Первые сто строк. Петр ПОЛОЖЕВЕЦ, Главный редактор «УГ»

Открывалась дверь. Изящная дамская сумочка пролетала над нашими двадцатилетними головами и шлепалась прямо на кафедру. Потом входила сама Кира Александровна Шахова. Профессор, доктор наук, лучший знаток Шандора Петефи и автор книги о влиянии Эдварда Мунка на творчество норвежских писателей. Она читала у нас курс зарубежной литературы. Я уже писал однажды, что мне здорово повезло на университетских преподавателей. Они были умны, интеллигентны, искренны, открыты и не боялись, несмотря на застойные годы, говорить о сложных житейских проблемах, сравнивать наш строй с западным, заставляли читать нас то, что мы сами никогда бы читать не стали, и думать над тем, что нас по большому счету не очень волновало в те годы. Иногда мы узнавали, что кто-то из них больше не будет читать свои лекции на нашем факультете.

Обвинив в украинском буржуазном национализме, их отправляли в провинциальные вузы. После такого ярлыка им никак нельзя было оставаться с нами – будущими бойцами идеологического фронта. Кира Александровна мало интересовалась как древней украинской историей, так и более близкими политическими событиями. По крайней мере с нами она об этом никогда не разговаривала. Она открывала нам свой мир западных писателей, считая, что не надо помнить даты написания романов, сколько в них героев и в какие сорочки они одеты в двенадцатой главе третьего тома – этого нам хватало на лекциях и семинарах по русской и украинской литературе. Шахова хотела, чтобы мы поняли, что книги пишутся не для того, чтобы в них верили, а для того, чтобы их обдумывали. Имея перед собой книгу, каждый должен стараться понять не что она высказывает, а что она хочет высказать. Она любила повторять: «Повсюду я искал покоя и в одном лишь месте обрел его – в углу, с книгою». Я всегда думал, что это ее личная аксиома, и только совсем недавно узнал, что эти слова принадлежат Фоме Кемпийскому, бенедиктинскому писателю-схоласту, автору знаменитого «Подражания Христу», жившему в четырнадцатом веке. Кира Александровна всегда начинала лекцию с той фразы, которой она закончила предыдущее занятие, притом у нее никогда не наблюдалось никаких записей, никаких текстов. И на экзамене она могла поставить пятерку лишь за то, что увидела тебя на одном-единственном спектакле Лионского театра, который давал пятичасовую постановку Готье «Капитан Фракасс» без единого антракта на французском языке. Французского мы не знали, но действо на сцене просто завораживало, гипнотизировало, казалось, что ты лично участвуешь во всех странных и непредсказуемых приключениях главного героя. Я вспомнил о Кире Александровне не случайно. Недавно в командировке в Осло между двумя заседаниями мне удалось заглянуть в Национальную галерею. Времени было в обрез. Я хотел увидеть хотя бы знаменитый «Крик» Мунка. Когда-то читал работу американского историка искусства Роберта Розенблюма, который предположил, что моделью для картины послужила перуанская мумия из Парижского музея человека. Ее-то я видел раньше. Несмотря на поразительное сходство, не доказано, что Мунк когда-либо видел этот экспонат. Зато сразу чувствуется Достоевский, любимый писатель художника. И вспоминается запись в его дневнике, сделанная в Ницце за год до написания картины: «Я вышел прогуляться с двумя своими друзьями – солнце только начало садиться – и вдруг все небо стало кроваво-красным – почувствовав измученность, я остановился и оперся на забор – кровавые языки пламени бушевали над темно-синим фьордом и городом – мои друзья пошли дальше, а я все стоял, дрожа всем телом, и вдруг бесконечный крик вырвался из самой глубины моей души». На картине было все так, как описано в дневнике. Кира Александровна, рассказывая нам о Мунке, говорила, что самое страшное Божье наказание – это абсолютное одиночество. Никто не смог его изобразить на полотне лучше, чем Мунк. Только теперь я ей поверил.

…Когда я думаю об этой картине, мне вспоминается «Имя розы» Умберто Эко. Там есть замечательные слова о том, что человек может действовать и знать, почему он действует, но он не знает, почему он знает, что он знает, как ему надо действовать. Может быть, в невозможности найти ответ на этот вопрос и кроется наше абсолютное одиночество?.. Хотя оно вызывается, наверное, еще и тем, что «трудно смириться с идеей, что в мире не может быть порядка, потому что им оскорблялась бы свободная воля Господа и его всемогущество».