Первые сто строк

Когда-то очень давно, еще в прошлом столетии, я прилетел в Вашингтон на конференцию американской федерации учителей. В гостинице назвал свою фамилию, милая девушка, проверив по списку, не стала спрашивать паспорт, а сразу выдала электронный ключ от номера и пожелала хорошего дня. Я, кажется, поинтересовался, где будет проходить пленарное заседание и где можно позавтракать. Видимо, мой акцент ее заинтересовал, потому что она спросила: “А вы откуда, сэр?”. “А вы как думаете?” – ответил я вопросом на вопрос. “Из Европы, наверное. Француз? Нет? Югослав? Тогда чех”. Мне стало смешно. “Из России”. – “Русский?” И тут я задумался. У меня все еще был “серпастый, молоткастый” паспорт бывшего Советского Союза, в котором было написано, что я, украинец, гражданин России. Я не стал ей объяснять все эти тонкости. Да и вряд ли она их поняла бы. Честно говоря, я никогда всерьез не задумывался, кто я, какая кровь – только ли украинская или есть немного польской или венгерской (на Западной Украине много намешано) – течет в моем теле. Русский язык такой же родной мне, как и украинский. Историю Украины я знаю так же хорошо, как и историю России. Михайло Коцюбинский и Иван Франко стоят у меня дома на одной полке с Иваном Буниным и Антоном Чеховым. У меня теплеет на душе, когда слышу, как поет веснянки Нина Матвиенко и величальные Надежда Бабкина. Ноги сами просятся в пляс, когда звучит гопак или кадриль. Приезжая на родину, я говорю со всеми своими родственниками по-украински, правда, без польского или западнянского акцента – его безжалостно выбили из меня в университете. Профессор Мария Устимовна Каранская пришла на первое занятие в нашу группу и поразила тем, что, поговорив с каждым по пять минут, безошибочно определила, из какой области и даже района приехали в Киев все мы. И как бы потом она нас ни мучила, ни гоняла по несколько раз с экзамена и сколько диктантов мы бы ни писали, мы любили ее за то первое занятие, когда она больше смахивала на ворожку, угадывающую твое будущее, чем на университетского профессора. Меня не раз, полушутя, спрашивали мои украинские коллеги, почему я все-таки “зрадыв” (предал) Украину и перебрался в Москву. Я отшучивался тем, что когда меня пригласили работать после чернобыльских событий в “Комсомольскую правду” редактором отдела, то я стал “нашим человеком” в Москве. А если искренне, то в самом деле считал газету, куда меня позвали, лучшей газетой тогда еще большой страны, которую только на Западе называли Советской империей. Кстати, после окончания университета я хотел поехать работать или в Таллин, или в Ташкент, или в Анадырь. Везде были молодежные газеты на русском языке. И я сказал себе, что, если меня туда возьмут, я первым делом выучу язык, каким бы трудным он ни был. Не получилось. За строптивость чуть не выгнали из университета, и пришлось ехать туда, куда послали, в Запорожье. Потом, уже проработав несколько лет, можно было уехать жить куда-нибудь на Запад, в Голландию или Канаду, Швецию или Великобританию. Я не стал этого делать и ничуть не жалею. Но если бы решился , то первым делом выучил бы язык той страны, куда собрался, сына отдал бы в местную школу, хотя дома говорил бы с ним только по-русски и по-украински, постарался бы сразу найти соотечественников, чтобы встречаться с ними в выходные за рюмкой горилки с перцем или столичной, вместе праздновать наши праздники, петь песни или просто обсуждать, что происходит на родине, нашел бы православную церковь, чтобы заходить туда, когда болит душа. Я не понимаю, почему правительству и президенту надо требовать, как настаивают депутаты, чтобы наших, то есть русских, не обижали в бывших советских республиках – не заставляли их учить национальный язык, не переводили все школы в статус национальных, чтобы там отказывались от родного языка как государственного. Советский Союз не вернешь. Создание нового единого многочленового государства на постсоветском пространстве – утопия. Единая Европа – не новое государство, а новые отношения между очень разными странами с разной культурой и традициями. Единая Европа – это максимум доверия не между правительствами, между людьми. У каждого человека есть выбор. Он мучителен, труден. В данном случае он в том, чтобы подчиниться законам страны, в которой ты живешь, научиться уважать их. Государство же должно помочь каждому желающему стать полноправным гражданином, независимо от того, что было написано у тебя в пятой графе твоего когда-то “серпастого и молоткастого”…