Марина СТЕПНОВА: Путь писателя – самая невероятная свобода на свете

Марина Степнова – один из самых известных и признанных современных писателей. После премиального успеха ее второго романа (в 2012 году «Женщины Лазаря» вышел в финал всех ведущих литературных премий 2010‑х – «Большая книга», «Национальный бестселлер», «Русский Букер» и «Ясная Поляна», а в «Большой книге» занял третье место) каждая новая ее книга вызывает неизменный интерес критиков и иногда негодующее внимание читателей. О том, следует ли писателю отвечать на читательские вопросы, можно ли сегодня создать бестселлер и что посоветовать увлеченному литературой подростку, Марина Львовна рассказала в эксклюзивном интервью «УГ».

– Марина Львовна, практически все ваши тексты – и романы «Женщины Лазаря» (2011), «Безбожный переулок» (2014) и «Сад» (2020), и сборник рассказов «Где-то под Гроссето» (2016) – находили самый живой отклик в современной литературной среде. Вас без преувеличения можно назвать успешным писателем. А есть ли у вас формула идеального современного романа, условно говоря, романа, обреченного на успех?

– Такого рецепта у меня нет, потому что его в принципе не существует. Бестселлер невозможно создать, бестселлер – это роман, который попал в некий тренд, но пытаться сознательно попасть в тренд – тупиковое дело. Тренд непредсказуем: бывает, что незамеченными оказываются замечательные романы (как, например, роман Олега Стрижака «Мальчик» – пропущенный шедевр 1990-х), а бывает, что популярной становится совершенная чушь. Помните, как востребованы были лет десять – пятнадцать назад романы Оксаны Робски о жизни рублевских жен? Ну и кто теперь помнит об этой Оксане Робски?

Чтобы роман стал бестселлером, нужно, чтобы сошлось много факторов: тренд, и читательские ожидания, и тема, которая отвечает читательскому запросу. Это всегда происходит случайно. У меня так было с романом «Женщины Лазаря», вдруг угодившим в унисон с ожиданиями аудитории. В этом смысле мне повезло: если твой первый роман понравился читателям, то они будут ждать и других твоих книг – это вечный закон.

– Но при этом вы не тиражируете найденное в «Женщинах Лазаря», все ваши романы разные, ни один не похож на другой…

– Да, это я нарочно. В принципе после того, как «Женщины Лазаря» завоевали читателя, я могла бы уже ничего не делать, «Женщин Лазаря» можно писать и переписывать вечно. Сделать к ним сиквел, приквел, что-то прояснить, что-то растолковать… Но я этого не хотела. Мне было интересно создать что-то, непохожее на них, что-то, затрагивающее принципиально иные вопросы. Надеюсь, у меня получилось.

– Критики спорят, что для вас важнее всего в романе – сюжет, психология и судьба героев? Образ и месседж автора? Язык?

– Самое важное – это ритм. У каждой книжки свой ритм, и задача автора заключается в том, чтобы его нащупать, услышать и ему следовать. Для меня очень многое в книге зависит от ритма, мне важно услышать всю книгу ритмически, услышать как стихотворение. Ритм может меняться от части к части, от героя к герою…

– Видимо, этот ритм подчиняет себе не только собственно слово, но и ход сюжета, и какую-то логику поведения персонажей? Потому что все ваши герои довольно противоречивы, и с ходу уловить мотивацию, которой руководствуются в своих поступках Лазарь Линдт, живущий с откровенно ненавидящей его женщиной, или Туся, что хладнокровно уводит у сестры любимого жениха, бывает непросто…

– Я бы сказала, что здесь работает не столько ритм, сколько чистая психология. Например, Лазарь вовсе не видит (или, точнее, не верит, не хочет верить), что Галина Петровна его не любит. Видеть и верить – это ведь разные вещи. Почему, например, очень трудно бороться с чувством вины? Вы можете видеть, что вы не виноваты, и совершенно точно понимать это разумом, но все равно будете продолжать верить в собственную вину. В этом смысле Лазарь Линдт, несмотря на весь свой академический гений, ведет себя как самый обыкновенный человек.

