Олег ХРОМУШИН: Сочинение музыки – не озарение, а распорядок дня

Мне казалось, договориться о встрече с Олегом Николаевичем Хромушиным будет нелегко. Занятой человек – композитор, заслуженный деятель искусств России, член Союза композиторов Санкт-Петербурга, профессор. Но ответивший по телефону голос был нетороплив и приятен. “Учительская газета”? Хорошо, жду вас через два часа”.
Добираться недалеко, и за это время я ощущаю то радостное волнение, какое возникает при воспоминании детства. Залитая утренним солнцем площадка, шорох десятков стоптанных сандалий, зевки, смех. Пионерский лагерь. Линейка. Над всей этой светлой детской суетой – песни. Олег Николаевич – автор многих из них, и для меня он – часть того пестрого и веселого мира.
В его квартире уютно и пахнет пирогами. Жена, Нелли Хореновна, угощает чаем и разными вкусностями. За окном холодно и темно, а мы в густом аромате ванили беседуем о музыке.

Мы затронули тему музыки для детей, и я вспомнил, как в конце 70-х годов ко мне приехал продюсер из Англии. Я его повел на концерт, где выступал детский хор. Продюсер был поражен тем, что у нас профессиональные композиторы пишут специально для детей. В Англии такое не практиковалось. На сегодняшний день мы страну туманов “догнали”. Детям теперь пишут поп-звезды, дети поют, подражая им, тычут в зал пальцами. Музыка остается взрослой, меняется только текст: про несчастную любовь в классе.
Думаю, что проблема начинается со школы. Я был на фестивале хоров средних общеобразовательных школ в США. Там хоры в школах обязательны. Ежегодно проводятся конкурсы на лучший школьный коллектив. Ребята поют великолепно. Вы футбол смотрите? Послушайте как-нибудь, как поют сорок тысяч американских болельщиков. В унисон. Они так воспитаны.
Наша потрясающая русская хоровая культура “бродит” лишь по верхам: ансамблям, театрам. Школа – выпавшее звено, музыка в ней почти как факультатив… Впрочем, все зависит от руководителя, у меня есть на примете несколько образовательных учреждений, где песня не считается пятым колесом в телеге.
– Какой должна быть музыка для детей?
– Такой же, как для взрослых, только лучше. Это сейчас забывают. Такое впечатление, что у детей хотят отнять детство. Его как основной лейтмотив не закладывают в музыку! Я согласен, дети должны подражать, но подражают они тем, кто сам копирует, и причем плохо. Подражание длится до определенного момента, потом начинается творчество. Когда я пишу для детей, стараюсь представлять, споют они это или нет. Учитываю современность в виде ритма. Ребенок не боится сложной музыки, к примеру атональной, он не умеет анализировать, как взрослый. Поэтому для него писать и легко, и очень сложно.
Моя музыка для детей началась с рождения дочери. Я поехал работать в Подмосковье, а в Москве в то время организовывали Большой детский хор Гостелевидения и радио. Попросили написать что-либо для ребят. Признаюсь, опасался: вдруг не получится. Написал для пробы песню “Соревнование” для дочери Елены Пахоменко. Принес на радио. Там возмутились: “Джаз для детей!” А для хора написал Первую кантату, где как раз та самая “Песня горна” (слова М. Садовского). Разразился скандал, редакция не хотела пропускать, но меня поддерживали дирижер и главный редактор. Потом музыка попала к тогдашнему председателю Госкомитета Лапину и… понравилась ему. Если бы вышло наоборот, то мне пришлось бы распрощаться с “детской” карьерой. Дальше пошло-поехало. Песню “Сколько нас!” (слова Л. Куклина) писал для Игоря Кио, но так получилось, что ее спел опять же Большой детский хор и получил в “Артеке” первую премию. Потом она зазвучала у японцев, немцев, испанцев.
– Для сочинения песни текст должен быть у вас перед глазами?
– Мне бы хотелось сначала писать музыку, чтобы не быть связанным ритмом стиха. В этом случае муки творчества испытывал бы поэт. Но в большинстве своем тексты, конечно, готовые.
– Сами не “грешите” стихосложением?
Олег Николаевич отрицательно качает головой, однако Нелли Хореновна его поправляет: “А “рыба”?”
