Люди и баллы

Продолжение. Начало в №36, 37, 39, 40-47

«В одном варианте совесть терзает человека. В другом – обычный, нормальный человек». «Если ты всю свою жизнь воин, то придерживаешься второй точки зрения, хотя это и эгоистично. Если бы я был редактором издательства, которое издает томик Твардовского (это я спросил: «Ну, предположим, что вы решаете, какой из вариантов этого стихотворения включить в том избранной лирики поэта…» – Л.А.), я бы издал вариант, где сердце ломит. Красиво, трагично. Твардовский пусть остается героем, переживающим за людей. А я остаюсь сволочью, которая думает о себе больше, чем о других».

«Лично мне второй вариант стихотворения больше нравится. Почему? Жизнь дается нам, но она может быть у нас отобрана смертью. Мы не властны над этим. Я не виню себя в том, что у кого-то нет того, что есть у меня. Я в этом не виноват. Просто мне больше повезло. Не зря говорят, что жизнь – рулетка. У меня это тоже могут отнять в любой момент. Я же не требую жалости к себе. К тому же, если следовать логике поэта, то иметь-то больше не к чему, а то стыдно будет. А равности у нас в мире ждать не приходится. Разве я виноват? Да и могу ли что-то изменить?»

Конечно, нужно быть очень осторожным. Нельзя на основании отдельных высказываний делать далеко идущие выводы. За одними высказываниями что-то, укоренившееся в личности, другие – проявление присущего юности эпатажа.

И только теперь я рассказываю, как все было на самом деле. Обнаруживший верстку А.Кондратович вспоминает: «Я ахнул от изумления. Во-первых, я просто не помнил, что у этого ставшего хрестоматийным стихотворения был другой конец: оно, конечно, отложилось в памяти в том, окончательном виде. А во-вторых, нельзя было не заметить, что окончание в верстке, конечно же, ухудшало стихотворение, и как хорошо, что он убрал его в самый последний момент, ведь от верстки до печати расстояние короткое».

И еще один сюжет. Позвонила подруга моей мамы. Она хорошо знала мое отношение к Твардовскому и «Новому миру».

В 1956 году тогдашний главный редактор «Нового мира» Константин Симонов напечатал большой мой очерк «Живое и омертвевшее» о жизни школы. Очерк обвинили в клевете на советскую школу. Это было ложное обвинение.

В 1-м номере «Нового мира» за 1959 год главный редактор Александр Твардовский опубликовал мою статью о проблемах и бедах преподавания литературы в школе. В следующем году Твардовский выступил с речью на съезде учителей. Он говорил о преподавании литературы. В этой речи он назвал уроки литературы уроками нравственного прозрения.

А в легендарном 11-м номере «Нового мира» за 1962 год я оказался соседом по номеру самого Ивана Денисовича. Шарашка, которая Солженицыным воссоздана в романе «В круге первом», находилась недалеко от школы, где я начал работать после института. По дороге в школу и по дороге из школы я проходил мимо нее, не зная, конечно, что в ней находится. Журнал с повестью Солженицына был потом изъят из всех библиотек Советского Союза.

После смерти Твардовского я назвал его словами – «Уроки нравственного прозрения» – свою книжку. Прочитав ее, жена Твардовского Мария Илларионовна передала мне через дочку Варю, что книга пахнет «Новым миром».

И вот звонит мне подруга мамы, просит сейчас же приехать: к ней должен прийти Ариан Владимирович Македонов, и она хочет меня с ним познакомить.

Македонов с детства и юности друг Твардовского. Он был арестован, репрессирован и на долгие годы изъят из жизни. В поэме «За далью – даль» Твардовский рассказывал о нем в главе «Друг детства».

Он был недремлющим недугом,
Что столько лет горел во мне.
Он сердца был живою частью,
Бедой и болью потайной,
И годы были не во власти
Нас разлучить своей стеной.

