На чтение: ≈ 8 мин.Он споткнулся и упал. Паркет скользкий, как первый лед. Не на что опереться. Не за что зацепиться. И до кресла не дотянуться. Суставы не слушаются. Мышцы высохли. Позвоночник не держит. Лежит на полу и плачет, всхлипывая, как маленький ребенок. Старость безжалостна. Она все время напоминает, что пора прощаться со всем, что было. Со всеми, кто был. Немощь унижает, отнимая надежду. Страшна не смерть, а затянувшееся умирание, нудное, как очередь в сберкассе за пенсией. Дома никого нет. Кроме лежащего на полу и двух раскормленных котов на кровати. Они расположились в разных концах, время от времени, мурлыча, переворачиваются с боку на бок, выгибая спины и стуча хвостами по одеялу. Он не слышит, как они мурлычут, убаюкивая друг друга. Он давно перестал слышать, а потом и видеть. Вначале, пока ноги держали, он еще ходил по квартире, натыкаясь на столы, стулья, шкафы, стены. Ему казалось, что они все время меняются местами, чтобы запутать его, чтобы ударить исподтишка. Синяки были его наградой за учебу. Он долго учился, углы и двери перестали впиваться ему в бока. Часто, бредя на кухню к холодильнику, где ему всегда оставляли еду на тот случай, если он почувствует посреди дня голод, он вдруг останавливался, будто вспоминая что-то важное. Вспоминал и не мог вспомнить.
Воспоминания умирали, не родившись. Задумавшись, а вернее, провалившись в пустоту, он часами стоял, не двигаясь, а когда оцепенение его отпускало, возвращался к своему любимому креслу и засыпал там, забыв поесть. Коты смотрели, как часто вздымается его грудная клетка, подрагивает голова, им казалось, что он подразнивает их, они подбирались к нему поближе и ждали, когда он проснется, чтобы поиграть с ним. Но он долго не просыпался. Засыпая, он словно умирал. А проснувшись, он не обращал на них внимания. Они уже перестали существовать для него. Как перестала существовать деревня, которую он любил и куда уже давно не ездил. А раньше, когда приезжали туда на выходные, все шли в дом, он же первым делом обходил участок, будто проверяя, ничего ли не изменилось за неделю, не было ли тут чужаков. Он знал, где что растет и на каком дереве чье гнездо. Под этим старым дубом росли белые грибы. На осиновом пне осенью появлялись опята. А в кустах за беседкой все лето желтели лисички. В беседке под столом поселились осы. И однажды, не видя, он чуть не разрушил их гнездо. Как-то вечером, когда все пили чай на веранде, ему вдруг показалось, что трава как-то странно шуршит, и он стал разгребать высокие заросли купавки и лютиков. Вдруг сотни молний пронзили все его тело – он уткнулся в ежа. В то лето в деревне Васька на его глазах попал под машину. Васька был огромным сиамским котом. Спокойным, как пень. Никогда ни на кого он ни разу не прыгнул, никого не поцарапал, забирался на подоконник и спал себе целый день на солнышке, не любил по траве бегать, по деревьям лазить, брезгливый был кот. Лапу, бывало, случайно намочит росой и встряхивает ее, пока не высушит, а морду такую при этом сделает, словно его вот-вот стошнит. Васька, который и с крыльца редко сходил, в то воскресенье залез под машину, ее завели и двинулись, вой стоял на весь поселок. Чем-то Ваську ударило по морде, зубы выбило, челюсть сломало. Повезли в больницу. Врач сказал, что и беззубым может жить, а вот то, что ему уже десять лет, – плохо, отек мозга от удара может начаться, выписал ему заграничные уколы. Кололи Ваську неделю, утром и вечером, терпел бедный, жить хотел, даже кушать начал понемногу – кашку лизал. А в субботу приполз в спальню к хозяевам, мяукнул жалобно, словно прощаясь, и умер. Ваську он любил. Позволял ему спать рядом с собой. В деревне стрекоза села ему на нос, и он замер, чтобы не спугнуть ее, а все вокруг покатывались со смеху. Он не обиделся. У него не было чувства юмора. Иначе он тоже смеялся бы, когда однажды кто-то, вставая из гамака, неуклюже повернулся и в тот же момент, сделав настоящее сальто, грохнулся спиной о сухую землю, аж листья с берез посыпались.
Ему удалось перевернуться на бок, подобрать колени и свернуться почти калачиком. Он задремал. В доме так же было тихо, как и час назад. Старые ходики неспешно отсчитывали время. На столе лежали ключи от потерянных дверей. В дубовых шкафах книги переговаривались между собой. Луч солнца упал на картину, висевшую над кроватью. Заросший лютиками луг. Растущие в канаве лиловые ирисы. Блеклое уставшее небо. Дул страшный ветер, когда хозяин рисовал эту картину. Обычно такие ветры поднимаются в апреле в тех местах, куда он отправлялся на этюды, а тут посреди лета целую неделю ураганило. Хозяин колышками закрепил мольберт, чтобы не снесло, и так рисовал. А Уиллис, его пес, носился по лугу и гонял куропаток. Они взлетали и тут же падали под порывами ветра. Хозяину пришлось взять Уиллиса на поводок и привязать к колышку: одно дело, когда птица может от собаки улететь, и совсем другое, когда ветер гасит ее полет…
…Стукнула входная дверь. В прихожей зажегся свет. «Ну как ты тут, мой родной?» – спросил мягкий женский голос. «Где ты? Бедный. Вставай», – женщина помогла ему подняться. «Сейчас выпьем лекарство, потом покушаем. Ну давай, ты же можешь идти?!» Она пошла на кухню. За ней, медленно-медленно перебирая лапами, заваливаясь все время налево, опустив низко морду, побрел пес. Мышцы не слушались. Позвоночник не держал. Кости трещали, как сухие бобы на сковородке. Но пес не слышал, как они трещат. Пес был глухой, слепой и совсем дряхлый. По человеческим меркам ему уже давно перевалило за сотню…
Выбор читателей
Комментарии