Ради знаний наши дети нынче идут на компромисс

Юлия МАРЧУК, выпускница филологического факультета МПГУ, учитель года Москвы, учитель литературы и русского языка школы №1741, в 2005 году вошла в пятерку лучших учителей России, а в 2006 году стала победителем конкурса учителей в рамках нацпроекта «Образование». Это очень серьезный, творческий, думающий учитель, поэтому мы выбрали ее в качестве эксперта для разговора о том, какой учитель нужен современной школе и какая школа нужна современному учителю.

– Юлия Викторовна, сегодня принципиально важно, почему молодой человек выбирает профессию педагога. Как ее выбрали вы, почему поступили в педагогический вуз, а не, скажем, в классический университет?

– Я родилась в Рязани, окончив школу, поступила в Рязанский педагогический институт, а потом перевелась в Московский педагогический государственный университет на его филологический факультет и заканчивала этот вуз. Почему не поступила в МГУ? Если честно, то поступала, но не набрала проходного балла. В тот год было вместо четырех вступительных экзаменов три плюс собеседование, у которого не было никаких четких критериев оценки абитуриента. Мне не хватило одного балла – за беседу с преподавателями я не получила ни одного балла, это решило мою судьбу. Но не могу сказать, что это очень меня огорчило: с точки зрения выбора профессии я сразу была нацелена на профессию педагога.

– Что в московском педвузе было лучше, чем в рязанском пединституте?

– В рязанском вузе были некоторые яркие преподаватели, в московском вузе было много больше ярких педагогов, много знаменитых имен. Конечно, не все предметы были там достойно представлены с точки зрения преподавания. Самой неудачной, на мой взгляд, тогда была общеинститутская кафедра педагогики, как это ни парадоксально, из занятий на этой кафедре я вообще ничего не почерпнула.

– Выходит, в педагогике вы самоучка?

– Не знаю.

– А что в вузе было достойно и интересно?

– Методика. С точки зрения методики в МПГУ была очень сильная подготовка.

– А что было, на ваш взгляд, главным в системе подготовки педагогов?

– Было много лекций, но самым интересным для меня были семинарские занятия, дававшие возможность вступать в диалог, они всегда нравились мне больше именно потому, что там было индивидуальное общение. Там была в достаточной степени и наука, с которой мы все соприкасались, когда писали курсовые работы.

– Когда вы пришли в школу, и что это было – практика, работа или что-то еще?

– Я пришла на четвертом курсе на практику в школу, расположенную в самом центре Москвы, – на улице Остужева. Это был момент страшного нетерпения – так хотелось быстрее прийти и понять, на что ты способна. Было ощущение, что все виденное в преподавании до того возникло в результате чьего-то непонимания, и ты можешь прийти и сразу показать, как нужно и должно преподавать.

– Вы пришли и показали?

– Да нет, конечно, меня, что называется, сразу опустили на землю, стало понятно, что нужно еще учиться и учиться. Хотя контакт с детьми у меня получался всегда. Я считаю удачей, что с детьми шестого класса (как сейчас помню) у меня сразу установились хорошие отношения, так как мы сразу были на практике еще и классными руководителями, а не только учителями. Детки шли ко мне на урок с большим энтузиазмом. Сейчас не могу сказать, что во время практики мне что-то не удалось. Прошли самые первые уроки, методист, которая с нами ходила и наблюдала за тем, как мы вписываемся в профессию, была очень опытным специалистом, ее замечания позволяли мне сразу вносить какие-то коррективы в работу, наверное, поэтому я и не могу сказать, что мне что-то не удалось на той практике.

– Когда вы закончили институт, то пришли в ту школу, где проходили практику?

– Нет, потому что стала работать в другой школе – №816 в Очаково, находясь еще на пятом курсе. Я училась и не то что преподавала – опробовала свои уроки в рамках дипломной работы и плюс подхватила класс, учитель литературы в котором неожиданно уехала в Израиль.

– Что стало темой вашей дипломной работы?

– Я защищала диплом по творчеству Федора Михайловича Достоевского. Достоевский стал в педвузе для меня открытием. В школе, когда я сама училась, Достоевский для меня прошел мимо. Я его не зафиксировала в своей памяти. А когда уже начался институт, он стал для меня писателем, который сформировал мое мировоззрение. Это для меня личностный момент. Когда я шла преподавать в школу, мне показалось, что именно в произведениях Достоевского есть мощный воспитательный ресурс, причем ресурс мировоззренческий по отношению к детям.

– Как вам работалось в 816-й и почему вы пришли в 1741-ю?

