Николай Доризо: Хорошую песню все люди считают своею

“Огней так много золотых”, “Но как на свете без любви прожить”, “Помнишь, мама моя, как девчонку чужую…”, “Почему ж ты мне не встретилась?”. Кто не знает этих песен? Раньше ни одно застолье не обходилось без того, чтобы кто-то не затянул: “…А я люблю женатого”. Подхватывали все, и неслась песня на простор.
Сегодня я попыталась опросить людей разного возраста, знакомы ли им эти песни.
– Да, конечно, – отвечали мне коллеги, знакомые. – Фильмы-то, где они звучат, часто показывают по телевидению. “Дело было в Пенькове”, “Простая история” смотрели не один раз.
Однако на вопрос об авторе этих знаменитых песенных строк мне не ответил ни один человек.
– Да это же народные, – чаще всего слышала я в ответ.
Признаюсь честно, я и сама вот так с ходу не назвала бы известную фамилию поэта. Но о нем мне напомнила давняя знакомая, редактор издательства “Роман-газета” Елена Васильевна Русакова. Как-то в беседе она посоветовала почитать замечательную книгу, вышедшую недавно в свет.
– Ее автора вы знаете, – моя собеседница перечислила ряд известных песен. – Николай Доризо. А книга называется “Моя любовь – загадка века”.
Сегодня Николай Константинович в прекрасном творческом состоянии. На днях я еду к нему в Переделкино. Хотите со мною?

Писательский переулок (а какие еще названия могут быть в этом подмосковном поселке?) привел нас к даче, окруженной со всех сторон высокими деревьями. Они заглядывали в большие окна, махали нам приветливо ветвями.
Хозяин дома оглядел нас своими живыми, удивительно молодыми глазами.
– А мы заждались… Верочка уже стол накрыла. Прошу…
Яблони за окном тянулись через широкие, большие окна. Будто в гости напрашиваются, подумалось мне.
– Яблонь у нас восемь, – Николай Константинович словно прочитал мои мысли. – Называть их деревьями как-то несправедливо. Это члены нашей семьи, каждую яблоньку я зову по имени. Вот эта озорная Татьяна – так и норовит задеть меня, прикоснуться ко лбу, щекам, поцеловать. А та, тоненькая с веселой листвой, – Клава. Каждую весну я подхожу и чокаюсь бокалом шампанского с ними. Слава Богу, перезимовали, дожили до весны! Деревья лишены злобы, коварства, зависти друг к другу. Может быть, поэтому они всегда так цветут и зеленеют. Не могу понять, за что они нас любят, радуют?
– Коля, ну что ты гостей-то не угощаешь? – очаровательная хозяйка дома беспокоилась за остывающие вкусные блюда. – Вы, девочки милые, ешьте, пожалуйста. Я вам не нужна? Пойду займусь своими делами.
От наблюдательного и проницательного хозяина дома не ускользнул мой восхищенный взгляд ей вослед. Что и говорить, хозяйка дома Вера Георгиевна обладала той редкой красотой, которая с годами не тускнеет. Черные глаза-миндалины, фарфоровая кожа и легкая молодая поступь примы театра оперетты Веры Вольской.
– Я когда первый раз Верочку увидел, сразу заволновался, кто такая? Откуда это небесное создание пожаловало к нам? “Оставь всякие надежды. Это же прима театра оперетты Верочка Вольская, – тут же предупредили Доризо приятели. – Замужем, муж – красавец, да еще толпы поклонников”.
– Но вы не отступили! – подначиваю я собеседника, заранее предвкушая красивую историю о покорении гордой красавицы. Поэты-то без романтики не могут.
– Увы, отступил, – слышу я неожиданное. – Кто я? Нищий студент Литинститута. А тут к ее ногам люди готовы целые состояния бросить.
– Но, Николай Константинович, вы скромничаете, – не утерпела я. Все-таки недаром накануне я проштудировала его новую книгу. – Вы и тогда были известны. Песню “Дочурка”, написанную в годы войны, напевали все. “Любимая, далекая, дочурка черноокая…”.