 И, не кичась судьбой иною,
Я постигал его удел,
Я с другом был за той стеною.
И ведал все. И хлеб тот ел.

Сейчас, перечитав эту главу поэмы, я особенно хорошо понял, что «Никакой моей вины… Но все же, все же, все же…» относится не только к трагедиям войны, но и к другим трагедиям нашей жизни.

Потом в книге Македонова о Твардовском я прочту и написанное им об этом стихотворении: «Твардовский убрал дополнительное поясняющее двустишие, в известной мере даже углубляющее основную мысль. Углубляющее, но как-то ограниченно. И Твардовский справедливо убрал эту концовку, предыдущую строку сделал последней и троекратным повторением усилил эмоциональность и многозначность заключительного «все же», которое получило богатое поле значений: и раздумья-оговорки, и восклицания, и утверждения. А заключительное многоточие заменило последние две строки, раскрыв этим еще большую многозначность, открытость и авторского раздумья, и глубины памяти о подвиге и жертве народа».

Уверен, что и Македонов чувствовал, что это стихотворение Твардовского и о нем самом, и о них всех. Да и сам Твардовский был уверен, что Македонов это понимает:

В труде, в пути, в среде походной,
Я неразлучен был с одной
И той же думой безысходной, –
Да, я с ним был, как он со мной.

И как же часто мы столь важную в литературе многозначность и открытость авторского раздумья сводим к однозначности упрощенных и примитивных выводов! Особенно беда эта свирепствует на экзаменах, сочинениях тем более, к чему мы и переходим.

Часть вторая.
Сочинение о сочинениях по литературе

По электронной почте я получил письмо с размышлениями о сочинениях в современной школе. Закон о персональных данных не позволяет мне назвать имя автора. Только: заслуженный учитель РФ, отличник народного просвещения, учитель русского языка и литературы. Письмо взволнованное, волнующее и очень хорошо написанное. У него два названия. Одно: «Хорошо забытое?». Второе: «Об изгнанном и казненном сочинении по литературе». Три тезиса этого письма помогли мне построить рассуждения на эту тему.

«Литература была изгнана не просто из школьных экзаменов – из ваших душ.

Много стало «можно». И все мы свидетели тому.

Можно было даже медаль получить, не прочитав ни одного произведения: мы постоянно закрывали глаза на списывание, с «пониманием относились к тому, что у ребенка «перегрузка» (а в самом деле, кто-нибудь сможет прочитать все произведения, скажем, для 11-го класса? Попробуйте!). <…>

Никто не предполагал, что тут же появятся «услужливые» сайты, предлагающие аргументы ко всем тезисам. Можно «присвоить ум чужой» – и пожалуйста! Только в головах бедных выпускников, увидевших свою задачу в том, чтобы «обеспечить» себя готовыми аргументами, все смешивалось в причудливый коктейль – опыт поверки работ показывает, что в значительной части работ – логика осмеянного столетиями Митрофанушки.

Только не смешно, а стыдно и грустно от чудовищного соединения в работах выпускников несоединимого. Кроме того, некоторая (значительная) «догадливая» часть выпускников («право имею») решила, что вместо чтения можно обойтись малой кровью, и вот в качестве аргумента о смысле жизни идет «Колобок» (нечего, мол, уходить из дома). <…>

«Команда реаниматоров» один за другим бросает «спасательные круги» – держись, сочинение, плыви!

Не беда, что «спасательный круг» напоминает новое платье короля – вернее, ткань, из которого сшито «платье».

Сказать мне здесь нечего. Эта боль – это понимание того, что происходит, – стала всеобщей, естественно, кроме тех, кто все это сочиняет и огромными тиражами издает.

Далее идут четыре строчки, к сожалению, неразвернутые, но говорящие об основном. «Главное сегодня – это не только поиск форм итоговой аттестации, а поиск мер, способных «вернуть литературу» в школу. На других условиях само сочинение не приживется в школе».

