Хантер. Спектакль, поставленный природой

«Вот и поле. Беру правее от низины с заболоченной почвой и высокой травой, иду «на ветер». Укладываю щенка, снимаю поводок и командой «ищи» посылаю в поиск. Малыш бросается вперед, направо, налево – ему все равно, куда бежать: вокруг столько разных ароматов, столько незнакомых запахов и каждый из них что-то означает, несет в себе какую-то тайну, которую непременно нужно разгадать. Это и есть образование собаки. Только таким путем, только методом проб и ошибок собака может научиться понимать природу».

Это отрывок из рассказа Николая Хоменко «Охотничьи зарисовки». Рассказывать о своем любимом занятии Николай Константинович может часами.

– Гадюка, разбуженная чужим, нахальным обнюхиванием, распрямляется, почти выпрыгивает из пня, словно сильно дунули в детскую бумажную трубочку, и, все еще не понимающая в чем дело, начинает плавно раскачиваться на длинной шее. Видит перед собою две любопытно раздувающиеся ноздри. Так и не дождавшись, когда же наконец это безобразие закончится, атакует. Бросок, второй, третий, и всякий раз собака успевает отдернуть голову и снова сближается, снова любопытствует.

А я, понимаешь, этих змей до жути боюсь. Я ему кричу: уйди, Хантер, уйди, Бога ради. Потом палку какую-то нашел, отогнал.

Лисенок развалился у кромки скошенной травы. Делает вид, что ему скучно, пресытился, ищет, чем бы себя занять, что давно уже он поприветствовал и охотника, и его собаку, только они – видимо, занятые чем-то важным – не ответили, но он за это на них не в обиде, а вообще-то ему нет до них никакого интереса – к чему в этот жаркий вечер суета, когда можно лежать вот так просто… И в один миг нет лисенка. Сеттер с разбега хватает пастью колючее сено, зарывается в него мордой и под сухим, травянистым одеялом, покрывающим луг, начинает метаться, показывая траекторию преследования, два бугра. Один – маленький, из него временами издевательски лениво выныривает рыжая головка и так же лениво ныряет обратно; другой – побольше, вздыбленный черно-крапчатой спиной собаки.

И вот так они минут сорок носились. Лисенок над ним измывается, ему интересно, а собака-то вся поколется… Но я уж рукой махнул, пусть носится.

…Вдруг Хантер, словно споткнувшись, сходит с «челнока» и, развернувшись на девяносто градусов, крадущейся, кошачьей походкой идет на ветер. С поднятой в незаконченном движении передней лапой он замирает, и весь его вид показывает крайнее возбуждение, верхние губы раздуваются, мелко дрожат конечности. Я быстро подхожу к нему: а если это действительно стойка на птицу?

Тетеревиный ток открывает генерал, по-другому и не скажешь. Генерал «чуфыкнул» – все, ток можно начинать.

Тетерки, занимая бельэтаж, поудобнее рассаживаются на ветках деревьев, заходит солнце, на лугу стоит тишина. Петухи начинают сходиться. Слегка подпрыгивают, хлопают крыльями, в своих ариях постепенно переходят с «чуфыканья» на переливчатое, воркующее бормотание. Подпрыгивают выше. Сближаются, тетерки внимательно смотрят. Еще выше. Сшибаются грудью. Трещат, ударяясь, крылья, разлетаются в стороны перья.

Вот люди в городе по вечерам ходят в кино, в театр, на концерт. А мы ходим на охоту. Такой же спектакль. Только поставленный самой природой. А выпить водки можно и не выходя из кухни. И мясо можно купить на рынке.

Что же такое охота?

Николай Константинович Хоменко живет в Москве, по образованию инженер-строитель, работает прорабом по монтажу стальных конструкций. Но это – внешнее. Внутри он охотник.

– Что для меня охота? – переспрашивает он, закуривает, некоторое время молчит. – Отдых. Да, пожалуй. Эмоциональный отдых. Хотя и не совсем так.

А началось все с того, что однажды, одиннадцать лет назад, в вечернем метро ему протянули сумку, на дне которой, свернувшись в комок, дремало маленькое белое существо.

– Это сука, – сказал незнакомец, и, увидев, что разочаровал, что у покупателя где-то внутри, за плохо сыгранной улыбкой, рухнули надежды на заранее придуманное имя – Хантер (Охотник), стал успокаивать:

– Чудак, с кобелем начинающему не справиться. Кобель сеттера – это же нерв, он весь дрожит. Это ж танк, не собака.

Так появилась Шери. Теперь уже признанная харизма, чемпионка Москвы-2002 и чемпионка породы-2003, мать не одного дипломированного потомства. Ее дети, также не забытые призами и медалями, работают везде, где в России есть луга и птица.

Так появился афоризм: «Охотника узнаешь по огороду», потому что огород охотника всегда запущен, его заменяет палатка.

Так в жизнь вошло нечто большое и новое, не изменившее жизни, но обогатившее ее. Словно в давно обжитом доме вдруг обнаружили новую, заклеенную еще при старых хозяевах обоями дверь, а за ней обширную залу, завешанную дождевиками, рюкзаками, патронташами и котелками, заставленную – вместо столов и стульев – предметами, которые ранее представляли собой что-то абстрактное, бесформенное, а теперь стали вполне конкретными и о которые можно удариться, уколоться, натереть мозоль: кучность боя, дробь, которая вовсе не дробь, а картечь, упреждение боковое и по низколетящей птице, крутизна нарезки ствола и – до сих пор непонятное – форма затылка приклада. Висит огромная, во всю стену, подробная карта прилегающих к Подмосковью областей с наколотыми на ней флажками: Аполово, Нефедово, Новые Сычи, Раховка, Олений лог, и за всеми этими местами, оказалось, стоят какие-то истории, встречи, переживания, жизненные откровения.

