Прогулка длиною в век

Представьте, что у британского адмирала в разгар Крымской войны пропадает нос. Да, все подобные фокусы и в Крымскую, и в Японскую войну устраивает не просто Гоголь, сражающийся в мистических русских войсках, а большая группа писателей, включая Чехова, воскрешенного в вагоне с устрицами и покорившего весь XIX век. В фантасмагории Юлии Яковлевой хирург Владимир Даль спас Пушкина, а с ним всех остальных писателей и повел их в бой. Но не дремлют и англичане, точнее англичанки: Мэри Шелли, Анна Радклиф и создательница программирования Ада Лавлейс, дочь лорда Байрона, научились конструировать боевых зомби.

Юлия Яковлева – историк балета, автор ретродетективов на материале конца НЭПа, а также недавнего романа «Наваждение», в котором сюжет «Войны и мира» представлен с необычной точки зрения – что было бы, получи все русские герои английское воспитание. Точнее, что было бы, будь они героями викторианских романов, у которых вместо дуэлей чопорность, вместо дворянских предрассудков страх перед привидениями, вместо готовности резко поменять жизнь продуманные поступки на несколько лет вперед. Одним словом, что происходит, когда герои не вполне готовы встретиться с собой, и только вторжение оборотней напоминает, что эта встреча должна произойти.

Новый роман равняется на жанровую модель ранобэ – японской прозы для подростков с диалогами. В ней герои встречаются не столько с собой, сколько со своими аватарами, виртуальными телами. Например, Гоголь – это рассеянный человек, который все теряет. Нос исчезает у адмирала не потому, что Гоголь действует целенаправленно, а потому, что он потерял свой сюжет. Это и есть аватар – растерянность Гоголя перед сложностью жизненных вопросов предстает виртуальной маской растерянного человека. Патетичность и сарказм Гоголя тогда распространяются по миру со скоростью Интернета и меняют политические события на несколько десятилетий вперед.

Сквозной мотив романа – русский байронизм, смешной для англичан. Радклиф удивляется, почему Пушкин подражал Байрону, нет бы Шекспиру или Блейку. Байрон – это же скандал, современность, что-то не вполне серьезное. Но в романе байронизм выигрывает в лице не Пушкина, но Лермонтова. Лермонтов – капризный, скандальный, идеальный подросток и идеальный читатель ранобэ – возвращает в мир истории вдохновение. В начале книги перед нами проходили озабоченный Пушкин и саркастический Чехов. В конце – вдохновенные Пушкин, Чехов и самый эксцентричный шутник Гоголь.

Роман Юлии Яковлевой позволяет посмотреть на русскую литературу не как на собрание образов и типов. Для нас «Невский проспект» Гоголя – рассказ о социальных типах, конфликтах и столкновении романтической мечты с реалистической правдой. Но для Яковлевой это прежде всего прогулка, это история Гоголя, который, нацепив нелепый платок, закутав нос от непривычного петербургского холода, гуляет, пытаясь получить удовольствие. В отличие от драматических сцен реалистической литературы на прогулке никогда не прощаются, все рассчитывают увидеться снова на следующий день. И вот роман «Поэты и джентльмены» – представление русской литературы как одной большой прогулки, где писатели встречаются друг с другом, разговаривают, ссорятся и посвящают друг друга в свои истории.

Это ни в коем случае не вневременная прогулка, не какой-то условный диалог, который звучал бы тяжело и надуманно. Это скорее прогулка, чуткая к техническим новинкам. Вот появляются железные дороги, и все мелькает за окном, как в волшебном фонаре. Вот писатели собираются у волшебного фонаря, смотрят батальные сцены и думают о будущем России и Европы. Вот почти батальные сцены разыгрываются в отношениях между писателями в гостиных. Каждая техническая новинка, будь то железная дорога или водопровод, сводит людей воедино, и Пушкин с Чеховым могут поспорить, после того как быстрые железнодорожные пути вдруг довезли их до одного вечного Петербурга.

Вероятнее всего роман Юлии Яковлевой можно сопоставить с «Разговорами в царстве мертвых» Лукиана Самосатского, с прозой Саши Соколова, с «Седьмой функцией языка» Лорана Бине, где появляются реальные французские интеллектуалы, в том числе живущие. Но при всех параллелях не должна уходить из внимания главная тема нового романа – власть литературы над жизнью. Эта власть может быть прямой: строгая пунктуальность английских сюжетов магнетизирует погибших. Но чаще она косвенная: в конце концов и Англия, и Россия находят свое предназначение – создавать интересные изобретения, а не конфликтовать лишний раз.

Каждый писатель в этом романе открыто признает свои недостатки: Гоголь не любит детей, Лермонтов, воспитанный бабушкой, всех боится, Чехов сетует на злое окружение, а Пушкин пытается угадать узор событий, гадая по зеркалам и перстням. Обычно именно на это обращают внимание биографы, заковывая писателя в характер. Так тень заслоняет писателя: якобы Лермонтов был замкнутым, и эту замкнутость надо вчитать в его произведения, а Пушкин был открыт впечатлениям, но из них видны только розы и светлый блеск стекла. Так и представляли себе Пушкина критики-разночинцы – как певца изящества. Пока мы любим биографические впечатления, всегда есть опасность свести писателя к какой-то одной его тени, даже нецветной.

Фантасмагория Юлии Яковлевой, невероятно остроумная, как раз возвращает писателям полнокровность. Мы видим Пушкина, мыслящего стратегически на 200 лет вперед. Мы видим Лермонтова – смущенного, идеального подростка, пророка, проницательного, как никто. Мы узнаем русскую литературу как созидание исторического опыта, без которого машины будут работать, но ни одна из них не довезет нас в будущее.

Яковлева Юлия. Поэты и джентльмены: Роман-ранобэ. – М. : Новое литературное обозрение, 2023. – 320 с.

Александр МАРКОВ, профессор РГГУ