Медный всадник. В августе исполняется 225 лет со дня открытия памятника

Когда говорят о Санкт-Петербурге, в памяти возникают Дворцовая площадь, красавец Невский проспект, величественный Исаакиевский собор и, конечно, Медный всадник. Этот удивительный памятник столь же уникален, сколь и прост – на крутой скале бронзовый Петр вздыбил своего коня и, готовый к гигантскому прыжку, застыл с простертою рукою.

Медный всадник – это не просто знаменитый монумент или выдающаяся скульптура, это своего рода миф в камне, символ города. Он принадлежит французскому скульптору Этьену Фальконе. Скульптор смог достичь того, что его Петр стал шедевром монументальной скульптуры и уникальным украшением города. Он прекрасно виден со всех сторон, издали и вблизи, им можно любоваться с разных расстояний и точек.

В начале своего творчества скульптор и не предполагал, что самый главный шедевр, который прославит его на весь мир, он создаст в Санкт-Петербурге. Тогда Фальконе не мечтал о России, жил во Франции и, не помышляя о славе, терпеливо трудился. Все так бы и продолжалось, если бы судьба не послала ему счастливый случай. Вступив на престол в 1762 году, Екатерина II задумала воздвигнуть памятник, какого не только Россия, но и Европа еще не видывала.

До ХVIII века понятие «монументальная скульптура» к российской действительности было еще неприложимо, так как русская традиция ее не жаловала. Со станковой скульптурой россияне тоже не были знакомы, правда, если не считать деревянные скульптуры времен языческой Руси, надгробные изваяния или каменные резные рельефы древнерусских храмов. Ко времени строительства города на Неве русская скульптура лишь начала свое становление.

Подчиняясь западной моде, великий царь украшал скульптурами сады, дворцы и даже храмы. К примеру, известно, сколько усилий было приложено для того, чтобы приобрести и доставить в Петербург из Италии великолепный античный мрамор – Венеру Таврическую, которая была выставлена в Летнем саду. Из далеких Фив были привезены два великолепных сфинкса.

Русских скульпторов тогда было немного, поэтому Петр I приглашал из Европы иностранных. Среди них был Карло Бартоломео Растрелли (старший). Он прибыл в Россию в 1716 году и занял в русской пластике видное место. Анна Иоанновна заказала Растрелли большой монументальный памятник Петру I. Он трудился над ним долгие годы. Большая модель монумента была закончена им почти перед смертью – в 1743 году. Модель перевели в бронзу, но установлен памятник был лишь в 1800 году.

Екатерина о памятнике Растрелли была хорошо осведомлена, но отказалась от него. Он виделся ей архаичным. Фигура императора, закованного в латы, торжественно восседающего на коне, казалась чрезмерно ограниченной по содержанию образа. Не о таком памятнике мечтала Екатерина.

Поиски скульптора были поручены генералу Ивану Ивановичу Бецкому, руководившему в то время Конторой строений. Как ни старался Бецкой, не нашел нужного скульптора ни в России, ни в Европе. В то время посланником во Франции был князь Дмитрий Алексеевич Голицын, который просто с ног сбился, уговаривая знаменитых французских скульпторов сделать монумент. Они не отказывали, но уж больно высоко поднимали цену. Неожиданно Голицын получил настойчивые рекомендации Вольтера и Дидро пригласить для создания монумента некоего Фальконе. Эти два великих француза намекнули Голицыну, что хотя их протеже не так широко известен, но зато его отметила могущественная маркиза Помпадур, а она была дама с утонченным вкусом. Князь Голицын познакомился с Фальконе и его работами. Он был восхищен и удивлен творческим диапазоном скульптора. Голицын сделал Фальконе заказ на эскизный проект монумента. Скульптор тут же принялся размышлять, как будет выглядеть памятник. Он сразу решил, что статуя будет конной и что царь должен восседать не на парадной лошади, а на вздыбленном скакуне. Но оставались вопросы, которые он никак не мог решить: как будет выглядеть постамент для памятника и во что будет одет Петр? Тут на помощь пришел друг и почитатель его таланта Дидро. В письме он посоветовал Фальконе: «…покажите им вашего героя на горячем коне, поднимающимся на крутую скалу, служащую ему постаментом, и гонящего перед собою варварство..; чтобы я видел, с одной стороны, любовь народа, простирающего руки своему законодателю, провожающего его взглядом и благословляющего, чтоб, с другой стороны, я видел символ нации, распростертой на земле и спокойно наслаждающейся покоем, отдыхом и беспечностью…»