– Я очень долго искала такую школу, как 1741-я. Я поработала в 816-й, потом отсидела в декретном отпуске с ребенком, вернулась и сразу перешла в оппозицию к тогдашнему руководству этой школы. Нас, учителей, не соглашавшихся с существующими в школе порядками, было несколько. Мы хотели что-то менять в этой школе, хотели какого-то движения, мы ратовали за создание в школе некой атмосферы, объясняли, что не может один человек, создающий на своем уроке творческую атмосферу, создавать ее и в рамках всей школы. Тогда в той школе в два часа дня заканчивалась жизнь, все уходили домой. Мы сражались за то, чтобы у школы было некоторое индивидуальное лицо, чтобы было работать интересно учителям, чтобы в школе было интересно учиться детям. Тогдашний директор был консервативен, основная часть коллектива была очень консервативной, дети из школы переходили в другие, новостройки, учителя тоже уходили, в конце концов просто не осталось тех, с кем бы можно было работать по-другому, что-то менять. Мы, четверо, ушли из школы, я – в частную, но долго там не выдержала. В середине года меня пригласили на работу в 1741-ю, я пришла и сразу поняла, что это моя школа.

– Чем же вас так привлекает нынешняя школа?

– Атмосферой, манерой взаимоотношений администрации с коллективом. Но, главное, тем, что у нас есть команда, которая эту благоприятную атмосферу создает. Мне там комфортно, поэтому никаких других планов по изменению места работы у меня нет.

– А диссертации тоже нет в планах?

– Я об этом подумываю, но пока не приступила. Наверное, дело в том, что я много времени трачу на мелочи, которые отнимают много сил. Хотя не знаю, мелочи ли все это, так они важны и напрямую связаны с профессией. Ну, скажем, очень много времени я уделяю не только преподаванию, но и классному руководству, всевозможным внешкольным мероприятиям.

– Теперь, когда вы прошли этот путь профессионального становления, есть ли представление о том, каким должен быть современный учитель?

– Не хочу впадать в метафизику, но, думаю, прежде всего это должен быть человек, обладающий, помимо знаний, которые, безусловно, должны быть, умением общаться. В школу приходит мало мужчин именно потому, что в юношах умение общаться сегодня труднее воспитать, чем раньше. В женщинах хотя бы есть материнский инстинкт, готовность принять другого человека, возможно, поэтому они умеют общаться, умеют строить отношения. Воспитать – это очень трудная задача.

– Вы так легко, почти между прочим, сказали о знаниях, но разве вы не видите, что в школу приходят молодые педагоги, которые многого не читали, многого не знают. Каким же все же должен быть учитель с точки зрения подготовки?

– Он должен быть философом, культурологом, он должен уметь смотреть на жизнь и мерить ее какими-то большими, серьезными категориями. Если есть такое умение, то тогда ты будешь видеть в своей работе не мышиную возню по изучению ЖИ-ШИ, а нечто большее. А вот как это воспитать, не знаю. Знаю, что хорошим педагогом может стать нацеленный на эту профессию человек, способный на профессиональный рост.

– А что, на ваш взгляд, сегодня отталкивает молодых людей от педагогической профессии? Дело только в малой зарплате или еще в чем-то?

– Тут дело совсем не в финансовой стороне. Московскому учителю грех жаловаться, а молодежь в учителя не идет. Здесь совсем иное: люди понимают, насколько трудна, невероятно трудна эта работа. Причем труд учителя не физически труден (хотя и это есть), тут есть трудности иного свойства, и готовность к такому труду не воспитаешь. Это подвижничество, а сейчас практически не воспитывается способность работать на общие интересы, на общее дело, каждый, как говорят в последнее время, должен быть нацелен на успех. При этом подразумевается, что успех этот личный, индивидуальный. Кроме того, нет никаких четких критериев карьерного роста учителя, этого роста часто вообще нет в привычном понимании.

– Предположим, вы успешный учитель, какую карьеру можете сделать в школе? Стать завучем, директором?

– А это и не карьерный рост вовсе, это смена профессии. При этом карьерный рост для меня как учителя перестанет быть таковым. То есть карьерный рост учителя – личностный и метафизический; если человек готов к этому, он идет вверх, меняя профессию. Если не готов, карьерная судьба становится вопросом дискуссионным.

– Итог нашей беседы печален: школы нужно закрывать, учителей не будет?

– Нет, учителя всегда найдутся, конечно, школу не нужно закрывать, она будет работать, учить детей. Проблема в том, что если ничего не делать, много хороших учителей не будет. Но хочу сказать, что понятия «хороший предметник» и «хороший педагог» не совпадают. Есть замечательные предметники, но это люди, которые не умеют строить отношения с детьми. Но ценя его блестящие знания, дети идут на какой-то компромисс. Они нынче прагматичны и готовы с чем-то мириться ради того, чтобы эти знания получить и поступить в вузы. Это новые дети, дети нового поколения. Все это дает пищу для серьезных размышлений прежде всего для педагогических вузов и даже для такого замечательного университета, как наш Московский педагогический университет.