Первые сто строк

Мы с женой слушали Юрия Башмета. Как всегда, он играл божественно. В какой-то момент мой взгляд скользнул вбок от музыканта и споткнулся о лицо девочки-подростка. Она сидела наискосок от нас и широко улыбалась, глядя куда-то в зал. Казалось, что вот-вот она в голос рассмеется. Я посмотрел по направлению ее взгляда, но так ничего и не увидел. Впрочем, я подумал, что знаю, что ее так насмешило. Люди вокруг сидели с закрытыми глазами, кто-то кивал головой в такт музыке, кто просто спрятал лицо в ладони. Могло показаться, что они молятся, а не музыку слушают. А она звучала как порывы ветра, по темному залу свободно катились волны нежной, пульсирующей боли. Я забыл о девчонке так же внезапно, как неожиданно и увидел ее. Не знаю почему, но вдруг вспомнил героя романа Айрис Мердок “Черный принц” Брэдли, который пришел с любимой, еще не сказав ей ни слова о своей любви, на оперу “Кавалер роз”. Поначалу ему чудилось, что музыка погубит, опозорит его, задушит, разорвет на части, но вскоре Брэдли почувствовал облегчение – из глаз полились слезы. Дар слез, который был когда-то дан ему, а потом отнят, снова вернулся как благословение. Волки, увидев плачущего Маугли, были потрясены. Еще больше слезы потрясли самого Маугли, он подумал, что умирает. Музыку надо не слушать, ей надо отдаваться, как отдаешься теплым ласковым волнам моря, соленым губам любимой женщины, невидимому течению облаков. Только тогда испытаешь и радость, и облегчение, и проникнешь в сущность своего собственного сознания.
В Англии показывают фильм “Айрис”. Нет в нем ни захватывающей интриги, ни сильного накала страстей, не изучает режиссер, ни как мучается писательница над чистым листом бумаги, ни как рождаются у нее гениальные образы. Неизвестное всегда представляется значительнее, чем оно есть на самом деле. Но в каждом кадре присутствует безжалостное время, которое никому – ни богатому, ни бедному, ни красивому, ни уроду, ни здоровому, ни больному – не оставляет надежды, что ПОТОМ можно будет начать все сначала, с белого листа, сделав вид, что ничего “не пережито – не прожито”. Как бы мы ни стремились наполнить свое время бурным действом, людьми (моя жена утверждает, что только пустому человеку скучно оставаться наедине с самим собою), общением (оно ведь часто как заигранная пластинка, повторяющая одну и ту же музыкальную фразу), время – быстротечно. В детстве дни кажутся бесконечными. От утра до вечера – целая жизнь. Солнце в самом деле садится за дальними горами. Чем старше становишься, тем быстрее дни мелькают. И вскоре уже не дни – годы начинают проноситься как телеграфные столбы за окном скорого поезда. А пассажир – ты сам. В этом фильме Айрис, молодая, гибкая, стройная, входит в голубой, как ее глаза, бассейн и, рассекая воду, плывет. Лицо ее, омываемое течением времени, стареет на глазах: внезапно прорезаются морщины, горестные складки ложатся на лоб, тяжелеют веки, линия подбородка, такая безупречная, как нарисованный одним росчерком пера китайский бамбук, расплывается. Когда она достигнет другого бортика бассейна, из воды выйдет совершенно другая женщина – уже прожившая жизнь, только дважды любившая других больше, чем саму себя. Плывущая в прозрачной, как лунный свет, воде, она страшно одинока. Но счастлива, потому что, если мы хотим понять себя, одиночество нам необходимо. Лучшие мысли, как и чувства, рождаются из молчания…
…Когда угасла последняя башметовская нота, проникновенная и грандиозно-значительная, и зал еще не взорвался аплодисментами, я снова вспомнил об улыбающейся девочке. Она мирно посапывала на материнском плече. И казалось, что никакие бури не способны ее разбудить…