А еще Дидро предлагал, чтобы из трещин в скале текла чистая вода, которая собиралась бы в бассейн. На что Фальконе ответил другу: «Говорят, там медведи ходят по улицам и больше полгода морозы, ваш бассейн будет покрыт льдом… Не будет у меня ни «варварства с распущенными волосами», ни «любви народной», «ни символа нации». В моем памятнике Петр будет не великим завоевателем и полководцем, а творцом, законодателем и благодетелем своей страны… Спасибо вам за скалу, я подумаю об этом…» Когда Фальконе и Дидро встретились и продолжили разговор, скульптор заявил: «Он не будет держать в руках жезл, а будет простирать свою благодетельную руку над страной, по которой он проносится. Он поднимается на скалу – она служит ему основанием, но это уже и аллегория трудностей, которые он преодолел. Это отеческая рука, это скачка по крутой скале – вот сюжет, и его мне дает сам Петр великий. Природа и люди противопоставили ему самые большие трудности, но сила и настойчивость его гения их преодолели».

Одновременно с эскизом памятника Екатерина получила письма от Вольтера и Дидро, которые в самых лестных выражениях рекомендовали царице Фальконе как одного из талантливых скульпторов Франции. Это решило дело, и царица остановила свой выбор на нем. Заключая договор, Голицын предложил Фальконе 400 тысяч ливров и обеспечение его жизни в столице в течение восьми лет с отдельной платой его помощникам, но скульптор посчитал, что сумма гонорара слишком велика и запросил всего половину, – 200 тысяч ливров.

В феврале 1768 года приступил Фальконе к изготовлению большой модели памятника – в величину будущего монумента. Он остановил работу почти на целый год, чтобы изучить русскую историю времен Петра I. Он пытался понять русский характер и его традиции. Он вел огромную переписку с друзьями и с русской царицей, потому что в ту пору она находилась в Москве. В письменной форме он высказывал Екатерине свои идеи. Для Фальконе эта переписка была своего рода дневником, и именно из нее мы знаем почти обо всех перипетиях работы скульптора над статуей.

Фальконе настойчиво добивался абсолютной точности в деталях. Ему хотелось не подчеркивать контраст состояний, а сделать статую так, будто бы Петр действительно мог спокойно восседать на бешеном скакуне, мчащимся вверх по скале, и простертой рукой в это время благословлять всю страну.

Поставив перед собой столь сложную задачу, Фальконе мог решить ее, только работая с натурой. Ему взялся помогать один из лучших русских наездников того времени, артиллерист, полковник Петр Иванович Мелиссино. Во дворе мастерской построили постамент. Из дворцовых конюшен выделили двух лошадей – Каприза и Бриллианта. Полковник галопом вскакивал на помост и резко осаживал коня, а Фальконе стоял рядом и делал наброски.

Очень сложным для художника оказался вопрос об одежде. Если вы спросите себя, во что одет Медный всадник, то, скорее всего, не сможете точно вспомнить детали, однако в сознании всплывет образ могучего всадника, на скале оседлавшего вздыбленного коня. Фальконе долго размышлял: Как одеть Петра? В латы? Но Петр не ходил в латах, хотя он и изображен в них на некоторых портретах. Кроме того, это значило бы изобразить Петра-полководца, а скульптор всячески старался избежать этого. Ему больше импонировал Петр-преобразователь. Одеть его в камзол и лосины, в европейскую одежду ХVIII века? Но Фальконе понимал, что мода преходяща, что слишком явная конкретность приземлит образ, сделает его обыденным, не монументальным. Такая одежда не будет соответствовать ни величественному жесту Петра, ни его царственной осанке. Одеть царя в русскую национальную одежду, как советовали ему русские консультанты, он никак не хотел, уже хотя бы потому, что царь ее никогда не носил.