С Тусей немного сложнее. Помимо того что Туся жуткая эгоистка, неспособная вынести, что она в чем-то будет не первой, уступит приемной сестре (подобно ребенку, у которого может быть сколько угодно игрушек, но посади рядом другого ребенка со сломанной палкой, и он бросит все и пойдет ее отнимать), у нее есть еще и конкретная практическая задача. Туся открывает конный завод, Радович нужен ей в качестве партнера по бизнесу. Он нужен ей, потому что она понимает: одной ей не справиться именно потому, что она женщина. В тех условиях ей обязательно требуется соратник, и Туся уверена, что Радович станет ей этим соратником, станет рычагом, с помощью которого она перевернет мир.

Вообще-то она очень ошибается. Радович окажется вовсе не тем человеком, за которого Туся его принимает, и, если только он не отчебучит что-нибудь удивительное для меня, их история пойдет совершенно по другому пути.

– Получается, что для вас ваши герои не представляют загадки? Вы точно понимаете, что ими руководит (и они крайне редко что-либо «отчебучивают»), а читателю просто оставляете пространство для интерпретации?

– Наоборот! Я, конечно, задумываю какой-то сюжет, канву, финал, к которому движется моя история, но очень быстро текст берет надо мной верх. В этом случае я даже не пытаюсь сопротивляться, потому что мне всегда становится интересно, когда мои герои начинают – как Татьяна у Пушкина – совершать нечто непредсказуемое. То есть ты уже к ним привык, научился ими манипулировать, и вдруг они, как дети в яслях, начинают расползаться в разные стороны! Герои, про которых ты думал, что они главные, неожиданно отступают на второй план, а какой-то эпизодический персонаж – вот это вообще мой любимый момент! – вдруг лезет в главные и разворачивает тебе всю историю.

То есть они для меня загадка. И часто – да практически всегда! – они поступают не так, как я бы хотела… Но любой поступок любого героя я могу объяснить логикой его характера. Могу объяснить, потому что я очень много про них думаю. Они для меня – как колтуны у дворняги: вроде бы и не я, но ко мне присоединены, и любая манипуляция с ними чувствительна для меня.

– В вашем романе «Сад» читателей и критиков особенно заинтересовало то, что каждый из персонажей, выходцев из XIX столетия, становится носителем некоей остроактуальной идеи. Туся – проводник идеи феминизма, ее мать княгиня Борятинская – идеи осознанного материнства, доктор Мейзель – идеи вины перед русским народом, которую он старательно избывает, даже несмотря на то что, в сущности, не любит русский народ… Что это – случайный поворот текста, ритма, идеи? Или осознанный эксперимент?

– Осознанный, разумеется. Я это делала совершенно сознательно. Единственное, с чем я могу в данном случае поспорить, так это с вашей характеристикой Туси: Туся ни в коем случае не феминистка, ничьи права и свободы, кроме ее собственных, ее никогда не интересовали, и если бы она могла по мановению волшебной палочки, чтобы облегчить себе существование, превратиться в мужчину или, допустим, в слона, то она бы это сделала незамедлительно.

Тусю вообще не волнуют (или очень мало волнуют) другие люди. Это история не про феминизм, просто в XIX веке, в ситуации, когда положение женщины было строго определенным и весьма унизительным, и сами женщины это остро чувствовали и понимали, Туся действительно может выглядеть как борец за права женщин. Но она борец только за свои собственные права…

– А все остальное? В одном из интервью вы сами говорите об острой актуальности для своего времени «Анны Карениной», вышедшей в 1878 году. Не было ли у вас желания развернуть вашу «мысль семейную» в современности? Кажется, что и Борятинская с ее погруженностью в материнство, и Туся с ее особенностями развития, и Радович – носитель трагических проекций собственного отца – выглядели бы в современности вполне органично.

– Может быть, но мне интересно было сделать наоборот – засунуть актуальную повестку в исторические рамки. XIX век с его историческими рамками нужен именно для того, чтобы подчеркнуть актуальность. Поэтому я взяла все основные, опорные точки «большого русского романа» XIX века – брак, роды, отношения между супругами, усадьба, сад, политика, хозяйство, отношения между сословиями – и все это перевернула. Я отдавала себе отчет, что большое количество читателей этого не поймут, но я делала это не для них, а для себя.