Это сердцевина вопроса. Судьба сочинения зависит от судьбы преподавания литературы. Между тем в дореволюционной гимназии, советской школе и школе нынешней сочинение выведено за пределы самого изучения литературы. Чуть ли не двести лет сочинения пишут после того, как изучение той или иной темы уже закончено. Это проверка выученного. Ничего нового сочинение уже не предлагает. Это вообще нечто иное. Ведь у нас теперь два разных предмета: литература и подготовка к ЕГЭ по литературе.

Вот что писал в середине XIX века Василий Иванович Водовозов: «Но тщедушное руководство лежит по-прежнему в виде книги или тетради на столе, и ее непременно следует вызубрить. Таким образом, экзамен почти никогда не соответствует тому, чем занимается мыслящий преподаватель в классе». Ведь, как потом скажет Василий Иванович Розанов, «учитель прежде всего готовит ученика к экзамену», вот почему «мотив испытания – ревизионный, а не педагогический».

В чем же спасение? Оно в виде «классического традиционного сочинения». «Действенной моделью является хорошо забытое сочинение в его классической форме». «Школьный учитель сегодня – «за» сочинение. Разумное, умное, традиционное». «Сочинение (если оно призвано быть именно сочинением по литературе) может быть только сочинением традиционным, таким родным и понятным, незабываемым – но обновленным».

Нет, нет и нет. Говорю как человек, посетивший за десять лет, работая в институте усовершенствования, около тысячи уроков московских учителей. Как человек, который пять лет был председателем московской городской медальной комиссии, а потом, уже в другое историческое время, работал в окружных и городских медальных комиссиях, как учитель, который вот уже больше пятидесяти лет как порвал с традиционным сочинением, кроме консультаций перед экзаменом. Традиционное сочинение не умное и не разумное. Именно оно погубило сочинение в русской школе. Именно оно во многом негативно повлияло и на само преподавание литературы.

Вам нужны аргументы? Пожалуйста. И подумайте над тем, что все то, что нас сегодня возмущает, выросло из этого самого традиционного сочинения.

Передо мной книга, которая, возможно, сегодня есть только у меня. Называется она «Экзамены на аттестат зрелости и награждение медалями». Издана книга Московским городским отделом народного образования. Это все материалы работы медальной комиссии 1958 года.

В тот год были три варианта по три темы в каждом из вариантов. Я выписал только две темы из каждого варианта.

Коммунистическая партия и народ в поэме В.В.Маяковского «Хорошо!».

Отечественная война 1812 года как война народная. По роману Л.Н.Толстого «Война и мир».

Как показывает А.М.Горький рост революционного сознания рабочего класса в романе «Мать»?

Роман А.С.Пушкина «Евгений Онегин» – «энциклопедия русской жизни» (В.Г.Белинский).

Идея гуманизма в пьесе Горького «На дне».

Дореформенная Русь в изображении Н.В.Гоголя («Мертвые души»).

Прежде всего отметим, что никаких сущностных вопросов ни одна из тем не содержит. Курс и его направление обозначены четко. Коммунистическая партия вместе с народом у Маяковского. Война народная у Толстого. Сознание рабочего класса растет у Горького. Роман Пушкина – энциклопедия русской жизни у Пушкина. Идея гуманизма у Горького. И понятно, какая там дореформенная Русь у Гоголя.

Главный ответ уже дан и задан. Отклонения здесь невозможны.

Объем сочинений на уровне докторской диссертации. Сочинение про  всю поэму Маяковского, два тома романа Толстого, весь роман «Мать», весь роман «Евгений Онегин», вся пьеса «На дне», все «Мертвые души». С одной стороны, ничего другого, и уж тем более чего-то там своего, личного. С другой стороны, ничего нельзя пропустить. Шаг вправо, шаг влево считается побегом.

В книге сказано, что должно быть написано по каждой теме.

Лев Айзерман

Продолжение следует