осведомленных в его жизни и настроениях, я слышал, что, может быть, дело было и не совсем так, что Поплавский умер по своей воле. Возможно и то, что чужое отчаяние нашло в нем слишком глубокий отклик, и он дал себя увести из жизни. Допустим, однако, что самоубийства действительно не было, что во всем виновата роковая случайность. И все-таки, если заглянуть хоть немного глубже, становится ясна ужасная внутренняя неслучайность этого несчастья, как будто случайного».

Критик Юрий Терапиано называл Поплавского первым и последним русским сюрреалистом. Дмитрий Мережковский говорил, что, если бы за всю историю эмигрантская литература дала одного Поплавского, этого бы с лихвой хватило для ее оправдания. Георгий Адамович писал, что Поплавский талантлив «насквозь» в каждой случайно оброненной фразе. Наконец, пристальный и едкий критик Владислав Ходасевич писал, что «как лирический поэт Поплавский, несомненно, был одним из самых талантливых в эмиграции, пожалуй – даже самый талантливый». Как же тогда получилось, что массовому читателю Поплавский абсолютно неизвестен, оставаясь экзотическим литературным лакомством одних филологов и поэтов? Наверное, потому что Поплавский, как и всякий хороший поэт, стремился не к этому.

Только звездный флаг на белой льдине
В южном море с палубы узнают.
И фуражки офицеры снимут.
Краткий выстрел в море отпылает.

Страшный заяц с красными глазами
За двойным стеклом, замысловатым,
Хитро смотрит: гаснет елка в зале.
Мертвый лысый мальчик спит в кровати.

Роман ШИШКОВ