Первые сто строк

После долгой жары в Москве вдруг резко похолодало. По Сивцеву Вражку несло опавшую листву, уже давно пожелтевшую, но до сегодняшнего вечера стойко державшуюся на деревьях. С неба сыпались крупные красные жемчужины – ветер сразу развязал все ожерелья, которыми были украшены весь август высоченные кусты боярышника. Я гулял с собакой, подняв воротник куртки, и думал о грядущей осени, о скорых дождях, о ранних сумерках. Почему-то вспомнилось мое давнее интервью с еще живым тогда Дереком Джерманом и его ответ на вопрос о самом потрясающем впечатлении последних лет. Он сказал тогда: “Человек, ежедневно приходящий на берег моря, ставящий свой стул и смотрящий на садившееся в тихие волны солнце. Он был смертельно больным и знал, что может не дожить до утра. Это было его ежедневное прощание с жизнью”. От Дерека Джермана мысли перескочили на Питера Гринуэя. Я видел его фильмы “Подсчет утопленников” и что-то, называвшееся, кажется, так: “Повар, вор, его жена и любовник”. Этого было достаточно, чтобы потом следить за всем, что бы он ни делал. Его “Интимный дневник” был вовсе не о том, о чем говорила Елена Ханга в своей передаче “Про это…”. В древности интимным дневником японские девушки называли маленькую книжицу, которую они хранили под деревянным валиком, служившим им подушкой. Туда они заносили все свои наблюдения, стихи, печали и радости. Две реальности переплелись в том фильме Гринуэя: дневники принцессы, жившей в одиннадцатом веке, и история любви современной девушки, которая стала тоже писать свой дневник… на человеческих телах. В дневнике своем принцесса просила, умоляла: избавьте меня от одиночества. “Я открываю ставни и гляжу на луну, исчезающую на горизонте на западе. Она кажется далекой и прозрачной. По земле стелется туман, одновременно раздаются удары утренних колоколов и пение петухов. Этот миг принадлежит настоящему – его не было в прошлом, не будет и в будущем”. Смотря этот фильм, я подумал, что не было никакой принцессы, а все это Питер Гринуэй придумал и сам написал этот текст. И вдруг случайно открываю книжку, которую недавно купила моя жена. Реальный дневник. Реальной Идзуми-сикибу, жившей в самом начале одиннадцатого века. Значит, каждый из нас, когда бы мы ни жили, всегда был одинок? И каждого из нас всегда волновало: что такое время и что такое сегодня? Жизнь – это в самом деле мгновение между прошлым и будущим. А момент, когда прошлое перетекает в будущее, и есть настоящее. Этот миг такой же бесконечный, как и время, которое спит где-то на дне бездонной, бесконечной пропасти пространства. Но стоит ли мне соревноваться в определениях с Леонардо да Винчи, который обронил когда-то: “Воды, в которые мы вступаем, – последние воды ушедших рек и первые тех, что придут, – вот что такое сегодня”. В том дневнике я нашел еще и такие стихи: “Кто-то другой, думая о том же, Будет пристально глядеть на бледную утреннюю луну. Осенью Нет ничего более печального. Ведь должен кто-то еще в этом мире походить на меня. Думая о том же при виде утренней луны. Но как мне найти его?” Михайло Коцюбинский писал кроме повестей замечательные маленькие стихи в прозе. Одно из них о двух половинках одного сердца, которым вечно суждено маяться во Вселенной, и только счастливчикам удается найти по-настоящему свою половинку. Фернандо VII спросил Гойю, когда тот рисовал последний его портрет: “Что полагаешь ты счастьем на этой земле?” Гойя ответил: “Умереть прежде моего сына Хавьера. Четверых других мы похоронили вместе с женой, а потом я схоронил и ее в голодные дни во время войны. Этого сына я не хочу терять”. Я вдруг подумал, что все мы доживаем в нашей истории одну из “Нелепиц” художника и вступаем в эпоху “Капричос”, где каждый должен найти себя. В великих творениях литературы и искусства наше время и наши разбросанные судьбы упорядочиваются и застывают. Не зря же Кортасар как-то сказал, что весь “Дон Кихот” скрыт в чернильнице с чернилами, а одиннадцатистопный стих Гарсиласо рассыпан по страницам словаря. Может, именно поэтому вслед за Шекспиром из маленького этюда Борхеса мы так часто вопрошаем: “Господи, скажи, кто я?” И боимся услышать в ответ: “Ты мой сон. И ты мне лишь снишься”…
…О чем только не думается вечером в пустынных арбатских переулках, когда осень вдруг сразу и резко заявит о своих правах…