– А как вы полагаете, может ли современная литература, используя сюжеты и схемы литературы классической, прояснить эту самую отдаляющуюся от нас классику? Может ли ваш «Сад» перебросить мостик, соответственно, к «Вишневому саду» Чехова, «Лавр» Е.Водолазкина – к жанру жития, а современная поэзия – к Серебряному веку?

– Действительно, тексты XIX столетия отдаляются от нас постепенно, уходят в архив. Поэтому свою задачу я вижу еще и в том, чтобы напомнить читателю эти тексты. Ведь получается так, что даже если читатель не видит и не распознает в моих романах игры с каноном, он все равно видит этот канон. И если мой «Сад» хоть кому-то напомнит Чехова и заставит к Чехову как к первоисточнику обратиться, я буду счастлива, потому что ведь очень многие после школы если что-то из школьной классики и помнят, так только фамилии…

– Между прочим, сейчас появился пока еще неуверенный, но все же тренд – включать произведения современных писателей если не в школьные хрестоматии, то, по крайней мере, в пособия по подготовке к экзаменам по русскому языку и литературе. Правда, отбор этих произведений весьма произволен – от Сергея Шаргунова и Захара Прилепина до «блогини» Ольги Савельевой. Как вы думаете, можно ли как-то упорядочить этот тренд? Кого из ваших коллег вы бы порекомендовали включить в такие пособия?

– Я думаю, что если бы на меня возложили такую задачу, то я бы напомнила следующее: литературный процесс – это именно процесс, и если мы говорим о преподавании современной литературы в школе в том или ином ее изводе, то наших учащихся нужно знакомить не с отдельными произведениями, а с направлениями, которые этот процесс формируют.

Вот, скажем, есть почвенники, есть авангардисты, есть новые реалисты, есть те, кто работает в жанре нон-фикшен… Я бы взяла «каждой твари по паре» и предложила их произведения в качестве иллюстрации к происходящему в современной литературе. Только нужно очень хорошо обдумать, какие именно тексты – рассказы или фрагменты крупных произведений – в такое пособие включать, чтобы они были понятны читателю юного возраста.

Любой выбор сверху окажется в этом случае тенденциозным. Значит, надо предоставить читателю право самому выбирать.

– А насколько вам самой комфортно в этом времени, в котором живет современный подросток? Действие ваших романов разворачивается в самых разных временных и пространственных измерениях – в русской усадьбе XIX столетия, в советской империи от момента ее становления до перестройки, в современной Москве… Где и в каком времени вы сами, автор, чувствуете себя наиболее гармонично?

– Знаете, я очень любопытный человек. У меня есть мечта, которая, к сожалению, вряд ли когда-нибудь осуществится, – путешествовать по всему миру, но путешествовать, оставаясь: вот здесь прожить две недели, здесь – два месяца, причем в каких-то нетуристических, неочевидных местах… Вот точно так же я отношусь и ко времени, ибо для каждого из нас время разворачивается персонально: скажем, в стране царят тучные, лучезарные годы застоя, но для конкретного человека эти годы будут страшно тяжелыми, потому что, например, он разводится. Или болен. Или вступил с системой в какие-то отношения, и система его перемалывает. Понимаете, да? Нету для всех плохого или для всех хорошего времени. Поэтому я бы хотела попробовать все, даже темные, времена.

– Что бы посоветовали сегодня пишущему подростку, который хочет связать свою жизнь с современной литературой?

– Во-первых, ничего не бойтесь. Писать имеет право каждый. Не слушайте родителей, не слушайте друзей. Писать можно научиться, и вы можете научиться писать лучше, чем вы пишете сейчас.

Во-вторых, много читайте. Очень много читайте! Писатель, который ничего не читает, не станет писателем никогда. Каждый раз, когда вы читаете книгу, вы учитесь, как писать самому. Если книга плохая, вы учитесь писать лучше автора, если книга хорошая, вы учитесь писать так же хорошо, как и он.

В-третьих, имейте в виду: путь писателя неблагодарен и вовсе не прибылен, но это самая великая и невероятная свобода на свете. Когда вы сами творец своего собственного мира, вы свободны – как никто и как никогда на этой земле.