Оказывается, какое-то подобие стихотворных строк все же возникает при создании песни. Нерифмованная грубая основа – “рыба”. Задача поэта – облечь ее в достойную форму.
– Вот ведь прихоть судьбы! – продолжает Олег Николаевич. – Я никогда не писал стихов, но именно за них меня посадили. По доносу. В четырнадцатилетнем возрасте, будучи в оккупации, я якобы написал антисоветские частушки. Дали десять лет. По той статье, что была у меня, всякая музыкальная деятельность запрещалась. Но я здорово играл на аккордеоне, и это спасло. Попал через год в культбригаду из заключенных. Отсидел четыре года. Амнистировали после смерти Сталина.
Олег Николаевич рассказывает, как гастролировал по городам России в составе эстрадно-цирковой группы, как зарабатывал неплохие деньги и как однажды все бросил, решив вернуться в Ростов-на-Дону, где жили родители, чтобы продолжить музыкальное образование. Музучилище. Консерватория. Записи с оркестром радио Ленинграда, оркестром радио Москвы, которым руководил Юрий Силантьев. Вскоре – собственный джаз-оркестр Ленконцерта. Союз композиторов. И снова он все бросает ради одной-единственной цели: писать музыку.
– Трудно ее писать?
– Когда как. У меня нет неожиданного озарения, а есть распорядок дня. В шесть утра летом и в семь утра зимой я сажусь за стол и работаю. Все спят, говорит радио. Важно найти что-то, потом можно остановиться, зная, что будешь делать дальше… Как долго пишется песня? По-разному. Иногда за пятнадцать минут, иногда за месяц. Дело в том, что я не песенник. Я знаю больше жанров, мне гораздо легче подойти к той или иной песне.
Наша беседа вновь возвращается к теме музыкального образования, и Олег Николаевич недоуменно разводит руками:
– С моей стороны была попытка создать базу для выпуска музыкально одаренных, интеллектуально развитых, творческих людей. Такими, на мой взгляд, должны быть школьные педагоги. Три года я руководил кафедрой музыкального искусства в Санкт-Петербургском гуманитарном университете профсоюзов. Набрались студенты, приехал хор из Германии. В итоге: “Нам консерватория в университете не нужна”. Кафедра стала кафедрой звукорежиссуры. Музыка – вещь тонкая, она абстрактна, рыночный спрос для нее – китайская грамота.
Дети не поют… А что им петь? Молодым композиторам, пишущим для них, никуда не прорваться. Они не востребованы. В былые времена, когда шло заседание секции песенной музыки в Союзе композиторов, новую песню слушали редакторы радио, телевидения, газет. Если она была хорошей, ее “раскручивали”. Сейчас эфирное время дорого, а вместо мультфильмов с чудесными песнями – Дисней до 2006 года.
Должен заметить, что в провинции хорошую песню помнят и любят. И поют. Я часто езжу по России. Вижу, как горят глаза у детей, как они любознательны, как приятны и полезны им встречи с новой песней.
Олег Николаевич улыбается, припоминая курьезные случаи, произошедшие с ним в поездках.
– В Свердловске после концерта вышли на сцену две девочки, взяли меня за руки и стоят. Я ничего не понимаю. Потом их мама объяснила: хотели потрогать живого композитора. А в другом городе в школе собрали детей не того возраста, который был мне нужен, первоклашек. Они просят: “Покажи фокус!” Я знаю один-единственный – с пропавшей монеткой. Его и показал. Музыку не играл, зато привлек внимание.
Когда Олег Николаевич вышел из комнаты, Нелли Хореновна рассказала, как ее мужа спасла музыка. Несколько лет назад у него случился обширный инфаркт, и Олег Николаевич десять дней пролежал в реанимации. Как только его перевели в палату, он начал работать. Писать. И врачи, видя такое дело, убрали из палаты вторую кровать и поставили стол.
Да, музыка абстрактна. Она неосязаема и неподвластна законам рыночной экономики. Ее можно слышать внутри себя, но для этого ее необходимо любить. Тот, для кого она становится смыслом существования, наверное, счастливый человек. Он не реагирует на гул и скрежет мегаполисов. Он реагирует лишь на волнообразие бесконечных нот, льющихся из природы. Он слышит музыку, и музыка в благодарность возвращается ему голосами хоров и оркестров. Голосами детей.

Наталья АЛЕКСЮТИНА
Санкт-Петербург