– Все это так, – соглашается Доризо. – Эта первая песня принесла мне огромную популярность. Генералы, бывало, удивлялись, как это я, зеленый юнец, и такую песню сочинил. Ее пели на всех фронтах. Забавный случай расскажу. Однажды какой-то большой чин, узнав, что я автор “Дочурки”, пригласил к себе. Напоил-накормил, спрашивает потом: “Бабу хочешь?”. А мне бы отоспаться вдоволь. Я так и сказал ему. Разрешил, валяй, спи. А если серьезно, то я с женщинами так просто не могу. Я должен чувствовать, что это моя женщина. Только моя. А с Верочкой как все произошло? Вот когда у меня появилась роскошная квартира, дача, машина, я и решился. Помню, стоит она у “Праги” (знаете, на Арбате такой ресторан). В руках у нее торт. А я на машине со своим шофером. Что ж, видно, судьба, как не воспользоваться! В машине я вез из издательства свою книжку. Предложил почитать, и Верочка своим звонким, беззаботным голосом отвечает: я почитаю, почитаю. Ну, думаю я про себя, какое тут “почитаю”, красавица, молодая, звонкая, зачем ей читать какие-то мои вирши. Но книжку подарил, с тем и расстались. Потом мы встретились с нею в гостях. Я набрался смелости и пригласил ее в Дом кино. И, удивительное дело, она согласилась. Там я готов был закупить для нее весь ресторан, все, что пожелает. Робел сильно, Верочка ведь сама мне предложила: “Женитесь на мне, Коля”.
– Неужели? – вырывается у меня. – Сама так и сказала?
– Конечно, – в глазах Николая Константиновича прыгают веселые огоньки. – А я ей знаете что ответил? Нет, я жениться на вас не могу. Я уже давно на вас женат. И знаете, о чем я думаю? Почему о долгой поздней любви в мировой литературе написано значительно меньше и слабее. Как правило, ослепленная молодая любовь обрывается на самой высокой ноте. Как заметил Симонов, все романы, повести кончаются на свадьбах. Или на пике любви умирают, как, к примеру, влюбленный чиновник Желтков в “Гранатовом браслете”. А можно ли жить, любя с такою же силой, и быть при этом счастливым долго, всю жизнь, изо дня в день? И вот что я скажу. Да, в молодые годы страсть сближает людей, притягивает друг к другу. Но только в пожилом возрасте, поверьте мне, поэту, люди могут наконец-то понять, а любят ли действительно они друг друга или нет.
– Николай Константинович, практически все ваши песни написаны о любви. Разной – юной, робкой, зрелой, неразделенной. Но все они давние. А вы так сейчас интересно рассуждали о поздней любви. Почему сейчас вам не написать об этом песню?
– Милая моя, вы заметили, что сейчас в песнях слова-то не нужны? “Я хочу тебя, хочешь ты меня?” – вот и вся песня. Мне же в песне нужен сюжет, самая настоящая пьеса. Возьмите любую мою песню: “Ну что сказать, мой старый друг…”, или “Спешит на свидание бабушка”, или “В тихом городе моем”. Знаете такую?
– А как же, – я негромко напеваю “По соседству мы живем, наши окна друг на друга смотрят вечером и днем…”.
Крутится диктофон, увековечивая этот теплый, тихий вечер, шелест яблоневых веток за окном и наши голоса. Песню мы допели до конца, память меня не подвела. Да, сейчас другие ритмы и песни. Но те-то, старые, добрые, обращенные к сердцу, неужели они не нужны?
