Первые сто строк. Петр ПОЛОЖЕВЕЦ, Главный редактор «УГ»

К маме я всегда ездил поездом. Почти двадцать девять часов. Две границы. Российские пограничники будят сразу после полуночи, украинские – ближе к утру. Поезд, хотя и скорый, тянется, как обычный пассажирский. Я не люблю этот поезд: долго, душно и нудно. Столько времени ни проспишь, читать – глаза болят от постоянного дерганья состава, остается смотреть в окно: леса, перелески, огороды у железнодорожного полотна, важно гуляющие по болотам аисты, лениво жующие траву на заброшенных полях лоснящиеся коровы, продавцы игрушек и хрусталя…

И в этот раз я выбрал новый маршрут: полетел самолетом до Львова. Во Львове я не был ровно двадцать пять лет. Молодой украинский пограничник, пролистав мой паспорт, где на каждой странице по зарубежной визе, удивленно посмотрел на анкету, заполненную по-украински: «Знаете язык?» – «Знаю, я же местный, волынский». – «Зачем приехали?» – «К маме, на день рождения». – «Хорошо вам отпраздновать и добро пожаловать домой!» Мы пообедали в самом центре города, на рыночной площади, со своим старым знакомым, когда-то он был редактором львовской газеты «Высокий замок», а теперь депутат Верховной Рады. Поговорили о футболе, погоде, политике. «Все разочаровались в Ющенко. Не смог справиться с соблазнами власти. Погряз в коррупции. А Юля борется, ей трудно, мешают…» Честно говоря, мне ни Ющенко не нравится, ни Тимошенко. Когда она выдала компенсацию по тысяче гривен всем, у кого сгорели вклады в Сбербанке сразу после распада Союза, ее рейтинг стремительно пополз вверх. И никто из обывателей не связал сразу прыгнувшую инфляцию с этим вбросом дополнительных денег на рынок. Мы смотрим на город, костелы и соборы и ведем вечный спор. Одна сторона, украинская: мы вас кормим, а вы с нас за газ дерете втридорога. Другая, российская: вы нам за газ не платите, получая его по дешевке, а теперь в НАТО собрались, ракеты будете на наших границах ставить. Украинская сторона: нам же надо беспокоиться о своей безопасности, как ее защитить? Российская: вы что думаете, что мы на вас нападать будем? Украинская, глубокомысленно: все возможно, ваша беда в том, что вы никак не можете смириться с тем, что потеряли нас. И так до бесконечности. Слава богу, что мне надо ехать дальше и обед подошел к концу. А то чего доброго, мы бы поссорились на политической почве со Степаном Курпилем. Он парень неплохой, но когда ты в политике, надо до конца играть ту роль, которую ты себе выбрал или тебе дали те, кто привел тебя во власть. Играть надо всегда, даже с друзьями.

…Дорога ухоженная, чистая и почти пустая. Двести километров на север, в сторону Свитязя, самого большого озера Украины, где водятся знаменитые волынские угри, пролетаем за два с половиной часа. Правда, случайно чуть не заехали в Польшу. За Владимиром-Волынским проскочили развилку на Любомль и не заметили, как оказались перед таможней в Устилуге. Развернулись у шлагбаума и вернулись на центральную дорогу. В детстве мама нас часто с братом возила во Владимир-Волынский погостить на каникулах у тетки. Город казался большим, огромным, дом родственников стоял на берегу реки, вдали виднелся белокаменный собор, а во дворе росли сладкие, как мед, черешни. Я помню, как однажды, мне было лет десять, мы подрались с двоюродным братом, и я решил вернуться домой. До дома было пятьдесят километров. Взял своего младшего брата за руку, и мы пошли. Вернувшись с работы, дядя с тетей бросились вдогонку и нашли нас за городом, в пяти километрах, бодро шагающими по обочине на север, домой.

…В доме носились племянницы, что-то резали, секли, чистили, фаршировали, мяли, звенели казанки и кастрюли. По-моему, никто даже не заметил, как я вошел. Вовсю шла подготовка к завтрашнему празднику: мама собралась отмечать свой юбилей – восемьдесят лет. И только когда я попросил выпить чего-нибудь холодненького, на меня обратили внимание: когда приехал, как ты, как Москва, как сын и внуки? Вопросы сыпались один за другим, и я не знал, на какой отвечать, поэтому просто молчал и слушал, как галдят мои двоюродные сестры и троюродные племянницы. Потом меня усадили за стол и заставили пробовать все, что готовилось к завтрашнему дню. Вернулась мама из церкви, ходила на вечернюю службу. Мы пили с ней чай, я смотрел на ее седые волосы, глубокие, словно плугом прорезанные морщины на щеках, совсем выцветшие глаза, на негнущиеся пальцы, она держала чашку ладонями, и впервые ощутил, как много мне лет на самом деле и как хрупка та нить, что держит нас вместе. Я впервые увидел свою маму такой – очень старой женщиной. Когда я раньше вспоминал о ней, она мне всегда казалась молодой. Всегда вставала перед глазами в сером шелковом платье: юбка-солнце, воздушная косынка на шее, волосы закручены в узел на затылке. Я даже не знаю, когда я запомнил ее такой. Просто вижу картинку: стоит она под каштаном у дома в этом платье и держит в руках сиреневую кисть…

А на следующий день был полный дом гостей – близких и дальних родственников. Дарили подарки, говорили тосты, желали здоровья, вспоминали прожитые годы, смеялись и плакали. Всего приготовленного не съели и не выпили. Младшая невестка бурчала: «А все жалуемся, что плохо живем! Готовили будто на свадьбу, что неделю продлится, теперь выбрасывай на помойку». Какая-то дальняя родственница ответила ей: «Зато никто не упрекнет, что плохой стол был и что пожадничали, сэкономив на гостях…»

…Я сидел на месте, где когда-то рос старый каштан, смотрел на кусты пионов – огромные шапки розовой цветочной пены, листьев не видно, и думал о том, что все мы стоим на краю, но пока есть наши родители, нам не так страшно, вроде бы у нас еще есть время. Боже, пусть как можно дольше они от нас не уходят…