Словно в новой комнате нашлась обширная библиотека, где рассказывается, что гаршнеп очень ленив и малоподвижен, охотника подпускает вплотную, поднимается вертикально из-под самого носа собаки и летит ровно и спокойно, а при ветреной погоде тотчас бросается против ветра. Что бекасы, напротив, осторожны и пугливы, хорошо бегают, умеют плавать и быстро летают и при вылете резким броском, издавая характерный звук, делают несколько зигзагов вправо и влево, и стрелять их надо навскидку. Что серые куропатки ловко затаиваются, и найденный собакой выводок вначале стремится убежать, а затем взлетает весь сразу, производя сильный шум, а долетев до ближайших кустов или оврага, садится, разбегается и снова затаивается.

Так вместе с Шери в жизнь вошла охота. А потом Шери ощенилась. Так появился Хантер.

– Рыжий, – говорит Николай Константинович, и в голосе появляются интонации, с какими ругают тех, кого сильно любят, – пройдоха. Все время смотрит, чего бы такое прикарманить.

На охоте успевает и сам искать, и следить, как идут дела у матери. Стоит только Шери учуять дичь, принять стойку, как Хантер уже несется со своего участка, чтобы быть на птице первым, вспугнуть ее, гнаться за ней и все провалить. Но мать не ругается на него. Просто в следующий раз, поймав запах, уходит в сторону, делает ложную стойку и, пока сын, обманутый, наивный, носится по лугу за миражом, она быстро возвращается на старое место, подзывает хозяина – «Пиль!» – поднимает птицу.

– Однажды он долго не мог поднять коростеля, – вспоминает охотник. – Коростель вообще неохотно взлетает, предпочитает бегать. Так Хантер побежал к матери, пожаловался, дескать, не могу, не получается. Она помогла, коростель поднялся. Не помню, подстрелил я тогда или нет. Но! Как он ей обо всем рассказал?! Вот вопрос!

– Что такое для меня охота? – Николай Константинович задумывается, выходит в другую комнату, возвращается с тетрадкой. – Может быть, вот это.

В тетради его рассказы.

«…Быстро подойдя, я командую: «Хантер, пиль!» Он резко, будто только этого и ждал, толкается задними лапами, наваливается грудью на исходящий из травы запах и делает несколько скачков вперед. Трещат сухие стебли, раздается испуганное трепыханье, и перед нами взлетают веером сразу несколько перепелов – выводок. Я вскидываю ружье и стреляю в первого попавшегося. Птица падает. В высокой траве самому обнаружить «камуфляжного» перепела почти невозможно, но собака, уткнув в землю голову и старательно фыркая, быстро обшаривает все вокруг, находит добычу и начинает приминать зубами. Подбежав, я укладываю Хантера и отбираю трофей…»

Только ради собаки…

– Человек выходит на охоту, чтобы видеть Природу, – считает Николай Константинович, – в каждой травинке, в каждой бабочке, в каждом дуновении ветра. И высшее удовольствие здесь – это видеть, как в твоей собаке, когда она идет по полю «челноком», работает сама Природа.

Природа еще очень давно создала великое множество собачьих охотничьих инстинктов. Создала и разбросала их по свету. Есть инстинкт гнать, есть инстинкт вытаскивать из норы, есть инстинкт разыскивать и преследовать, а есть – учуивать птицу. И всегда были, есть и будут люди, которым не просто интересно, а для которых стало смыслом жизни взять огромный набор инстинктов, отобрать из него те, которые они считают нужными, и создать что-то новое, свое. Пусть даже в рамках одной породы.

Это как играть в спортлото. Не примитивно, «методом тыка», угадывать, но выработать некую свою собственную схему и, придерживаясь этой схемы, потом отбирать, подгонять, выводить штришок за штришком конечный результат. И где-то на незнакомом, далеком от дома поле в промозглую погоду вдруг увидеть, что перед тобой уже не просто собака, перед тобой идет, оглядываясь и замирая в стойке, твоя воплотившаяся мечта, увидеть живую частичку себя.

Вот высшее удовольствие. По большому счету, здесь не важно, добыл ты кого-нибудь сегодня или промахнулся, выстрелил или нет. Даже не важно, есть ли у тебя ружье. Я ведь ружье-то купил только для собаки, чтобы не портилась порода.

Однажды меня свалил радикулит. Лег в кровать, накрылся одеялом, тогда Шери села возле кровати, просунула голову под одеяло и стала интенсивно дышать. Две мощные, горячие струи из собачьих ноздрей. И, ты знаешь, прошло. Наутро встал как новенький.

А теперь больна собака. Доктор поставил диагноз – онкологическое. Временами Шери тихонько поскуливает. Скоро отпуск, мечтал успеть подарить ей еще раз охоту. Но…

Одиночество мое продолжалось недолго – те же неторопливые шаги с тяжелой поступью. На этот раз Хантер зашел на кухню, подошел ко мне, залез на колени и, положив передние лапы мне на плечи, прижался своим ухом к моему. Не знаю, какие мысли были у него в этот момент, но я перевел их так: «Не бросай меня, дед. Как нам с тобой было здорово». Так и застыли два любящих друг друга существа. Человек и собака.