В конце концов Фальконе остановился на, как он называл его, «общегероическом» варианте, то есть на чем-то вроде туники и накинутого поверх плаща, скрепленного на плече застежкой. На поясе небольшой меч, до времени вставленный в ножны. Ноги обуты в короткие обтягивающие сапожки, без стремян, потому что вместо седла положена на круп медвежья шкура. Шкура символизировала варварскую допетровскую Россию. Медвежья шкура, чуть ли не татарские сапожки, римский плащ, венок на голове, это такое нагромождение несоответствующих ни по времени, ни по стилю между собой деталей, что остается загадкой, как удалось скульптору органично соединить все это. В его Петре ничто не режет глаз, не кажется бессмысленным. За драпировками плаща хорошо читаются контуры тела. Такая одежда никак не мешает восприятию позы и жестов, наоборот, она подчеркивает детали. В этом и состояла гениальность Фальконе.

Немаловажным в композиции памятника было решение, к которому скульптор пришел в России, бросить под задние копыта коня змея, как бы растаптываемого Петром в неудержимом галопе. Возможно, мысль о змее пришла ему по ассоциации с распространенным в русской геральдике образом Георгия Победоносца, поражающего змея.

Наибольшую трудность представлял поиск постамента. Контора строений пыталась найти необходимую скульптору огромную «дикую скалу», но не смогла. Фальконе уж было согласился на сборный пьедестал из 6, а потом даже из 12 камней, но, к его радости, камень нашелся. В сентябре 1768 года государственный крестьянин Семен Вишняков сообщил, что в лесу близ Конной Лахты имеется огромный Гром-камень, названный так потому, что в него когда-то ударила молния и «произвела в нем расселину». Позже в ней выросли березы. По легенде этот камень был известен Петру, и он даже забирался на эту дикую скалу, чтобы с ее высоты осмотреть окрестности.

Этот камень весил до 2 тысяч тонн. Почти наполовину он врос в землю. Пришлось отрыть под ним котлован в три человеческих роста. Общая высота его была 9 метров. Объявили конкурс на отыскание лучшего способа транспортировки этого камня. Его выиграл адъютант Бецкого – Ласкари. Он получил за это 7000 рублей. Ласкари же руководил доставкой камня в Петербург.

Вместо восьми лет по контракту Фальконе трудился над памятником 12 лет. За это время он преодолел множество проблем художественного и еще больше технического порядка, пока наконец закончил свое гениальное произведение. С ним щедро расплатились, но, к его удивлению, памятник устанавливать не торопились, и скульптор, посчитав свою миссию выполненной, уехал в 1778 году в Париж. Руководство сооружением памятника перешло к архитектору Фельтену. Под его началом устанавливали статую, потом долго и тщательно мостили площадь и отливали решетку. К слову сказать, со всем этим не очень спешили, так как Екатерина решила открыть памятник лишь через четыре года, а именно к столетнему юбилею воцарения Петра.

Открытие было назначено на 7 августа 1782 года. Еще с вечера монумент очень красиво декорировали, закрыв памятник светлым полотном и обложив вокруг еловыми гирляндами. В дополнение к этому были изготовлены огромные щиты, обтянутые холстом. Их установили за чугунной оградой, огораживающий памятник. С утра день был ненастный и дождливый, но к полудню небо очистилось, выглянуло солнышко. Часа за два до открытия на площадь стали прибывать гвардейские петровские полки, созданные великим царем, – Преображенский, Измайловский, Бомбардирский, Семеновский, лейб-гвардии Конный и другие. Несколькими цепями солдаты окружили главное место действия.

Когда настал час открытия, на балконе здания Сената появилась Екатерина II. На ней было самое нарядное платье. Она сияла улыбкой и блистала бриллиантами. Народ сразу же разразился аплодисментами, а царица, окидывая всех величавым взором, приветствовала собравшихся своей царственной рукой. Перстами она незаметно для всех сделала условный знак, и тут же высоко в небо взвилась ракета. Как только ракета достигла своего предела, полотно, скрывавшее памятник, упало к его подножию, а за ним, поднимая столпы пыли, опрокинулись навзничь щиты…

Своим выдающимся творением Фальконе увековечил нечто большее, чем Петра I. Он воспел дерзновение и пафос молодой России. Именно этот памятник стал символом города на Неве.