Повесть о великой любви

Феноменальная память – это и дар, и проклятие. Заложником такой памяти и стал главный герой спектакля «Чагин», премьера которого прошла в Театре «Современник». Режиссер постановки Сергей Тонышев взял за основу новейший роман Евгения Водолазкина, представив зрителю драматичную историю, порождающую философские размышления.

Исидору Чагину под силу запоминать информацию в неограниченных объемах и хранить ее в памяти в течение всей жизни. Зрители путешествуют во времени вместе с Чагиным, который видит героя и в юности, и в глубокой старости, исследуя самые разные уголки его безграничной памяти. В роли Исидора актер Семен Шомин.

Продолжительность постановки – 4 часа с двумя антрактами. Как признается режиссер, даже при таком хронометраже некоторые главы произведения Водолазкина пришлось опустить: «Мы пожертвовали какими-то частями этого романа, но попытались создать свой язык». Может быть, он отличный от литературы и должен быть таким, но все-таки он вмещает многое. Динамика театрального действия, гармоничное сочетание комичности и серьезности, тонкость человеческих чувств и глубина диалогов – все это заставляет всецело погрузиться в происходящее на сцене и потерять счет времени. Говоря о том, что было важно оставить в спектакле от романа «Чагин», Сергей Тонышев рассуждает о многогранности, особенно выделяя следующее: «И роман, и спектакль – повесть о великой любви, и, наверное, любовь – самое главное, для чего спектакль и был создан». Зрителю предстоит найти ответы на многие вопросы: насколько важно уметь помнить и уметь забывать? Какова власть памяти над человеком? Как выбрать свой путь?

«Важно, чтобы зритель почувствовал, что он прожил жизнь вместе с этим человеком и смог к нему подключиться. Самое главное сейчас – это вызвать эмпатию у человека, чтобы он мог сочувствовать, сопереживать», – утверждает режиссер постановки. В спектакле звучит важная фраза: «Если человек верит в красоту своей жизни, то он до нее дорастает».

Восхитительные смыслы воплощают на сцене. Возможно, на наших глазах рождается новая классика. Увидеть эту красоту и поверить в нее помогают театр и такие животрепещущие постановки, как «Чагин».

Мы побеседовали с Сергеем Тонышевым.

– Сергей, почему вы решили ставить именно «Чагина»?

– Это был довольно большой путь. Первый раз я столкнулся с романами Евгения Германовича при поступлении в ГИТИС. Я пришел в мастерскую Сергея Васильевича Женовача, и там как раз ставили спектакль по «Лавру». Он был прекрасный. За следующие два дня я прочитал «Лавра». Потом уже ознакомился с «Брисбеном», «Соловьевым и Ларионовым» и «Авиатором». Когда вышел «Чагин», я почти сразу же его прочитал. И хотя с героем меня мало что роднило – у меня далеко не такая хорошая память, – чисто по-человечески я находился и нахожусь до сих пор в очень похожих обстоятельствах. Если ты имеешь какой-то дар, велика вероятность того, что он будет использован не так, как тебе бы хотелось. И задача талантливого человека в том, чтобы остаться верным себе и никому не навредить. Я понял, что должен поставить «Чагина», потому что это книга про меня. Художественный совет «Современника» пошел мне навстречу. Мы сделали небольшой эскиз, весь театр буквально заразился этой работой, полюбил ее настолько, что получилось сделать полноценный спектакль.

После спектакля также удалось задать несколько вопросов автору пьесы Евгению Водолазкину.

– На презентации своей книги вы обронили фразу, что осмысление прочитанного для главного героя – это последний этап расставания с текстом, способ его забыть. А для вас спектакль по «Чагину» – это расставание с романом?

– Я бы сказал иначе. Для меня это скорее встреча с новым текстом. То, что создается на сцене, – это не совсем то, что я написал. Спектакль «Чагин» и мой роман – это, безусловно, родственники, но все-таки дальние. И у меня поэтому никогда нет ревности к режиссеру, мол, что-то не включили, что-то не сказали. Я рад был принять постановку «Чагина» как развитие книги, как еще одну интерпретацию. Как чью-то мечту о моем тексте. И это не расставание получается, а начало новой жизни, к которой я отношусь с огромными симпатией и любопытством. И еще. Мне как человеку интересен вопрос, который в романе тоже поднимается: не более милосердно ли было бы судить человека по его мечтам и желаниям, а не по тому, что реально случилось? На любом мечтании, на любой идее всегда лежит проклятие бытия. Потому что реализация замысла зависит не только от тебя. Жизнь вообще очень мало зависит от тебя. Куда сильнее она зависит от окружения, от внешнего мира. И мне кажется, что это было бы честно – сначала смотреть на мечту.

– Евгений, в одном интервью вы выдали оригинальную и любопытную сентенцию о памяти…

– Да, было такое. Я сказал, что в определенном возрасте память становится странным приложением к жизни. Иногда ты не веришь, что это случилось с тобой. И она отделяется. Это вроде бы твоя память, но связи с собой прошлым, с собой 30‑летним или 40‑летним, ты уже не чувствуешь. Вы совершенно разные. Говорят, что мы полностью меняемся физически раз в семь лет. И даже начинаем состоять из абсолютно новых клеток. Такая же смена происходит в сознании примерно с таким же промежутком времени. Кроме удивления, это ничего не вызывает…