Первые сто строк

…В ту зиму в Киеве было много снега. Говорили, что впервые за все столетие его выпало столько. Город стал сплошным сугробом. Не ходили автобусы и троллейбусы. Многие учреждения не работали. Десять суток он валил непрерывно: день и ночь, ночь и день, а потом внезапно прекратился, открылось небо – синее, как васильковое поле, и жизнь понемногу начала пробуждаться. Сначала очистили улицы, потом в сугробах прорыли тропинки от домов к магазинам и автобусным остановкам. В этих проходах еле могли разминуться двое. Город стал похож на огромную снежную крепость. Старые деревья в университетском саду не выдерживали своих королевских шапок и раскалывались пополам, словно сраженные молнией. За нашими общежитскими окнами летом шумели пирамидальные тополя. Когда-то чудных красавиц поэт сравнивал именно с ними: “Как тополь киевский, стройна”. Теперь они смотрели в разные стороны – растрепанные, словно неожиданно проснувшиеся посреди ночи. Страшный звон разбудил нас почти на рассвете. Мы повскакивали с кроватей, не понимая, что происходит. Землетрясение? А когда включили свет, онемели – проломив окно, в комнату вонзилась верхушка тополя… Двери пришлось снять – сколько желающих хотели посмотреть на нежданного гостя. Ближе к вечеру приехал и наш куратор – профессор Тоичкин. Не знаю, что его больше всего поразило: сломленное дерево или то, что мы остались живы, но, уходя, он вдруг сказал: “Приезжайте ко мне на дачу на Новый год. От станции недалеко. Дорогу уже расчистили. Место всем найдется”. С Тоичкиным у нас были странные отношения. Он появился год назад у нас на курсе и стал читать “Основы экономики”, которые были больше похожи на основы жизненной позиции. Он любил повторять слова Петрарки: “Как ясный луч – прозрачное стекло, мысль проницает все…”. А иногда цитировал Гете: “Все преходящее – только подобие”. Тогда ему еще не исполнилось и сорока. Элегантный, всегда в рубашке без единой морщинки и каждый раз в умопомрачительном галстуке, ироничный, зажигающийся, любящий Окуджаву, уехавший сразу после университета в молодежную газету на Дальний Восток и выгнанный оттуда за критические статьи, знавший близко Лину Костенко и Олеся Гончара, он сразу влюбил нас всех в себя и в свой предмет. Ни к какому другому семинару мы так не готовились, как готовились к его семинарам. А семинары эти продолжались и после занятий – в кафе, разбросанных вокруг университета, в парках. Закон естественного отбора действовал и здесь. Нас осталось с Тоичкиным четверо. Он жил рядом с университетом в старом писательском доме, и вскоре наши дискуссии стали проходить именно там. Первый раз, войдя в его дом, я опешил: потемневшие дубовые шкафы от пола до потолка с первоизданиями Пушкина, Лермонтова, Гоголя, Коцюбинского, Шевченко. На стенах – Айвазовский, Стешенко, Брюллов, огромные потертые кожаные кресла, старый эрдельтерьер… Нас накормили ужином – картошкой с котлетами и квашеной капустой, – и мы проговорили почти до утра… Так что предложение встречать Новый год в Ирпене не было таким неожиданным.
Нас было четверо, и нам нужно было приготовить четыре подарка: Виталию Георгиевичу, его жене – Ярославе и детям: Денису и Александре. Мы разделились: я должен был думать о подарке для Тоичкина, остальные – для его домочадцев. Честно говоря, мне и думать не надо было, я знал, что я ему подарю: мне досталось от бабушки Евангелие 1869 года в кожаном переплете с металлическими застежками, и я хранил его в самом дальнем углу моего шкафа, никому никогда не показывая. Нас пригласили на десять вечера. В девять мы отъехали от станции Святошино на электричке и через полчаса были в Ирпене. Витя Мороз, наш староста и самый старший из нас, сказал: “Я поведу, я здесь был летом и знаю короткий путь”, – и мы пошли. Казалось, снега здесь выпало еще больше, чем в Киеве. По дороге могла проехать только одна машина – через каждые сто-двести метров в снегу были сделаны карманы, чтобы встречная машина могла подождать, к дачам вели даже не тропинки, а ниточки. В общем, в тот вечер мы заблудились и, когда поняли это, уже были на противоположном конце поселка. Постучав в какой-то дом, стали спрашивать, где девятая линия, – нам подробно рассказали, налили по рюмке, и мы пошли. Через час вместо девятой линии мы оказались на опушке леса у моста через Ирпень, а на часах уже было без пяти полночь. Мы встали в кружок, крепко обнялись, дождались, когда стрелки сойдутся на двенадцати, и закричали что есть мочи: “С Новым годом!”. Мы долго еще бродили по ирпенскому лесу, блуждали между дачами, пока не вернулись на станцию, а потом все-таки нашли девятую линию. Дети уже спали. Тоичкин и Слава сидели за накрытым – нетронутым – столом с фужерами шампанского и слушали концерт Корелли – звуки, словно редкие капли дождя, звучали каждый сам по себе – печально и смутно. Это была одна из лучших встреч Нового года в моей жизни. Неправда, что все забывается и что прошлое нельзя удержать – оно, как искры во мраке, вспыхивает время от времени в настоящем… Дай Бог и вам когда-нибудь встретить его так. И пусть вам повезет – пусть вам встретится свой профессор Тоичкин…

Петр Положевец