Перед вызовами времени. Школьная литература и фундаментальные ценности

​Ясно, что речь идет о необходимости заучивания каких-то общих пошлых прописей. Но посмотрите на основное: «знание содержания произведения». А что это значит?

О содержании произведений говорит на уроке учитель. Содержание произведений раскрывается в учебнике. И в конце концов, есть куча книг с кратким изложением содержания произведений. ЗНАНИЕ, ИНФОРМАЦИЯ и ПРЕДСТАВЛЕНИЯ – вот ключевые слова этого раздела стандартов. Но ведь все о литературе можно знать, представлять и быть о ней информированным без самого главного – не читая сами произведения. У нас все чаще уроки литературы становятся уроками без литературы. Как-то я разговаривал с одним профессором-филологом, сын которого собирался идти по стопам отца. Он спрашивал меня про школу. «Да что вы спрашиваете меня, когда у вас сын оканчивает школу? Он лучше меня вам про все расскажет». – «А что мне его спрашивать. Я и так все знаю. У них в классе кандидаты на золотую медаль не читали ни «Преступление и наказание», ни «Войну и мир». Да он сам роман Толстого не читал». Между тем в стандарте школы завтрашнего дня ни слова не сказано о том, что произведения, изучаемые в школе, должны быть прочитаны. И вот о чем нужно сказать. В Скандинавии стандарт рассчитан на то, что все ученики должны его выполнить не менее чем на 90%. А у нас в этом году минимальный проходной балл по русскому языку – 36 баллов, то есть почти одна треть. И вы поедете в дом, который построен на одну треть? Вы ляжете на операционный стол, если вам операцию сделают на одну треть? А русский язык и литературу можно знать на одну треть. А зачем тогда стандарт и программа, если их можно выполнить на одну треть? И можно ли измерять потолок плинтусом? Итак, что мы имеем в сухом остатке? Ликвидация литературы как самостоятельного предмета. Ликвидация преподавания литературы как предмета, основой которого является чтение литературных произведений. Стандарт, с позволения сказать, изучения литературы без самой литературы. Вы можете сказать, что фактически так часто и происходит. Но это не может быть нормой, на которую нужно ориентироваться. Если бы положения стандарта по литературе были бы спорны, это было бы естественно. Но они бесспорно неграмотны и непрофессиональны. Выходит, что моя книга о том, есть ли будущее у уроков литературы в школе, устарела. Книга эта кончается главой «Возможность спасения». Стандарт такой возможности не предусматривает. Не могу не сказать вот о чем. Пришлось слышать, что все беды нашего  образования начались с Всесоюзного съезда работников народного образования 1988 года, на котором были провозглашены принципы свободы и демократии народного образования. Дескать, идеи эти разрушили основы жесткой конструкции школьной системы и в итоге привели к хаосу и разброду, результаты чего мы сейчас и видим. И потому так важны устои ЕГЭ и стандартов, что они эту безбрежную реку вводят наконец-то в берега. Я был делегатом того съезда. И должен ответить на эти обвинения. Да, многое из задуманного тогда, из того, во что верилось, было смещено течением жизни. Но я помню, как выбирали меня на съезд не по привычной схеме советского времени: школа – делегатов на районную конференцию, районная – на городскую, городская – на съезд, когда по дороге все неудобное убиралось, а нужное включалось в список делегатов, а на районной конференции, где кандидаты излагали свои концепции и здесь же, непосредственно на съезде, и избирались. И я хорошо помню это стремление к преодолению изживших себя схем и догм, это желание найти свежие решения и подходы. А сегодня мы обсуждаем стандарт, уже утвержденный прежним министром, принятый нынешним, завизированный Министерством юстиции. И ПОСЛЕ всего этого – обсуждаем?! Если вы считаете, что это демократия, то, значит, мы по-разному понимаем, что это такое. А между тем сколько было сказано о том, что все серьезные преобразования и реформы будут прежде обсуждены педагогической общественностью! Ан