– Нет, я счастливый человек, – говорит Доризо. – Грех жаловаться. Вот сегодня в один день два раза слышу свои песни по радио – “Но как на свете без любви прожить”. А по телевизору в фильме “Дело было в Пенькове” звучат “Огней так много золотых” и “От людей на деревне не спрятаться”. У каждой моей песни, как у человека, своя судьба. Помню, как Марк Бернес переживал за меня, подбадривал: “Ты, главное, Коля, держись, не падай духом. Обо мне тоже был фельетон в “Комсомолке”. Но, как видишь, пока жив”. А дело в том, что в “Крокодиле” появилась пародия на мою песню: “Хмелит любовь сильней вина мою натуру южную. В меня девчонка влюблена, а я люблю замужнюю”. И действительно, было от чего тертому парню Бернесу впасть в панику. Когда я написал стихи “А я люблю женатого”, ни один из именитых композиторов не решался положить их на музыку. “Да ты что, – говорили они. – Аморальная тема, никто не разрешит ее исполнять”. И когда Константин Симонов с присущей ему смелостью напечатал эти стихи в “Литературной газете”, то они вызвали шквал писем. “Чему нас учат? К чему призывают? Мыслимо ли, чтобы наша советская женщина любила женатого человека?” Но, несмотря на такой отпор, песня пробилась к людям, стала любимой. А я посвятил ей стихи: “Я рад расставаться с любимою, с нею, когда моя песня из дома к народу спешит. Хорошую песню все люди считают своею, плохая – лишь автору принадлежит”.
Нет, недаром песни Доризо считаются народными. Они близки каждому из нас, они о вечном, о том, что всегда будет волновать сердца. Особый это дар – так творить.
– Николай Константинович, а когда вы открыли в себе поэта? – спрашиваю я.
– В три с половиной года. Да, да, все мои стихи мама записывала. Она была пианистка, часто играла мне, маленькому, Бетховена, Шумана, а я под музыку сочинял свое. Тетрадь со стихами хранится у меня до сих пор.
– Ваши песни звучат в старых фильмах. Их более сорока. А сегодня вам не предлагают писать тексты для песен в фильмах?
– Позвонил как-то Богословский, Коля, нам заказали песню для фильма. Снимают его на Свердловской киностудии. Спрашиваю, о чем песня-то. Говорит, о любви. А сценарий читал? Нет, я так не могу писать стихи. Я должен знать сценарий. Мне в свое время Александров заказал три песни для фильма “Скворец и Лира”. Я почитал сценарий и отказался. Почувствовал, нет, не то, не мое. А здесь, не зная, о чем фильм, писать к нему песню. Это не для меня. Нет, я пишу, конечно, стихи, но не все становятся песнями сегодня. Кобзон взял у меня “Внучку”, поет. Шуфутинский поет “Твой отец”. Но я сейчас занят другим. Пишу о Пушкине, очень интересует меня фигура Самозванца, Пушкин близко подошел к разгадке этой личности. И еще есть у меня такое желание. Мне хотелось бы взять класс и провести с ребятами уроки литературы. Литература, как всякая истина, не может быть однозначной. Мне хотелось бы донести до детей свое понимание Пушкина, Толстого. Творчество – это свой взгляд на все. И мне хочется донести это до молодых. Поговорить с ними о любви. Я много думаю о ней. Дает ли она нам право на другого человека, позволяет ли диктовать ему свою волю. Бывает, что, беззаветно любя человека, мы не замечаем своего властолюбия, своей жестокости, считаем это самоотверженной заботой. Да, мы желаем ему счастья, но… в своем понимании.
…Мы проговорили тогда несколько часов. Уходить из этого дома так не хотелось. Но за окном уже сгущались сумерки, а еще до станции идти через лес. Стали прощаться.
– Подождите, я вам прочту из новых четверостиший. Верочка, где мои очки? – Николай Константинович стал хлопать по карманам.
– Котенька, очки на столике. Я сейчас подам, – бесшумно появилась у него за спиной Вера Георгиевна.
…Мы шли по узкой тропинке через густой лес к станции. В ушах у меня все еще звучали строки. Они будто давно во мне самой жили. А поэт просто озвучил их. “Допустим, бедность мы изгнали прочь, в достатке и село, и город. Как завтра сытому помочь, чтоб он обрел духовный голод?”

Надежда ТУМОВА