Первые сто строк. Петр ПОЛОЖЕВЕЦ, Главный редактор «УГ»

Дождь ее успокаивал. Густой теплый июльский дождь. Закутавшись в старый дождевик, она садилась на скамейку, подставляла лицо тугим каплям и, закрыв глаза, слушала, как они медленно скатываются по лбу, по щекам на подбородок, на шею. Кто-то когда-то ее целовал так, как этот дождь. Нежно, едва прикасаясь губами к коже. Ей казалось, что она плывет в огромном море, и это волны ласкают ее, а не чьи-то губы. Но кто это был и когда это было – вспомнить она не могла. Она давно уже ничего не помнила. Вначале ее память стала похожа на дырявое решето: ничего в голове не удерживалось из того, что происходило прямо сейчас, но тогда она еще хорошо помнила, что было в прошлом: лица, слова, настроение. Она закрывала глаза и возвращалась на пятьдесят лет назад, словно в кино. Видела себя молодой девушкой, только-только поступившей в университет. Они с родителями отдыхают в Сочи. На пляже к ней подходит молодой человек и спрашивает, что она читает, она показывает ему томик Шекспира. Молодой человек присаживается рядом и тут же начинает декламировать на английском монолог Гамлета с таким выражением, словно сдает экзамены в театральный институт.

Она смеется. Так они знакомятся и идут плавать вместе. Мама сердито хмурит брови: неприлично молодой девушке вот так сразу флиртовать с молодым человеком, это все равно что с моста да в воду. Они встречаются с Мишей каждый день. Смотрят на море, как оно прячет по вечерам солнце в свои воды, на звезды, которые сыплются гроздьями с августовского неба, украдкой отщипывают цветы с кустов и вкладывают их в томик Шекспира. Время летит, мама нервничает, просит отца поговорить серьезно с дочерью, тот отмалчивается: мол, взрослая она, сама знает, что делает. Однажды на пирсе Миша, отважившись, целует ее в щеку, она не отстраняется, и он нежно, едва касаясь ее кожи, словно густой теплый дождь, целует в глаза, губы, шею. Отпуск заканчивается. Она уезжает в Москву, Миша – в Новосибирск. Больше никогда они не встретятся.

Пройдут годы, она выйдет замуж, у нее родятся дети, двое мальчиков, она будет счастлива со своим мужем, но иногда, сидя вечером на веранде и видя, как падают с неба звезды, одна за другой, пытаясь догнать друг друга, она будет вспоминать Мишу и думать, что, может быть, именно он и был тем человеком, с которым она хотела бы прожить всю свою жизнь. Но жизнь такая, какая она есть, ничего нельзя переделать, ничего нельзя вернуть назад, нельзя жить так, словно ничего не случилось, не было никаких потерь и разочарований. Если только Господь не отнимет у тебя память. Тогда прошлого не останется совсем, да и настоящее исчезает тут же, в сию секунду. Так случилось и с ней. Ее память с годами стала похожа на грозу в летнюю ночь. Вспышка молнии – и на мгновение ты видишь, как ветер рвет ветки, выворачивает их в разные стороны, а потом – темень, и снова ничего не видно, только свист и грохот до следующей вспышки. И тогда глаза снова выхватывают из темноты что-то, например, забытое полотенце на веревке перед окнами. Так и к ней память возвращалась на несколько минут. И тогда она, схватив ручку, записывала то, что всплывало из глубин прошлого. Вот она ведет за руку старшего сына в детский сад. Тот просится посмотреть, что там, за большим забором, окружающим стройку. С разбегу бросается к щитам и натыкается на железный арматурный прут, торчащий из стены. Кровь, слезы, плач, поликлиника. Маленький шрамик, словно кто-то укусил сына прямо под глазом, остался до сих пор. Она записывает, как однажды, проснувшись утром, не узнала спальню, окна были похожи на оранжерею – орхидеи, белые, бледно-розовые, словно огромная стая бабочек, заполнили все подоконники. День рождения. Она записывает, как встретила молодого человека, когда презентовали ее первую книгу – не очерков, она так никогда не удосужилась издать свои очерки, которыми зачитывалась вся страна, она была журналисткой, иконой, на которую равнялись, которой завидовали, которую ревновали, – блестящая карьера, любящий муж, богатый дом, отец-академик, старая дача в лесу, соседей не видно, не слышно, – книгу о любви. Которая могла случиться, но так и не случилась, хотя героиня ждала ее всю жизнь, и каждый раз, встретив нового мужчину, думала, что наконец обрела то, к чему так стремилась, без чего жить не могла. Тогда ей было сорок, и она описала свою жизнь, ту, которой еще только предстояло случиться. На той презентации к ней подошел молодой человек и сказал, что он тоже журналист, учился на ее материалах, у него дома целая папка вырезок с ее статьями, и пусть она не удивляется: он ее любит. Она рассмеялась: у меня есть муж, я его люблю, а вы мне в сыновья годитесь, у меня как раз вашего возраста старший сын. Он глянул на нее так, что ей перехотелось смеяться: «Я все равно буду любить вас, даже если вы этого не хотите. Вы не можете запретить мне чувствовать». Больше никогда с этим мальчиком она не встречалась, но иногда, когда накатывала грусть или тоска, что, впрочем, одно и то же, ей хотелось вернуть все назад и снова быть двадцатилетней, бродить по сочинскому пляжу, и тогда она вспоминала этого парня и его глаза, темные, как два омута.

…Зачем в минуты просветления, которые с годами посещали ее все реже и реже, она записывала то, что случайно вспоминалось? Наверное, чтобы сыновья однажды нашли ее записи и поняли, что она была совсем другой. Эта другая никогда не показывалась никому: ни родным, ни близким, ни друзьям. Однажды, когда память все чаще стала покидать ее, она поняла, что это и была самая большая потеря в ее жизни.

…Она все еще любит слушать дождь. Густой, теплый. Он напоминает ей чьи-то поцелуи. Давным-давно. А может, они ей просто приснились?