нет. Помню, что, когда впервые ЕГЭ по русскому языку проходил не экспериментально, а как общеобязательный экзамен, я, тогда уже старый, но все же наивный человек, думал, что в августе, после этого экзамена, на конференциях будут обсуждены все плюсы и минусы прошедшего экзамена. Куда там! Цифры по стране, цифры по Москве, цифры по округам, цифры по школам. А уже потом в школах на педсоветах – по учителям. А обсудили бы – многого из того, что потом было, можно было бы и избежать. Сколько раз мне говорили учителя, да и порой работники образования высших этажей: «Ну правы вы, правы в том, что пишете и говорите. Но какой от всего этого толк? Все равно вас, нас не слышат, ничего абсолютно не меняется». Не буду говорить о том, что на самом деле пусть незаметно, путь не скоро, но мышка все-таки сметану сбивает. Но не могу не сказать о другом: учитель, который уверен, что от него ЛИЧНО ничего не зависит, кроме выполнения его прямых обязанностей в школе, всегда будет чувствовать себя некомфортно и даже ущербно. Демократические процедуры способствуют тому, что лучше решаются наши проблемы. Мы ведь неправильно понимаем смысл пословицы «Ум хорошо, а два лучше». Два ума лучше не потому, что два больше одного, а потому что два ума разные. И вместе с тем они обогащают каждого из тех, кто принимает участие в общем деле, повышают уровень самоуважения, ощущения своей нужности, веру в то, что мы делаем. ***Шестого июля я выступил в последний день Всероссийского съезда учителей русского языка и литературы на обсуждении стандарта,  а в понедельник, девятого, пришел на пункт сбора самого необходимого для жителей Крымска – с одеялом, рубашками, кофтами, инсулином. Горы мешков, постоянно приходящие люди, молодые волонтеры, тут же сортирующие то, что приносили, – все это поразительным образом утверждало добрые начала в нашей жизни. В утверждении этих добрых начал весь смысл работы школы, особенно такого человековедческого предмета, как литература. Но этому мешают изжившие себя догмы, казенномыслие, словоблудие, ложь и фарисейство, перекрывающие пути к сердцу, уму, душе. Постскриптум Съезд стал лично для меня сильным и благим потрясением. Симон Львович Соловейчик рассказывал мне о том, как после острых и взволновавших читателей его статей он получал более тысячи писем. За пятнадцать (а может быть, и больше, надо проверить) лет моего постоянного сотрудничества с «Учительской газетой» я получил всего несколько писем. То же самое и в журнале «Литература в школе», в котором  я печатаюсь с 1956 года, и последние десятилетия – по несколько статей в год. Меня перестали издавать педагогические издательства, хотя прежде у меня в них вышли 18 книг. Последняя моя книга, вышедшая в «Просвещении», была издана десять лет назад, в 2002 году. Мои рукописи и предложения отклонялись с одной и той же мотивировкой: «Теперь такие книги учителю не нужны. Зачем все эти ваши рассуждения и размышления? Учителю нужны прагматичные советы: вот этот вопрос задал, а вот что ученик на него должен ответить». Сам я воспитан на других книгах: В.Голубкова, М.Рыбниковой, Н.Кудряшева, Н.Молдавской, Г.Гуковского, Г.Беленького, В.Никольского, М.Качурина, З.Рез, В.Маранцмана. Книгах, которые вовлекали читателя в сам процесс искания истины и доказательства ее. И в этом направлении шел сам. Мои книги печатались тиражом в 50, 100, 200, а однажды и 400 тысяч экземпляров и расходились. Поэтому все последние лет пятнадцать я жил с чувством невостребованности. Это, естественно, не относилось к моим ученикам, учителям Северо-Восточного округа Москвы, где я постоянно читал лекции, просто знакомым учителям. Одна из знакомых учительниц очень точно определила смысл того, что я пишу: «Когда вас читаешь, перестаешь чувствовать себя одиноким». Но сам я себя ощущал одиноким в мире российских словесников. Вспомнилось стихотворение Пушкина «Эхо»: Ты внемлешь грохоту громов, И гласу бури и валов, И крику сельских пастухов – И шлешь ответ; Тебе же нет ответа. Таков И ты, поэт. Речь тут не только обо мне.